63.3(2)722.5 Л4
Лезинский М. Л., Эскин Б. М.
Л 41 Живи, Вилор! : Повесть. —М.: Мол. гвардия, 1983. — 112 с, ил. — (Юные герои).
15 коп. 100 000 экз.
ЗА РОДИНУ! ЗА СЕВАСТОПОЛЬ!
Вот и подошла последняя глава этой дорогой нам жизни. Если предыдущие страницы отсчитывали годы, месяцы, дни, то сейчас остались сутки. Одни сутки жизни Вилора Чекмака. Счет в этой главе пойдет на часы и минуты.
18 ноября. Утро
В пещере прохладно. И хотя вход прикрыт кошмой, низовой ветерок пробирается под нее, успевает за ночь выдуть тепло.
Осторожно слез с нар дядька Федор, передернул плечами, натянул полушубок. Подошел к камельку, поднес спичку. В темноте пещеры стали различимы предметы.
Дядька Федор вздохнул, нагнулся к нарам, где, тесно прижавшись друг к другу, спали мальчишки. Тихонько шепнул:
— Пидъем , артист!
— Чуть что сразу я! А Вилька вон дрыхнет... —
Сережка хотел по обыкновению потянуть время.
Но сегодня бородач не стал потакать своему любимцу.
— Нехай поспит Д'Рапаян... Вже пид утро вернулся.
Сережа сполз с нар. Федоренко затянул лежанку полотнищем, строго посмотрел на «артиста».
— Опять стянул у Вильки подстилку?
— Он сам мне ее подсунул. Рахметову подражает — на голом топчане ложится!
— Это ж хто такой — Рахмет? В нашем отряде?
— Ну, как вам объяснить... Был такой... революционер. Так вот он на гвоздях спал. Волю закалял.
— Ненормальный, значит! А Вилька пускай еще поспит.
— А я что — против?
Но Вилор не спал. Он лежал, не открывая глаз и не слыша шепота Сережи и дядьки Федора. В памяти вновь и вновь вставал вчерашний день в Севастополе...
Если бы раньше Вилору сказали, что прекрасный белокаменный город может превратиться в черный, он бы никому не поверил. Но вот перед ним родной Севастополь, только что отбивший страшный ноябрьский штурм. Черные остовы сгоревших зданий, исковерканные пристани, рухнувшие под бомбежкой колонны и арки — все, что поражало раньше снежной белизной, теперь обуглено, разбито, мертво.
Когда неделю назад он привел на контрольный пункт последнюю группу вышедших из окружения
бойцов, над городом висело облако гари, не прекращалась канонада. Севастополь был сумрачным, суровым, сменившим бело-голубую матросскую форменку на защитную гимнастерку. Но таким — внезапно превратившимся в груду обломков, — таким не мог даже представить. Вилор шел по севастопольским улицам и с удивлением всматривался в серьезные, сосредоточенные, но вовсе не растерянные лица людей...
В полуразрушенных домах продолжалась жизнь. Работали учреждения, расчищались завалы, засыпались воронки от бомб, даже кое-где на клумбах еще сохранились осенние цветы! Но то первое, подавленное состояние, которое он испытал, увидев город, долго не проходило.
Всякий раз, когда возвращался из города, Федоренко обязательно спрашивал про бабу Гаву. Анисья — словно весточка из давней молодости.
— Ну як там поживает наша Мовчунья!
— Все в порядке! Анисья Федоровна приказала кланяться.
Сегодня он не сможет сказать так. Нет больше бабы Анисьи. Погибла почти на том месте Синопского спуска, где впервые увидел ее Вилор. Возвращалась с работы, и рядом взорвалась бомба...
Он услышал, как шепотом дядька Федор сказал Сережке:
— Пийду ваши лохмотья простирну.
И верно, лохмотья. Быстро сгорает одежда от лазанья по горам и кустарникам.
Не успел бородач выйти из пещеры, Вилор соско¬чил с нар.
— Лихо! — засмеялся Сережка.
Вилор ничего не ответил. Вышел наружу и тут же столкнулся с Федоренко.
— Проснулся?
— Он торопливо кивнул, пряча глаза. Я на речку побегу, дядя Федор.
— А як там... — начал было Федоренко.
— Пошли, пошли, Ральф!
— Погодь, погодь. Так вместе и пойдем, — догнал его дядька Федор. — Ну як там, значит, у городе? Як страдалица Анисья?
— Стоит город. Изранен... Ральф! Бегом!..
Федоренко пошел к речке, а Вилор стал вычесывать из густой шерсти пса колючки.
Закончив с «утренним туалетом» Ральфа, Вилор приступил к зарядке. Уже много лет начинает он каждое утро с приседаний — хочется или нет.
Федоренко оторвался от стирки. Разогнулся, крякнул.
— Эй, хребет сломаешь, Рахмет!.. Кого еще встречал в городе?
Вилор не ответил. Натянул рубашку и побежал к реке.
Когда бородач вернулся, неся в корзине мокрое белье, Вилор чистил «вальтер».
— Д'Рапаян! Ты што над пистолей издеваешься? — пошутил Федоренко.
Вилор повернулся к нему:
— Нет больше бабы Гавы... Анисьи Федоровны. Погибла. Под бомбежкой.
18 ноября. День
Когда Вилор брал в руки карандаш, у него всегда появлялось особенное, радостное настроение. Белый лист успокаивал, вызывал безотчетное желание рисовать, рисовать!
— Погоди! Надо тебя подпоясать.
Вилор вскочил с патронного ящика, расстегнул ремень и взбежал вверх, на скалу, куда он посадил свою «натуру».
— Затянись, Серега, только несильно. А то складки неестественные будут.
Сергей поправил бляху. Снова уселся на валун.
— Теперь то, что нужно!.. Когда-нибудь Сергей
Иванович Алафердов станет великим артистом, и тогда
этому рисунку цены не будет.
Серега хохотнул.
— Скорей наоборот: буду хвастаться, что лично,
собственной персоной служил натурой гениальному
художнику Вилору Чекмаку!
— Серега! Помолчи. — Вилор повернулся к Джи¬
гиту. — Что говорят приметы, Муса, будет дождь?
— Сегодня не будет. А завтра... и дождь и снег. Зима уже не отступит. Видел, пчелы попрятались — а они не ошибаются.
Муса присел рядышком. Всмотрелся в рисунок.
— Слушай, Виля, давно хочу спросить тебя: откуда чудной ремень взял? Почему звезды нет, а только якорь?
— Сосед подарил — командир крейсера «Молотов». Ремень у него еще с революции. Знаешь, когда подумаю, что этот ремень был на Юрии Константиновиче во время штурма Зимнего, не по себе становится. Будто ношу... чужую славу. А в другой раз, наоборот, пощупаю бляху — и словно силы набрался!
Подошел дядька Федор. Стал разглядывать изображение. Вдруг ни с того ни с сего заволновался. Ткнул заскорузлым пальцем в бумагу.
— Шо це?
— Ремень, — обернулся Вилор. — Я тут историю
рассказываю...
— Та не ремень, вот це шо? — Федоренко указал на уголок листа.
Какое-то пятнышко. — Вилор присмотрелся. —
Я его обрежу Бородач испуганно закрыл пятно тяжелой ладонью.
— Откуда... ця... бумага?
— Как откуда? Ваша! Вы ж ее у полицая забрали.
Вчера партизаны, среди которых был и дядька Федор, захватили в плен двух немцев и полицая из местных. При обыске у полицая нашли стопку бумаги. Федоренко взял несколько листов для Вилора.
— Сережа, поди сюда! И ты, Муса, — голос бородача дрожал. Он извиняюще посмотрел на Вилора. — Потом домалюешь... Сидайте. Ось яке дило...
Когда закладывали продовольственные базы, Федоренко, как местного жителя и будущего партизана, взяли с собой.
Федоренко работал в паре с приехавшим из города товарищем. Группы были по два человека: чем меньше людей посвящены в тайну, тем больше шансов ее сохранить.
Выкопали они яму в неприметном месте, уложили туда съестные припасы, а напоследок спустили еще пачки бумаги.
Напарник тогда поранил палец: то ли о колючку, то ли о ящик зацепился. И капли крови попали на листы. Федоренко еще пошутил: «Бумага меченой буде!»
Сейчас Федоренко дрожащими руками брал один за другим чистые листы бумаги. Бурое пятно, чуть заметно пропитавшее торец пачки, виднелось на каж¬дой странице.
— Ось вона — кровь!
Ребята молчали. Выходит, одна из тайных баз вскрыта немцами! Случайно наткнулись на нее или кто-то указал?
Первым заговорил Муса:
— Кто с вами был? В лицо хотя бы помните?
Федоренко назвал фамилию заместителя командира. Главного снабженца отряда! Это казалось невероятным.
— Идемте! — Вилор схватил Федоренко за рукав.
Через несколько минут они были в землянке командира.
Красников, выслушав ребят, медленно снял пенсне, потер переносицу.
— Час назад мне доложили: этот человек перебежал к немцам. Мы вынуждены уйти из Алсу. Не поз¬
же чем завтра утром...
18 ноября. Вечер. Ночь
Небо угасало на глазах: из лилового превратилось в темно-серое, редкие золотинки у кромки гор пожухли.
Вилор с Ральфом пристроились в неглубокой выемке. Тут, конечно, сыро, зато не достает осенний ветер. Наблюдательный пункт что надо! Хотя в стремительно надвинувшихся сумерках надо рассчитывать скорее на слух, нежели на глаза. И пожалуй, больше всего на чуткий слух Ральфа.
Впрочем, Вилор уверен, что и Ральфу нечего прислушиваться — немцы после шести вечера не воюют. Мальчик и собака прижались друг к другу. Так теплее и спокойнее коротать часы дежурства...
Последняя ночь в районе Алсу. Рано утром отряд уходит на восток. И — прощай, Севастополь, прощайте, знакомые, родные места!
Снова вспомнился город — такой, каким видел его в последний раз: искореженный, черный, пустынный. «Какое счастье, что маму эвакуировали!»
Ральф насторожился.
— Ты что? Учуял живность?
Пальцы успокаивающе погладили собаку. Но Ральф не унимался. Подрагивали уши, ощетинилась холка. Вилор поднес к глазам бинокль. Все те же темные силуэты деревьев, неразбериха безлистых кустарников.
Он всматривался так напряженно, что уже стало мерещиться какое-то движение вдали. Это, конечно, колышутся кустарники. Конечно, кустарники. Ведь там, впереди, небольшая просека и, понятно, задувает ветер.
Стоп! Но откуда эти странные силуэты? Тише, Ральф, тише. Я тоже заметил. Что это может быть? Тени от высоких деревьев? Но почему тени... приближаются? Это люди! Они идут прямо на пост. Прямо на него. Откуда они здесь? Кто это? Подожди, не волнуйся, возьми себя в руки.
Вилор оторвал бинокль от глаз — силуэты исчезли. Снова посмотрел: солдаты с автоматами наперевес медленно двигались между деревьями. Еще пять минут назад он был уверен, что в надвигающейся темени ничего ни в какие бинокли не разобрать. Но теперь он ясно видит серо-зеленые немецкие мундиры и черный лак автоматов!
— Вперед, Ральф! В отряд!
Пес мягким, неслышным прыжком выскочил из укрытия. Рванулся в кустарники...
Автоматная очередь. Визг собаки. Резкий насмешливый выкрик: «Капут!» И — страшная мысль: «Ральфа убили!»
Он почувствовал, как бессильно холодеют руки. Нащупал за поясом ракетницу, ухватил рукоятку.
Оставалось последнее: предупредить отряд об опасности. Но тем самым обнаружить себя.
В почерневшее небо взметнулась сигнальная ракета. И тут же по укрытию ударили автоматы.
Ракета, зависнув в высоте, разгорелась багровым светом.
Вилор напрягся, оттолкнувшись руками и ногами,
выбросил тело из укрытия. Откатившись метров пять в сторону, оказался в ложбинке. Затих, прислушался. Немцы продолжали стрелять, продвигаясь все ближе и ближе.
Новый шквал огня обрушился на укрытие, которое только что покинул Вилор. Он понял, что карателей удалось обхитрить. С силой нажал на спуск. Почувствовал, как доверчиво ткнулся приклад в плечо. Несколько немецких солдат упало, словно споткнувшись.
Его обнаружили. Билор вновь впрыгнул в укрытие. Легко скатился на мягкое, выстеленное листвой и хвоей дно. Разогнулся, привстал. Все правильно: фашисты стреляли вправо, откуда он только что вел огонь.
Сколько же их?! Мальчик попытался пересчитать, но на втором десятке сбился. Много. Нащупал гранаты. Хотел рассовать по карманам, но передумал. Пусть остаются здесь, на посту.
Каратели приблизились настолько, что можно стрелять одиночными, прицельно.
Пули, просвистев над головой, сшибая ветки, врезались в стволы бука и орешника.
Вилор вновь выскочил из засады. На этот раз в Другую сторону. И снова сбил с толку врагов.
«Еще немножко продержаться, и подойдут наши. Они уже спешат на помощь...»
Рядом слышались отрывистые голоса фашистов. И вдруг резкий крик:
— Нихт! Нихт! Сюда нельзя! Мины!
Знакомый голос! Вилор круто повернулся в его сторону.
Очередь. Вторая. Третья. Он ошалело давил и давил на спуск, перестав понимать, что неразумно расходует патроны. Вилор бил по голосу отчаянно, дико, безотчетно.
Пришел в себя в укрытии. Сам не заметил, как откатился. Расстегнул бушлат — жарко, дышалось тяжело. Неужели почудилось? Гортанный голос... Голос человека в часовне на кладбище! Так, может, это тот самый предатель-снабженец?! Нет, наваждение какое-то... Столько думал сегодня о нем, и, наверно, уже мерещится...
Вилор вскочил на ноги, выставил автомат. И тут в ужасе понял: диск пуст. Патроны кончились. Он выхватил «вальтер».
Немцы приближались. Никакие одиночные выстре¬лы уже не могли расколоть сжимающийся огненный обруч.
Гранаты! Схватил первую, рванул кольцо. Грохнул взрыв. И в то же мгновение Вилор почувствовал боль в груди.
Еще не понимая причины этой неожиданной обжигающей боли, встал во весь рост. Крикнул громко, как только мог:
— За Родину! За Севастополь! — И бросил вторую гранату.
Пошатнулся от острого удара в плечо. Упал. Левая рука не двигалась. Зубами выдернул предохранительную чеку и поднял последнюю гранату над головой.
Швырнуть ее уже не было сил. Понимал, не добросит. Осторожно Вилор поднял голову. Увидел направленные в него черные стволы автоматов. И, теряя сознание, с последними проблесками жизни разжал ладонь и оттолкнул гранату от себя — под ноги фашистам...
19 ноября. Утро
Его хоронили, едва пробился в урочище сизый рассвет. Молча, обнажив головы, шли мимо могилы партизаны. В полном снаряжении. Готовые к переходу.
За полночь разрозненные подразделения партизан собрались у вершины Ай-Петри, возле Чайного домика. Тут произошел тяжелый бой, в котором погибли Муса Джигит, Сергей Алафердов и еще двадцать че¬тыре члена комсомольско-молодежнои группы Сева¬стопольского партизанского отряда.
Список погибших у Чайного домика сейчас хранится в Музее истории Севастопольской Краснознамен¬ной городской комсомольской организации. Этот список составили партизаны, кто, пройдя сквозь кромешный ад, голод, страдания, вернулся в Севастополь в день его освобождения — 9 мая 1944 года.
© Copyright: Михаил Лезинский, 2008
Свидетельство о публикации №2805270490