11.
Я еще никогда не вдыхал такого свежего воздуха. В моем тесном мире воздух всегда спертый, насыщенный углекислым газом.
Здесь воздух пах бензиновыми выхлопами, помойкой и еще черт знает, чем. Но он был свежий. Прохладный, влажный, свежий воздух.
Над головой не было потолка. Над головой вообще ничего не было – только затянутое легкой дымкой смога небо. Немного пугало это отсутствие потолка, и я невольно вжимал голову в плечи, хотя и понимал, что это всего лишь небо – то, которое я рисовал тысячи раз, но ни разу не видел своими глазами.
Еще был шум – будоражащий, беспокойный шум огромного города. Словно рокот безбрежного океана. И этот шум резал слух, привыкший к тишине и покою.
- Что это? – спросил я Катю.
- Это город, - просто ответила Катя, - Тот самый город, в котором ты живешь. Знаешь, ты необыкновенный. Рядом с тобой живут десять миллионов человек, а ты умудряешься их не замечать.
Неподалеку какой-то мужчина в коричневой куртке водил на поводке мясистого ротвейлера. Ротвейлер тыкался носом в землю, из которой пробивалась свежая зеленая травка.
- Весна? – догадался я.
- Весна, - покивала Катя, - Апрель уже.
Она стояла в паре шагов от меня, пряча ладони в карманах джинсов. Смотрела на меня как-то странно. Словно ждала чего-то.
А вокруг было прекрасно. На деревьях появились маленькие зеленые листочки – робкие, несмелые. Они, наверное, как и я, боялись выходить на свет из уюта набухшей почки. Жалкие остатки зимы уползли в тень грязными сугробами, истекающими талой водой.
Ротвейлер пытался махать куцей кнопкой хвоста – он тоже чувствовал весну.
Небо за серой дымкой было голубым, безоблачным. И где-то за громадами домов пряталось яркое белое солнце – я чувствовал, я знал, что оно где-то там, что оно яркое.
Этот, другой мир и в самом деле был прекрасен. Хотя бы тем, что в нем было утро, была весна, был шум и дымка смога, были зеленые листья деревьев, был довольный жизнью ротвейлер и его не выспавшийся хозяин.
- Катя, я не сплю? – спросил я, озираясь по сторонам. Наверное, я был похож на глупого щенка, который радуется всему, что видит.
- Не спишь, - улыбнулась Катя, - Этот мир реальный. У него нет границ, Денис. Где-то за горизонтом город кончается, начинаются поля, дороги, леса, реки, озера. И другие города. Еще дальше – моря и океаны. А если полететь вверх, то там, наверху, увидишь, как кончается атмосфера и начинается черный бесконечный космос, а в нем – другие планеты, другие звезды. Но нам с тобой и этой Земли хватит за глаза.
Она подошла ко мне, осторожно взяла за руку.
- Пойдем, я покажу тебе этот мир, - сказала она негромко и ласково, - Мне и самой нужно многое вспомнить.
Мы вышли из зажатого домами двора на улицу. Мужчина и его ротвейлер проводили нас настороженными взглядами, но ничего не сказали. Только ротвейлер что-то буркнул, но тут же замолчал. Наверное, посчитал ниже своего собачьего достоинства облаивать двух странных, явно сумасшедших двуногих.
На улице я едва не задохнулся от обилия людей. Люди были впереди, позади, со всех сторон. Они спешили, разговаривали на ходу, ворчали и ругались, смеялись и шутили. Все это одновременно – страшным, пугающим многоголосьем. Мне стало очень страшно, и я прижался к холодной кирпичной стене. Закрыл глаза. Я хотел заткнуть уши, но Катя прижалась ко мне, обняла, зашептала в самое ухо:
- Не бойся. Это просто люди. К ним нужно просто привыкнуть.
- Их так много, - произнес я, - Неужели они все настоящие?
- Все настоящие, - ответила Катя, - Но ты все равно не бойся. Им нет до тебя никакого дела.
Нет никакого дела…Я, наверное, и в самом деле дурак, но мне показалось, что это самое страшное, что им до меня нет никакого дела. Им нет дела ни до меня, ни до остальных людей – я видел это в их лицах, в их пустых глазах. Каждый видел лишь себя и упрямо не хотел видеть того, кто шел рядом.
Хотя, может, мне все это просто показалось от страха. Может, я просто поторопился с выводами.
Прямо посередине улицы тянулась полоса асфальта, по которой сновали автомобили. Самые разные – обшарпанные и сверкающие глянцем, грузовики и легковушки. Казалось, их было больше, чем людей. Наверное, просто казалось.
Почему-то автомобили меня пугали не так сильно, как люди. Они мне казались просто бездушными железяками, выполняющими какой-то ведомый только им алгоритм. Их равнодушие и безразличие казалось вполне естественным.
Мы шли в бесконечном потоке людей и даже умудрялись не сталкиваться с теми, кто шел нам навстречу. Катя крепко держала меня за руку и все время что-то шептала, словно заклинание. Я не разбирал ее слов, да и не хотел. Мне вполне достаточно было слышать ее шепот, достаточно было понимать, что она рядом, что она хочет помочь мне.
И это было прекрасно. За этот ее шепот, беспокойный, но уговаривающий меня успокоиться и ничего не бояться, я был бесконечно благодарен всем этим чужим и равнодушным людям.
- Катя, спасибо тебе, - сказал я ей.
- За что? – удивилась она.
- За то, что ты со мной, - ответил я, - За то, что держишь меня за руку и что-то шепчешь.
Катя промолчала. Наверняка у нее были слова для ответа, но она не захотела их произнести.
Мы свернули на другую улицу – здесь и людей было поменьше, и дома были не такие высокие и безликие. Наверное, это была старая улочка, частичка давно ушедшего времени.
- Здесь поспокойнее, - сказала Катя, - Давай погуляем здесь.
- Хорошо, - согласился я.
Мы нашли на этой улочке тихий скверик перед домом из красного кирпича с толстыми приземистыми колоннами. В скверике нашлись две чистые скамеечки и памятник Достоевскому.
- Ты все еще ничего не вспомнил? – спросила Катя, когда мы сели на скамейку.
- А что я должен вспомнить? – удивился я.
- Меня, себя, свое прошлое…Ты ведь жил в этом мире когда-то.
- Я не помню, - покачал я головой, - Я вообще не уверен, что это все не сон.
- Это не сон, - сказала Катя, - Хочешь, я тебя ущипну, чтобы ты не сомневался?
- Не надо меня щипать. Я тебе верю. Это все – не сон.
- Я постараюсь тебе объяснить кое-что, - сказала Катя, прижавшись ко мне, - Я не знаю, почему так было, но ты всегда жил в этом мире. Даже тогда, когда находился в своей квартире. Он был вокруг. За стеной, за окном, за порогом. Ты и сам, наверное, это понял. Но почему-то ты упорно не желал его видеть. Почему, Денис?
Почему? Интересный вопрос. Наверное, если бы я знал на него ответ, я бы знал ответы на все остальные вопросы.
- Я почти уверена, что когда-то знала тебя, - продолжала Катя, - Я ведь знала твое имя. И еще…Смотри, что у меня есть.
Она порылась в карманах джинсов и достала сложенную вчетверо фотографию с измочаленными краями.
На снимке она была такой же прекрасной, как и сейчас. Только была она не в джинах и свитере, а в легком платье. На снимке вокруг нее было яркое лето, над головой было прозрачное небо. А рядом с ней стоял человек, очень знакомый мне – я сам. Я был совсем не такой, каким себя видел еще вчера в зеркале. Там, на снимке, я улыбался. Открыто, искренне, радостно. На моем лице не было ни следа усталости и тоски. Не было мешков под глазами и мертвенной бледности. Не было угольно-черной щетины на щеках. И волосы были аккуратно пострижены.
- Неужели я был таким? – ошеломленно пробормотал я.
- Ты и сейчас такой, - сказала Катя, - Только ты сам этого пока не замечаешь. А я вижу.
- Кто я? – спросил я, - Ты же должна знать! Ты же помнишь меня!
- Я помню, что нам с тобой было хорошо. Я помню, что я была счастлива рядом с тобой. Но я не помню, кто ты! – жалобно простонала Катя, - Прости меня, Денис, но я не помню!
- Ничего, - успокоил я ее, - Мы вспомним. Обязательно вспомним.
Хотя сам в это верил с трудом.
- Может быть, стоит начать сначала, - неуверенно предположила Катя, - Как в кино. Банально, конечно. Милый, давай начнем сначала…Как-то по-дурацки.
- Если бы знать, почему мы расстались, наверное, можно было бы многое понять. Знаешь, вчера, прямо перед твоим приходом у меня был еще один гость. Он называл себя Морт.
- Морт? – заинтересованно переспросила Катя, - Знаешь, что-то мне это напоминает. Знакомое имя. Но вот чем оно мне знакомо – не помню. Как жаль…
- Так вот. Этот Морт сказал мне, что когда-то я был отличным хирургом. Тебе это о чем-то говорит?
- Ассистент, морфин…- пробормотала Катя, вдруг уставившись в асфальт у своих ног, - Зажим…Еще зажим…
- Катя, ты в порядке?
- Я, кажется, помню. Ты действительно был хирургом. Точно. Ты был отличным хирургом.
- Значит, он не врал?
- Значит, не врал. Но почему я помню твой голос и твои слова про морфин и зажимы? Я же не медик!
В моей голове вдруг шевельнулась неуловимая мысль – отзвук мысли, обрывок воспоминания. Шевельнулась – и исчезла, оставив после себя тяжелый и гнетущий след. След чего-то страшного, о чем не хотелось бы вспоминать.
- Не надо, - сказал я Кате, - Не вспоминай. Кажется, это не то, что стоило бы вспоминать.
- Наверное, ты прав, - легко согласилась Катя.
- Знаешь, сегодня необыкновенный день, - вдруг сказал я - не хотел, а сказал, - Сегодня я смог увидеть другой мир, тот, который раньше не мог видеть. Он кажется мне чужим и неприветливым. Но в нем есть солнце. В нем бывает весна. И в нем есть ты.
- А при чем здесь я?
- Мне кажется, - неуверенно сказал я, - Только кажется, хотя…В общем, если бы не было тебя, я бы не захотел видеть этот мир.
Катя улыбнулась, взяла меня за руку.
- Денис, я не хочу больше терять тебя, - сказала она, - Пожалуйста, не дай мне тебя потерять.
Внутри у меня что-то перевернулось. Ее слова – просто колебания воздуха, просто звуки разной частоты. Но они что-то сдвинули у меня внутри с привычного и удобного места, и я вдруг не смог себе представить завтрашний день без Кати. Постарался представить, что завтра я проснусь, а ее не будет рядом. И мне вдруг стало невообразимо тоскливо и страшно. Даже если весь этот мир останется со мной, он никогда не станет для меня своим без Кати.
Такой вот необъяснимый выверт больной, изуродованной души…
- Я не хочу терять тебя, - сказал я ей, - Это, наверное, глупо, но я и в самом деле не хочу тебя терять.
Она обняла меня, спрятала лицо у меня на груди. Кажется, она хотела плакать, но держалась.
- Глупо все это, - сказал я, проведя ладонью по ее волосам – волосы ее были мягкими, пушистыми и пахли чем-то очень приятным и очень знакомым, - Мы ведь совсем не помним, кто мы. Мы совсем не помним тот мир, в котором живем.
- Я люблю тебя, - Катя всхлипнула, - Я снова люблю тебя. Пусть я буду трижды дура, что говорю это, но я люблю тебя.
Я хотел было сказать, что тоже ее люблю, и это было бы чистой правдой. Но вдруг подумал, что слова все переврут, исказят сам смысл того, что творится у меня внутри, и промолчал. Только погладил ее по волосам.
- Ты, в самом деле, похожа на котенка, - шепнул я ей в самое ухо.
Я не видел ее лица, но готов был поклясться, что она улыбалась – искренне, счастливо улыбалась.
12.
Нам потребовалась целая вечность, чтобы добраться домой. Нет, мы не заблудились – дорогу я запомнил очень хорошо. Просто каждая секунда казалась длинной, тягучей. Невообразимо прекрасной.
У меня была Катя. И я был у нее. Это было так прекрасно, так правильно, так необходимо. Я держал ее руку, а она держала мою. Слова были не нужны, они казались какими-то неуклюжими, лишними. Все было понятно и без них.
Удивительно быстро может измениться жизнь. Еще вчера – в невообразимо далеком вчера – я был один, прятался в отрезанном мной от большого мира тесном мирке и убеждал себя в том, что мне нравится то, как я живу. А сегодня я разрушил границы своей Вселенной…
- Денис, я люблю тебя, - повторяла Катя каждую минуту и смеялась от счастья. И я смеялся вместе с ней. Потому что был счастлив. Мне было страшно, меня пугал – до дрожи в коленях пугал – этот огромный мир, но я все равно был безумно счастлив. Я был нарисованным мной Гамлетом, готовым вцепиться в глотку даже смерти ради своей Нэнни, которую на самом деле зовут Катя.
Мы добрались до моей двери, обитой черным винилом – такой знакомой, но уже не вызывающей страха перед жадной пустотой. Я открыл ее, заглянул внутрь комнаты – только заглянул, не торопясь шагать через порог. Наверное, я боялся, что покинутый мной маленький мир снова захватит меня в плен и уже не отпустит так легко.
Знакомые стены, знакомый пол и потолок, знакомый стол и стул – они выглядели как-то иначе. Не такими, какими я их привык видеть. Белизна стен уже не казалась мне приятной – я успел возненавидеть эту белизну.
Катя вошла первой, огляделась.
- У тебя уютно, - сказала она, - Я поначалу не заметила, как у тебя уютно. Но теперь вижу.
- Ничего уютного, - возразил я, - Скучно, уныло, одиноко. Тюремная камера, а не жилище. Даже не камера – морг.
- Ну у тебя и сравнения! – покачала головой Катя, - Тебя это все так достало?
Я кивнул.
- Бедный, - сказала она, - Что же тебя так ударило, что ты спрятался от всего мира в этой комнате?
Если бы я знал. Если бы я только знал, что случилось со мной…
Катя подошла к столу, посмотрела на мои рисунки. Переложила один лист, другой, третий. И вдруг застыла, изумленно впившись глазами в ватман. Я уже знал, что она там увидела.
Она простояла так минуты три. Я терпеливо ждал.
- Это же я, - выдохнула она, наконец, - Денис, ты ведь меня рисовал!
Она взяла из кучи рисунков еще один лист. Потом еще один. И еще…
- Здесь везде я, - пробормотала она растерянно, подняв на меня блестящие влагой глаза, - Дениска, ты вспомнил меня. Ты же рисовал меня! Ты помнишь!
Я хотел было возразить, сказать, что рисовал я вовсе не ее. Но потом вдруг понял: она права. Я действительно рисовал ее. Какая-то часть меня всегда помнила ее – и, в конце концов, эта часть меня заставила меня нарисовать Катю.
- Наверное, ты была мне очень нужна даже тогда, когда я тебя забыл, - произнес я тихо. Громкие слова казались мне сейчас неуместными.
- Это просто здорово, - выдохнула Катя, - Значит, мы и не теряли друг друга. Ты понимаешь это? Амнезия – фигня. Мозги наши не помнили нас. Но там, - она приложила ладонь к груди, - Внутри – мы любили. Продолжали любить. Ты это понимаешь?
- Понимаю, - тихо сказал я, - Я всегда тебя любил, наверное. Во всяком случае, мне так кажется.
Катя почему-то заплакала. Наверное, это все от того, что внутри уже не умещается что-то могучее, что-то светлое, что-то невозможно прекрасное. И это что-то ищет выход в слезах, в смехе…
Я подошел к ней, осторожно обнял. Я чувствовал, что это ей нужно. Я знал, что это нужно мне. Легко делиться с кем-то своим горем. Делиться своим счастьем гораздо труднее – но я очень старался. Я целовал ее заплаканное лицо, в каждое касание губ вкладывая маленький кусочек своего счастья. Я пытался согреть своим дыханием ее и без того теплые руки. Я чувствовал каждый ее вздох, каждое биение ее сердца. Мне даже казалось, что я вот-вот начну слышать каждую ее мысль.
- Я умру без тебя, - прошептала Катя.
- Я не оставлю тебя, - пообещал я, - Я всегда буду рядом.
- Обещаешь?
- Обещаю…
Наверное, именно в этом и заключается смысл человеческого существования – быть счастливым. Знать, что кому-то нужен, самому нуждаться в ком-то. Дышать одним воздухом с тем, кто рядом с тобой. Думать одними мыслями. Тонуть в одной нежности. Радоваться одной радостью. Плакать одними слезами.
Наверное, я и в самом деле был теперь счастлив. Я знал, что никакие сокровища мира не сделают мою жизнь лучше, чем теперь, в эту самую минуту. Я знал, что если я потеряю разом все, что имею, кроме Кати, моя жизнь не станет от этого хуже. Моей сумасшедшей душе только Катя была нужна для жизни – только она, и ничто больше.
Банально. Черт возьми, как банально! Сонеты Шекспира, стихи Пушкина и Блока, творения Петрарки – они уже тысячи раз описали то, что чувствовал я. Но я же не претендую на оригинальность! Я просто люблю – и этим живу. Теперь – и навсегда.
Словно случайно наши губы встретились. И в эту самую секунду мир куда-то исчез. Остались только Катя и я. Это было похоже на бесконечное падение – страшное и невероятно приятное, захватывающее дух, заставляющее сердце отчаянно биться о ребра – прутья ставшей вдруг тесной грудной клетки.
Я чувствовал на ее губах соль слезинок и почему-то сам хотел плакать. Не от горя, не от какой-то печали. Просто хотелось плакать – как бы это ни казалось нелепым в исполнении взрослого мужика. Нужно же было куда-то девать избыток эмоций…
- Надо остановиться, - Катя, тяжело дыша, отстранилась от меня, - Диня, пожалуйста…
- В чем дело? – растерянно спросил я.
- Мне кажется, что я сейчас умру от радости, - сказала Катя, всхлипнула и, заплакав, рассмеялась, - Это…это слишком сильно…
Она села на край кровати. Я сел рядом с ней, обнял осторожно. Мне казалось, что я перед ней в чем-то провинился, казалось, что я должен что-то исправить, чтобы она перестала плакать.
- Все в порядке, Денис, - улыбнулась она, всхлипнув, - Просто бабьи слезы. Ты ни в чем не виноват. И никто не виноват. Просто мне хорошо, понимаешь? Мне так хорошо, что большего и не нужно.
Я прекрасно ее понимал.
- Хочешь есть? – спросил я, сам не знаю, зачем. Дурак, наверное, потому и говорю всякую чушь.
- Хочу, - неожиданно сказала Катя, - Очень хочу.
Я наскоро соорудил какой-то нехитрый обед. Кулинар из меня совсем никакой, да и еда в моем холодильнике не отличается разнообразием. Так что обед состоял из нескольких огромных бутербродов, нагретых в микроволновке.
- Почему ты назвал меня Нэнни? – спросила Катя как бы невзначай, откусив кусок массивного сэндвича.
- Когда? – спросил я.
- Ну, когда я пришла сюда, ты просто еще не отошел от своих рисованных фантазий, - пояснила Катя, - Поэтому вполне понятно, что сначала ты принял меня за Нэнни. Но там, на бумаге – почему именно Нэнни?
- Бернс, - пожал я плечами, - Баллада «Тэм О’Шентер».
- Мои любимые стихи, - улыбнулась Катя, - Одни из любимых, точнее. Значит, ты придумал меня этаким бесенком в юбке?
- В джинсах, - уточнил я.
- Пусть в джинсах, - согласилась Катя.
- Мне кажется, я не случайно дал ей имя, - сказал я Кате, - Вы с Нэнни очень похожи. Слишком уж похожи. Наверное, где-то в уголке памяти завалялось чахлое воспоминание о том, какие стихи ты любишь. Вот и всплыло – только вот не знаю, кстати или нет.
- А Морт? – спросила Катя, - В твоих рисунках он какой-то страшный, словно сам из могилы вышел. Тот Морт, который приходил к тебе – он такой же? Похож на нарисованного?
- Ни капли, - покачал я головой, - Он совсем не страшный, но меня он своим появлением напугал почти до инфаркта.
- Немудрено, - покивала головой Катя, - Ты ведь был уверен, что кроме тебя, в мире нет ни единой живой души. Ведь так? Я правильно поняла?
- Совершенно правильно. До сих пор не могу привыкнуть к тому, что за дверью что-то есть, и не просто что-то, а целый гигантский мир.
- Привыкнешь, - успокоила меня Катя, - Ты очень сильный. Ты справишься и с этим.
- Настоящий Морт – вежливый, даже добрый, - продолжил я, - И совсем не лысый. В своих рисунках я его не угадал. Вот только его предложение меня немного смущает.
- Какое предложение? – спросила Катя.
- Я и сам бы хотел знать, - вздохнул я, - Он просит, чтобы я провел какую-то операцию на каком-то мозге. Предлагает любую цену.
- А ты?
- А что я? У меня в голове – дыра! Я не помню ни хрена! Знаю только, что мозг состоит из двух полушарий и покрыт извилинами – но не более того. Если я когда-то и был хирургом, теперь я – никчемный шизик.
- Ты все вспомнишь, - уверенно заявила Катя, - Я тебе обещаю: ты все вспомнишь. И меня, и себя, и мозг, и печень, и селезенку. Все вспомнишь.
Я только вздохнул. Мне бы ее уверенность. Сегодня я увидел настоящий, реальный мир, и мне он казался величайшим открытием. Но за какие-то шесть дней, отведенных мне Мортом, мне предстоит сделать еще кучу подобных открытий. Вряд ли я выдержу это. Вряд ли смогу не сойти с ума окончательно.
Я посмотрел в окно. Увидел набившую оскомину тьму, пустоту.
Мой прежний мир не хочет меня отпускать. Манит в свой воображаемый уют.
- Катя, - спросил я, - За окном еще светло?
- А ты сам не видишь? – удивилась Катя.
- Шиза за один день не лечится, - сказал я, - Я снова не вижу мира за окном. Снова проклятущая пустота.
Катя посмотрела на меня, и я увидел в ее глазах неподдельную боль. Она мучилась вместе со мной! Но я-то привык к своему безумию. А она – она решила взвалить на себя мой груз? Почему ей больно?
- Все будет хорошо, - словно заклинание, произнесла она, - Денис, верь мне. Все будет в порядке.
- Почему-то я боюсь видеть большой мир, - растерянно сказал я, - Чем-то он меня очень пугает. Наверное, тем, что там все чужое. Все либо равнодушное, либо злое. И я не знаю, что хуже. Ты видела этих людей на улице? Им же нет дела ни до кого! Как же так можно жить, когда ни до кого нет дела?
- Не суди их строго, - грустно улыбнулась Катя, - У них тоже есть кто-то, кого они любят. Люди так устроены. Они не могут любить всех подряд. И ненавидеть всех подряд тоже не могут. Поэтому кажется, что они замкнуты на себя.
- И все равно я боюсь, - повторил я, - Наверное, я в этом мире, словно вирус – чужеродный, подлежащий отторжению. Может быть, это не я не хочу видеть мир, а мир отторгает меня, загоняет в капсулу квартиры.
- У тебя просто воображение разыгралось, - успокоила меня Катя, - Давай не будем об этом. Хватит на сегодня разговоров о конфликтах с реальностью.
- Ты права, - согласился я, - У меня просто голова идет кругом. Столько всего за два дня произошло, что…В общем, надо сделать паузу.
- А за окном вечер, - сказала Катя, - Красивый такой вечер. Жаль, что ты его не видишь.
Жаль…Наверное, и в самом деле красиво выглядит вечер. Даже когда со всех сторон небо закрывают громады высотных домов.
Катя зевнула.
- Какой все-таки день хороший получился! – улыбнулась она, - Я снова нашла тебя. Ты почти вспомнил меня.
- Ты такая красивая, когда улыбаешься, - заметил я. Улыбка у нее и в самом деле была очень красивая. Солнечная такая, заразительная и яркая. Иногда кажется, что она улыбается не губами, не глазами и даже не лицом, а всем своим организмом.
- Спасибо, - смутилась она, - Ты тоже очень красивый.
- А вот это ты врешь, - я погрозил ей пальцем, разумеется, не всерьез, - Я страшнее бабуина. Небритый, тощий и вообще запущенный.
- И все равно красивый, - сказала упрямо Катя, - И не спорь, мне виднее.
Я не стал спорить. Мне нравилось, что она считает меня красивым. Мне нравилось, что она любит меня. И мне безумно нравилось чувствовать, что я тоже ее люблю. Люблю каждое ее слово, каждый ее жест. Каждую черточку ее лица, в котором было что-то необъяснимо детское, милое, теплое, нежное.
- Почему ты так улыбаешься? – спросила она.
- Потому что люблю тебя, - ответил я.
Она попыталась улыбнуться, но снова зевнула.
- Ты, наверное, хочешь спать, - догадался я.
- Хочу, - кивнула головой Катя, - Такое ощущение, что не спала целый год. Постоянно в сон клонит. Ты не рассердишься, если я засну?
- Ни капли, - ответил я, - С чего бы мне сердиться?
- Ну, мало ли, - пожала она плечами, - Ты устал быть один, а я снова ухожу от тебя.
- Куда уходишь? – удивился я.
- На ту сторону сна, дурачок, - улыбнулась Катя.
- Ты теперь всегда со мной, - произнес я, и меня ничуть не покоробила пафосность фразы. Наверное, истинные чувства не бывают чересчур пафосными.
- Тогда я буду спать спокойно, и видеть во сне тебя, - сказала Катя, - Ты придешь в мой сон?
- Я постараюсь, - сказал я, - Лягу рядом с тобой и буду стараться зайти в твой сон. Должно получиться, если этого хотеть.
- Буду ждать, - Катя встала с кровати, подошла к шкафу, - У тебя есть чистое полотенце?
- А черт его знает, что там есть, - пожал я плечами.
- Где-то я уже это слышала, - Катя наморщила лоб.
В голове у меня вдруг словно бомба взорвалась. Хлынули какие-то картинки, звуки, образы – яркие воспоминания. Мышцы скрутило судорогой, и я повалился на пол, захрипев.
- Денис! – словно из невообразимой дали донесся испуганный возглас Кати, - Что с тобой?
Если бы я знал, что со мной…
Юрий Деточкин – мужчина с наивной улыбкой и грустными глазами…
А ты вор, и тебя посодют. А ты не воруй…
Портфель, набитый бумажными рублями – для детей-сирот…
Гамлет…Юрий Деточкин…
Все это проносилось перед глазами и тут же исчезало. Звучало в ушах и смолкало, уступая место новым звукам.
А потом вдруг судорога отступила. Я обнаружил себя лежащим на полу. Катя обхватила мою голову руками и раскачивалась, словно баюкала меня. И плакала.
- Берегись автомобиля, - прохрипел я.
- Что? – всхлипнув, переспросила Катя.
- Наш с тобой любимый фильм. Я вспомнил, кажется.
- Что ты вспомнил? Денис, что ты вспомнил?
- Вспомнил, что мы с тобой много раз смотрели фильм «Берегись автомобиля». Там была эта самая фраза.
- Какая еще фраза?
- Черт его знает, что там есть, - пояснил я, - Катя, я вспомнил. Не все, только кусочек прошлого. Фильм. Еще вспомнил, что ты всегда сравнивала меня с Деточкиным.
- Ты такой же наивный обалдуй, как этот Юра, - пробормотала Катя удивленно, - Кажется, я говорила так.
- Так, - улыбнулся я слабо, - Ты тоже потихоньку вспоминаешь.
- Ты здорово напугал меня, - произнесла Катя и снова всхлипнула, глотая остатки слез, - Я не знала, что у тебя эпилепсия.
- У меня ее нет, - заявил я, но тут же добавил неуверенно: - По крайней мере, до этого момента не было. Черт, этого еще не хватало. Ко всем проблемам с головой еще и эпилепсия…Наверное, Бог на меня за что-то очень зол. Катя, я так устал. От всего устал. От себя самого устал.
- Потерпи немного, - шепнула Катя, - Скоро все встанет на свои места. Вот увидишь.
- Помоги мне встать, - попросил я, - Ноги что-то совсем ватные.
Катя помогла мне встать, уложила меня на кровать, укрыла одеялом.
- Тебе просто нужно поспать, - сказала она, - Утро вечера мудренее, как говорят в народе.
Наверное, она была права. Я чертовски сильно устал. Мне жизненно необходимо просто поспать – долго и спокойно.
Я посмотрел на Катю и вдруг понял: моя усталость сущая ерунда по сравнению с усталостью Кати. Я вдруг понял, что не имею права думать о том, какой я бедный и несчастный. Не имею права быть усталым и слабым рядом с Катей, которой приходится ничуть не легче, чем мне.
Я выбрался из-под одеяла, добрался до стула, сел на него верхом, повиснув на спинке мятым пиджаком.
- Ложись спать, - попросил я Катю, - Пожалуйста. Не спорь, просто ложись.
- Но как же ты? – спросила Катя.
- Ты хотела сходить в душ? – я строго посмотрел на нее, - Иди. В шкафу чистое полотенце. Потом ты ляжешь спать, а я постараюсь уместиться рядом с тобой. И не спорь.
Катя хотела возразить, но наткнулась на мой суровый взгляд и не стала спорить. Лишь сокрушенно покачала головой. И пошла в душ.