Быль о военной поре

    


                1. НАЧАЛО.
       Неугомонная ватага мальчишек с нашей улицы возвращалась домой  с берегов таёжной горной реки Тагил. Она протекала в пятнадцати километрах от нашего города, возникшего по воле Демидовых ещё в восемнадцатом веке. Утомительная таёжная, извилистая дорога, после игр и рыбалки в течение  двухсуточного отдыха,  не радовала. Шли очень медленно, устало, без обычных шуток, растянувшись длинной цепочкой.
       Но вот, наконец, городская окраина. Вечерело. Обычно в это время на улицах было многолюдно, оживлённо. Но в тот день нас поразили безлюдье и какая-то настороженная  тишина. Мы заторопились по домам.
       Там, как громом, поразило известие – началась война с Германией.
Мне в то время было четырнадцать лет. В сознании была твёрдая уверенность, что мы обязательно победим. Не зря ведь в пионерских походах распевали: «…Красная армия всех сильней!» И верилось, что так оно и есть.
       Но закончилось лето. Вот и сентябрь. Я ученик восьмого класса. В нашей среде пополнение. В город было эвакуировано из Подмосковья и Ленинграда два оборонных завода. Приехали квалифицированные рабочие и специалисты  с семьями. Наш класс «разбух» до тридцати пяти человек. Появились новые иногородние учителя. В наших домах тоже наступили перемены – «уплотнение». Надо было срочно размещать эвакуированных. Поэтому,  в каждый частный дом или квартиру подселяли прибывших. Самое большое школьное здание, недавно построенное, спешно переоборудовалось под госпиталь. Все школы были уплотнены и стали многосменными. Последние известия, поступающие по радио – огорчали. Наши войска с ожесточёнными боями отступали на протяжении всей линии фронта. К осени немцы окружили все сухопутные пути к Ленинграду. И в короткие сроки продвинулись вглубь на четыреста–шестьсот километров. Захватили прибалтийские республики, большую часть Украины и почти всю Белоруссию. В середине сентября мы оставили Киев. Началась оборона Севастополя.      Патриотический почин добровольцев  иссяк. На фронт стали призывать заводских рабочих и служащих. С фронта стали поступать извещения о гибели наших земляков.  Всё чаще раздавался горький плач родных и близких. В каждом доме стали бояться почтальонов, разносивших или радостные вести от живых фронтовиков, или страшные «похоронки». В открывшийся госпиталь стали поступать раненые. Возникшие в начале войны эйфория и уверенность в нашей непобедимости, быстро угасли. Жизнь всё усложнялась. С прилавков исчезли основные продукты и, главное, хлеб. Были введены продовольственные карточки. Теперь каждому человеку причиталось в день: иждивенцам (не работающим) четыреста граммов хлеба, работающим восемьсот. Остальные продукты рассчитывались сроком на один месяц: мясо или рыба – один килограмм, жиры  - шестьсот граммов, сахар – четыреста. На овощи и фрукты карточек не было. Их надо было приобретать или на рынке, или со своего огорода. В разных частях города возникли стихийные рынки.    Здесь продавалось всё – от коробочки спичек до стакана соли, лавровых листиков (поштучно) и всего жизненно необходимого. Но цены были  «бешеные». Вместо денег в обороте была или булка хлеба, или стандартная «пайка» в четыреста или восемьсот грамм. Зачастую и просто кусок хлеба. Стало очень голодно. Если местные жители имели подспорье со своих огородов, то для эвакуированных – это было бедствие. Они то и дело ходили по дворам с предложением обменять свои, захваченные в торопливую дорогу немногочисленные вещи на овощи. Главным образом на картошку. Или пешком, с саночками с этой целью брели в  близлежащие деревни. Среди людей главной темой была еда. Женщины делились опытом в ухищрениях использования продуктов в наиболее экономных рецептах. В дело шли разные малосъедобные добавки – почки и кора деревьев.
       А на фронтах обстановка всё усложнялась. Немцы усилили напор на подступах к Москве. Окружался кольцом блокады Ленинград. В школе, на переменах, мы то и дело с горечью отмечали на карте павшие города. Наши заводы целиком переключились на военную продукцию. Фронт требовал всё больше и больше людей и вооружения. Военкоматы усилили призыв рабочих. Людей в цехах не хватало. Мы школьники всё это принимали  очень близко к сердцу. И тут кому-то из нас пришла мысль: а что, если мы всем классом пойдём работать на завод. Что, мы разве не сможем принести там пользу!? Мы же не бессильные малыши, освоим профессии. А школа от нас не уйдёт. Продолжим учёбу после Победы.
       И так половина нашего класса пошла на завод. Приняли только наиболее крепких и выносливых. В том числе нескольких девчонок.
       Начальник цеха Князев,  пожилой опытный практик и под стать ему, такой же мастер – Оносов,  встретили нас,  как равноправных тружеников, не подчеркивая наш ещё не зрелый возраст. Это подействовало и в наше сознание внесло понимание серьезности дела, за которое мы взялись. Каждого из нас закрепили учениками токарей за опытными специалистами. Они, кстати, годились нам в дедушки. Или же были по инвалидности непригодными для армейской службы.

                2. Завод.
 
       Вот так началась наша трудовая жизнь с полным восьмичасовым рабочим днём, в три смены. Для нас, малолеток, это был щадящий режим. Взрослые трудились по двенадцать часов, а то и больше. Фронт требовал ежедневной поставки нашей продукции. Заводчане воспринимали нас как равноправных тружеников, не подчеркивая наш возраст. Только иногда мы ловили на себе их жалостные взгляды.
       Сначала было очень трудно, особенно в третью ночную смену. Наши токарные станки были давно уже устаревшими и работали с помощью трансмиссии. Это огромный электромотор, стоявший в отдельной кабине. Он вращал большое колесо с ремённой передачей на общий вал под потолком цеха. Оттуда вращение передавалось, с помощью также ремённой передачи, непосредственно на станки. Для нас, мальчишек, было большим соблазном забраться в кабину, приникнуть погреться к огромному тёплому кожуху электромотора. Особенно зимой и в ночную смену. Мастер каждый раз убеждал нас, что это опасно и запрещал подобные проделки.
       Заводская столовая работала тоже посменно. Чтобы ею пользоваться, мы сдавали туда продовольственные карточки, кроме хлебных. Меню было однообразным. На первое были,  всегда довольно жидкие, супы или щи с чайной ложкой постного масла, и на второе какие-нибудь каши. Это, конечно, мало насыщало. Кто имел возможность,  приносили что-нибудь из дома. А неимущие  бродили по обеденному залу и допивали из тарелок пустую жижу. Это те, кто были на грани дистрофии. Они вскоре умирали. Тем, кто успешно справлялся с работой, давали талоны на «усиленное дополнительное питание» - УДП. Рабочие шутили – «Умрём Днём Позже». Завод не располагал возможностями обеспечить рабочих поддерживающим жизнь питанием. Особенно запомнился случай с одиноким пожилым  и очень талантливым слесарем Костей. Фамилию его я не знал. Он в жизни остался одиноким, без семьи. Жил  впроголодь, питался только в столовой,  допивая из тарелок остатки суповой жижи. Ночевал он под мартеновской печью, устроив там какой-то закуток. Там и умер с голоду. Обнаружили его спустя время. Или случай с одноклассницей Лизой Наумовой. Отец ушел на фронт в первые дни войны. От него не было ни каких известий. Дома оставались трое детей – Лиза и двое дошколят-двойняшек. Мама устроилась работать в прачечную. Лизу, вместе с нами, на завод не приняли – была физически очень слабенькой. Однажды, выкупив по карточкам хлеб на всю семью, вернулась домой, съела разом весь хлеб, выпила из домашней аптечки все, какие только там были лекарства и таблетки. Написала записку: «Простите меня все. Я так больше голодать и жить не могу». Её спасли. Большая масса хлеба в желудке нейтрализовала яд. И она выжила.
       Так шли тяжелые военные будни. Нам уже присвоили рабочие разряды.  Уже загружали серьёзной работой, требующей большого внимания и ответственности. Увеличился спрос к качеству. Были установлены нормы выработки. Мы старались изо всех сил оправдать оказанное доверие. Нас, наравне с опытными рабочими, стали приглашать на производственные планёрки. Мы стали уставать сильнее, особенно малорослые. Для них у станков сделали подмости. Это значительно облегчило труд. Слов нет, к концу смены мы очень выматывались. К тому же угнетала обстановка на фронтах. Но мы упорно верили в нашу победу. Многие из нас вступали в комсомол, хотя дела на фронте не улучшались. Немцы были уже на подступах к Москве. Народ это остро переживал. Многие отчаивались и уже не верили в Победу. Я шел в городской комитет комсомола на утверждение своего членства. На городской площади из громкоговорителя донеслось: «Говорит Москва». Рядом проходившие люди с издёвкой и горечью заметили: – « Ну, ты ещё, оказывается, живая?!». Так горько стало на душе от людского отчаяния. Я с тяжелым осадком на сердце продолжил путь.
       В горкоме комсомола было безлюдно. Меня пригласили в кабинет. Там заседали трое наших вожаков. Они критически меня оглядели, и один из них спросил:
       - Ты знаешь, что немцы вот-вот захватят Москву? Ради чего ты вступаешь в комсомол? Ты на что надеешься?
       Меня как кипятком ошпарило. На душе стало горько и взыграла обида.
       - А вы, в таком случае, чего здесь просиживаете штаны? Вам, похоже, уже пора куда-нибудь драпать! –  Я повернулся к двери и хотел выйти вон.
       - Остановись, - приказал секретарь горкома. – Ишь, ты! Какой обидчивый! Успокойся. Это мы тебя проверяем.
       Меня приняли в комсомол.
       Работа изматывала. Не хотелось никаких развлечений. Даже любимое чтение книг больше не увлекало. И всё время хотелось есть. Оно и понятно – мы продолжали расти.  Организм требовал подпитки. Как-то раз я не выдержал  и из семейного неприкосновенного запаса  взял две ложки муки и на электроплитке, пользуясь сковородкой, испёк на воде три оладьи. Надо сказать, удовольствия от этого  не получил. Было, наоборот, как-то горько, что я это сделал тайно.
       В трудах, заботах по дому и монотонной тяжелой работе на заводе прошли осень и неуютная голодная зима. Все жители города активно готовились по весне завести огороды. Землю давали всем желающим. Все поголовно мечтали посадить картошку. Это был главный продукт времени. Но остро стоял вопрос – где взять семена? Каждый изощрялся, как мог. Многие вырезали на посадку картофельные глазки, а клубни шли на еду.
       Видимо на почве истощения, меня одолел фурункулёз. В поликлинике  сделали ихтиоловый укол, да  внесли инфекцию. Развилась флегмона. Пришлось целый месяц провести на больничной койке. После этого,  в начале осени сорок второго года меня вызвал к себе на беседу начальник цеха. И завёл разговор о моих планах на будущее.
       - Ты веришь в Победу?
       - А как же! Ведь на фронте уже есть кое-какие успехи. Немцев остановили под Сталинградом. Под Москвой  наши держатся стойко. Поднялось народное ополчение и партизаны в тылу немцев не дремлют.
       - Это всё так. Но ведь там, где прошла война, царит полная разруха. Кто же всё это будет восстанавливать? Потребуется много специалистов. А где их взять? Многих забрала война. Пора готовить новых.  Нам сообщили, что в  Свердловске, восстановился архитектурно-строительный техникум. Руководство завода решило, за постоянные успехи в работе, отпустить тебя и ещё двоих ребят на учёбу.
        И я, посоветовавшись дома с родителями – согласился. Уходить с завода было не легко. Там, не смотря на трудности, я со всеми сроднился. Жалко было расставаться с друзьями и нашими заботливыми наставниками.
               
                3.  Студенчество.

       Итак, я стал студентом ускоренного трёхгодичного отделения техникума. На него принимали на второй курс только учеников восьмого класса и с трудовым опытом. Учёба началась с середины октября.
       Этот новый  период моей жизни начался в самые тяжелые годы войны, вдали от дома и родных. Он оказался более трудным, голодным, неустроенным, в постоянном стремлении и заботах – выжить. Зима сорок второго-сорок третьего была самой лютой за многие годы. Это особенно чувствовали немцы, непривычные к подобным явлениям природы. Но и нам,  на фронте и в тылу, было очень нелегко.
       Нас поселили в общежитии на окраине города в бараке с печным отоплением. Дров выдавали очень мало. Поэтому мы подбирали в окрестностях всё, что горело. Зачастую за счёт местных жителей. Это, надо сказать, иногда завершалось малоприятными отношениями между обеими сторонами. В комнатах размещалось по четыре человека. Каждому выдавалось по два матраца. Один снизу, второй сверху в дополнение к солдатскому одеялу. Спали в верхней одежде. Очень трудно давался утренний ранний подъём. В общей умывальне на двенадцать наливных рукомойников  часто замерзала вода.
       На занятия мы спешили небольшими группами, к восьми утра, ещё затемно, пешком по крутому морозу. Наша самая короткая тропа пролегала через областную больницу, мимо морга. Там  всегда по утрам лежала куча замёрзших трупов, собранных за ночь патрулями по улицам всего города. Это вначале пугало, но потом привыкли. В аудиториях сидели в верхней одежде. Центральное отопление поддерживалось с учётом того, чтобы только не промёрзли трубы. Несмотря на тяжелые условия учебы и быта, к занятиям относились, как мы студенты, так и преподаватели, очень серьёзно. После лекций спешили в городскую столовую. Там кормили по талонам, выданным взамен продовольственных карточек,  кроме  хлебных. Обед обычно состоял из крупяного супа, чаще манного, заправленного чайной ложкой растительного масла. На второе – или макароны, или картофельное пюре, или тушеная квашеная капуста с какой-нибудь отварённой рыбой.
       Вечером готовили еду в комнатах. В каждой была дровяная плита. Стряпали каждый из своих продуктов, привезённых или присланных из дому. У меня это были, главным образом, сушеные овощи: картошка, свёкла, морковь, картофельный крахмал для киселя. И ещё чего-нибудь, для разнообразия. Каждая персональная тумбочка, во избежание кражи продуктов, запиралась на висячий замок. Иногда и это не спасало. Съездить домой, подкормиться и что-нибудь привезти для еды  многие мечтали, но это было непросто. Город наш был удалён на сто восемьдесят километров. Стоимость билета на железную дорогу нам была не по карману.  Стипендии хватало лишь на то, чтобы выкупить пайку хлеба в четыреста граммов, да оплатить талоны на обед в столовую. Ну, еще на мелкие расходы. Но иногда, правда, очень редко, удавалось немножко скопить. Для этого покупали на рынке пачку папирос, потом, тут же продавали поштучно. Это давало, хоть и мизерную, но выгоду. Таким образом, я скопил небольшую сумму на билет. Генка, мой товарищ, так и не смог сэкономить. Но решил поехать вместе со мной  «зайцем». В вагон я его провёл как провожающего. И вот поезд тронулся.   Вагон был общий с сидячими местами. В купе было тесно. Но вот по вагону пронёсся слух – идёт проверка билетов. Мы с Генкой заволновались. Я ему предложил спрятаться под лавкой. Соседи к этому отнеслись с сочувствием. Подошел контролёр. В купе наступила тишина. Он очень долго и тщательно проверял билеты. Генка долго терпел в неудобной позе. Потом подёргал за штанину рядом стоящую чью-то ногу и спросил:
       - Дядя, контролёр ушел?
       - А, тут зайчик притаился! А ну, вылазь! - Приказал проверяющий.  Оказывается, Генка потревожил его.
       Безбилетника ссадили на очередной станции и он домой добирался на попутных товарных поездах. Это в такие-то морозы!

       Нас постоянно преследовали голод и особенно холод. Чтобы отогреться, мы  совершали походы в городскую баню. Там постоянно была очень большая очередь. Поэтому мы не всегда могли попасть туда. Но уж когда повезёт! Не было более великого блаженства, чем по настоящему отогреться в парилке. Очень донимал холод. Казалось, никакая одежда от него не спасала. Я как-то шел пешком в городскую библиотеку. Был в обычной ватной телогрейке и подшитых валенках. Но, на этот раз я, как никогда, отчаянно мёрз. Видимо, сказывалось и постоянное недоедание. В душе поднялись паника и отчаяние, мозг сверлила мысль – (Когда же это всё  закончится?! Уж лучше  бы продолжать работать на заводе. И жить в родительском доме. Там хоть картошки можно было есть почти досыта. И в тепле!) – Я молча, на ходу - плакал.
       Но, как бы нам не было мучительно трудно, наконец, наступил май сорок пятого. Закончилась война и наша учёба. Окончание войны в нашу семью принесло большое горе. В этот день девятого мая моим родителям вручили похоронную на моего старшего брата Германа. Он прошел всю войну с её самого начала, был не раз ранен и  восемнадцатого марта погиб в Восточной Пруссии. Неужели так черствы были почтовые работники, чтобы перенести это страшное известие в самый день Победы, а не на два-три дня позднее!?
       В техникуме, после торжественного вручения дипломов первому послевоенному выпуску специалистов, нас пригласили на праздник.
       Войдя в зал, мы поразились столом, обильно уставленным едой. Чего здесь только не было! От такого великолепия, мы в растерянности замерли на месте. Звучала музыка.    Директор техникума, Верниковская, пригласила нас усаживаться. Она произнесла поздравительную речь и предложила тост за нас, молодых специалистов. Мы, буквально оторопели от необычного обилия пищи, да ещё такой вкусной и тут же принялись за дело.    Звучала музыка. Наши друзья из местных жителей выглядели более энергичными, чем мы, иногородние, и активнее участвовали в танцах. Мы же не могли оторваться от такого обилия еды. И даже некоторые, наевшиеся, сидя за столом,  задремали. Так прошел мой выпускной бал.

                И В ЗАКЛЮЧЕНИЕ               

       Я получил направление в Нижне-Тагильские архитектурно-проектные мастерские при главном архитекторе города.  И тут же поступил на вечернее отделение Уральского политехнического института по своей специальности. 
       Прав оказался начальник заводского цеха. Нас, специалистов, везде остро не хватало. К примеру,  в городе открылся новый строительный техникум. Мне, в нагрузку к основной работе, пришлось там в течение года преподавать, пока не нашли постоянного специалиста. Строителям в городе было очень много работы и довольно интересной.
       Когда я закончил институт, меня призвали в армию. Там тоже очень нуждались в специалистах.    Пришлось служить в разных районах крайнего севера и Урала, с перерывом в пять лет (по хрущёвскому указу о сокращении Вооруженных сил).
       В этот период я строил город Сочи в должности главного инженера СМУ-6 и начальника производственного отдела треста «Главсочиспецстрой».
       Затем снова был призван в армию. Ещё прослужил десять с лишним лет в системе «Монтажспецстроя» в должности командира войсковой части. Руководил строительством специальных объектов.
       Прослужил в Армии двадцать пять лет, начиная от инженера-лейтенанта  до инженера- полковника. Уволился, как  «Ветеран вооруженных сил».