Прощай, советикус! действие 2

Елена Грислис
                ДЕЙСТВИЕ  II

 

Картина 1

Поэтический кружок «Перестройка». Собрались поэты демократического направления. Среди них Илья Глазов, Роман Болтовский и Влад Корнеев. С ними Елена Неустроева. Все ждут Семёна Семёновича Заложникова - председателя партии «Демократическая Россия». Председательствует поэт-шестидесятник Роман Болтовский.


Болтовский.   Ну, что ж, друзья мои, пора начинать. Имя Болтовского обрекает меня на словесную казуистику. Поэтому позвольте открыть заседание нашего литературного кружка.
Мы здесь потому, что мы истинные демократы, не требующие ничего за свой чёрный неблагодарный хлеб. Что ты думаешь, Илья, по этому поводу?

Глазов.   Мне двадцать пять и мне трудно сверять свои часы с вашими, Роман Глебович. Я только не хотел бы возврата к винтикам и колесикам, в мир господ и рабов, дешёвых демагогов «застольной» эпохи. Я просто поэт! Понимаете? Без всяких двойных стандартов. Ты, Влад, меня понимаешь?

Корнеев (развязно-иронически).   Слышащие да услышат, видящие да узрят! Не ссорьтесь, друзья. Вчера был ты (показывает на Болтовского), а завтра я! Но сегодня мы вместе, так что по рукам, по рукам!

Поэты кладут руки одну на другую.

Корнеев (добродушно).   Елена Борисовна! Разбейте наш мальчишник.

Неустроева.    С удовольствием. (Разбивает их руки ударом своих.) Сейчас на презентацию должны подойти мои товарищи по работе Востребовы. Это молодая супружеская пара, два года назад окончившая МГУ. С ними интересно общаться. Миша – впередсмотрящий рулевой, кормчий. Ира – жена и соратница.   Так что, демократы-поэты, не ударьте в грязь лицом перед демократами-учёными. А что, «деморос» Семён Заложников действительно должен быть сегодня с нами?!

Болтовский (скептически).   Ещё одним болтуном будет больше.

Глазов.   Я на вашем месте не стал бы так вот и на тех и про этих. Почему, Роман Глебович, вы думаете, что Заложников это обычный демагог в отличие от вас, так сказать, истинного демократа?

Болтовский.   Если не хуже.

Корнеев (говорит слегка пьяным голосом).    Демагоги... Демократы... Члены движений и партий... А, ну их всех к лешему!! Есенину не надо было вступать в ВКП(б), он и без того был Есениным! И он не побоялся писать «Русь кабацкую».
Вот и я... пришёл сюда, что называется «подшофе». Не побоялся... зная, что Горбачёв даже виноградники уничтожил. Сейчас новый тип репрессий - за запах изо рта. Для этого заграницей купили счётчики... ух, как всех напугали! Ужас! Люди летят с должности за рюмку, даже у нас в провинции уже «уходили» стольких...
                (Пауза)

Но сегодня презентация нашего совместного сборника, и я хочу, чтобы всё было по-русски. Как всегда!
Ведь это такое событие в стенах нашей «Перестройки»! Пришлось ночью работать, грузить вагоны, чтобы оплатить эти страницы бесчисленных мук и мытарств. Ребята, давай стихи!

Неустроева (приподнято).    Начнём с самых молодых дарований. Илья, твои «Утомлённые солнцем» ждут своего часа. Тебе первое слово.

Глазов (несколько горько-саркастически и пафосно):
Утомлённые солнцем
Утомлённые солнцем...
Эта фраза в России
Звучит колокольцем.
Это магия духа
Российской гордыни.
Русским быть - это счастье!
Равносильно святыне.
Быть рабом бестолковым
У господ непричастных?!
Горше нет пресняковых,
Слаще нет твердовластья!
Мы «морозовы» дети,
Всех страстей опохмелье.
Ущемлённые солнцем.
Утомлённые тленьем!

Не стуча в дверь, во время чтения входят Семён Семёнович Заложников, Востребовы и аплодируют.

Заложников.   Браво! От «деморосов» виват! Прошу, продолжайте.
 
Востребовы.   Продолжайте, мы просим.

Все дружно аплодируют.

Корнеев (резко).   Сама «Демократическая Россия» к нам в гости?! Тогда ударим по «тузам»! Моим «Красным колесом»...

Начинает читать, отчаянно жестикулируя. Он в ударе.

Ты мчишься в облаке
Чёрном.
Всех злых духов вскормившее кровью.
А жонглирует на колесе
Дьявол в кепке и чёрном плаще.
Жил когда-то таинственный Парвус –
Разогнал революции парус.
Но не думал предтеча
И все -
Ни о чёртовом том колесе,
Ни о дьяволе том,
Что точь-в-точь...
Обратит свет небесный
В кровь-ночь.
Колесо без жонглёра
Давно.
Ну, а черни...      
Ей нужно вино –
Не причастья!
Ни горстка земли
Для костей жутких,-
Только крови!

Заложников.   Сильные стихи. Большевики действительно пришли к власти на демократических лозунгах. Но сейчас другое время и современные демократы - это не фанатики и варвары, которые уничтожили Россию. Мы цивилизованные парламентарии!

Неустроева.   Ребята, мы погружаемся во мрак. Нельзя ли повеселее? Как-никак сегодня презентация первого «перестроечного» сборника. Пошли за стол!


Картина 2

В комнате, куда переходят собравшиеся, - «стол», на котором стоит водка и скромная закуска. Все усаживаются.


Болтовский (открывая бутылку).   Извините, чем богаты, тем и рады. Водка, да селёдка, да солёные огурцы. Не хватило времени съездить в Москву за колбасой. Что ни говори, четыре часа на электричке только в один конец. Но не обессудьте, гости дорогие, за успех!

                Все пьют и закусывают.

Глазов (указывая на стол и разводя руками).    Да, вот в этом и состоит вся наша цивилизация. Даже селедку пришлось через ресторан доставать. Но дело не в бытовых частностях, а, как сейчас принято говорить, общих негативных тенденциях, приведших к загниванию... Только вот не пойму чего? Развитого социализма или казарменного коммунизма?!!

Михаил Михайлович.     Не только вы, поэты, но и мы, историки-профессионалы, весь народ давно превратились в полнейшего информационного идиота. Наверно, всё же был короткий период просветления, который можно сравнить со свежестью наступающей весны. Я говорю об эпохе славных шестидесятых. Я задаю себе всегда вопрос: ну, как это они, «шестидесятники», осмелились быть другими?!

Болтовский.      Да, перепахало нашего брата здорово. Впрочем, мы, шестидесятники, дети «оттепели», как нас еще называют, не были такими уж ангелами, бросались из крайности в крайность. Перед вами (показывает на себя) один из них. Кто-то из нас в семидесятые уже оказался за кордоном. Это после позорного процесса над Синявским и Даниэлем, в шестьдесят шестом.
Я  слабак! Я струсил тогда, пожелавши остаться «хомо советикусом», испугавшись обвинения в диссидентстве. Я остался среди тех, кого кормили за то, что они молчали.
Но и моя негласная подпись стояла в их защиту! Уверяю вас, что я был в числе семисот «подписантов». Вот мой манифест к советским поэтам, начиная с Бедного и Маяковского, считавшихся и считающихся пророками.   
 
          Встаёт и с горечью начинает читать с рюмкой в руке.

Пророкам поэзии

Вы отреклись от Бога
Люди пустого Неба.
Чахнут церквушки убого
Как закрома без хлеба.
Храмы без колоколен -
Уж, не хлыстовства ль, блажь?!
Дьявол вполне доволен
Тем духоборцем - наш!
Челядь вся тоже наша,
Славных писак семья.
Боже! Спаси их души -
Ведь пропадают зря!
С дыркою в сердце лягут
Или в петле сойдут.
Дьявол цену укажет
За окаянство пут.
Вы, той Руси пророки,
В тяжкий для дома час
Уж соберите крохи
Веры, чтоб грела нас.
Из преисподней встаньте
И, заклеймив позор, -
Тот от пустого Неба, -
Сядьте за правый стол!

                Выпивает. Садится.

Это я написал двадцать лет назад. Так что видите, я не только болтал, но хоть что-то да и понимал. Так что не судите Болтовского слишком строго.
Сейчас все заговорили о вере в Бога. Раньше таких считали сумасшедшими. Дело личное. Я столько надежд утратил, что поверить уже не смогу никому...

Заложников (отеческим тоном).   Напрасно, напрасно, друг мой. Это - социальный пессимизм. Мне тридцать пять и я моложе вас. За плечами - работа рабочего, дальше - от станка в институт, комсомольская деятельность и даже незаконченная диссертация. Я её специально забросил ради второй «жены» - политики. Когда ты выходишь к людям со словом, а их сотни и сотни лиц, то чувствуешь себя великим - ты «над», ты паришь над толпой, ты  бог! Это головокружение, понимаете?!

Корнеев.    Господи Иисусе (шутливо открещивается), с кем мы, оказывается, сидим! Да вы кукольник!

Михаил Михайлович.    И вам, господин деморос, не стыдно? Неужели вы, нынешний народный депутат и трибун, не можете понять, что ваше теперешнее время так же пройдёт, как то, комсомольское, а народу от этого ни тепло, ни холодно не станет.

Заложников (в полной уверенности непогрешимости своих взглядов и поступков).    Не верю, что пройдёт. Не думаю также, что голый прагматизм и расчёт возобладают над гуманизмом. Сейчас стремительно растёт авторитет Ельцина Бориса Николаевича, а он не допустит реванша правых сил. Это народный вождь, удесятерённый Емельян Пугачёв. В электричках и поездах собираются подписи за него. Вся Россия пойдёт за ним! Горбачёв только начал раскачивать, а этот пойдёт до конца, разломает всё! В двадцать первый век мы войдём без партийной номенклатуры!

Михаил Михайлович (язвительно).     Точнее – без старого состава, который перекочует на кладбище. А новый перекрасится. Правые окажутся левыми, левые правыми. Ать-два, ать-два... Направо, налево! Ну, командуйте сами, господин кукольник. Что Вам мешает, Заложников, ну, дальше!..
 
Заложников (принципиально обиженно).       Говоря без ложной скромности, я действительно люблю управлять массой, и в этом смысле я кукловод, правда, местного значения, так сказать провинциального уровня. Но позвольте заметить: я местный кукольник и у меня есть сердце. Поэтому я среди вас, так сказать, концентрированной в слове духовности.

Глазов (возмущённо).        Ну, это как-то очень, очень книжно. Надчеловечески. Хотя, извиняюсь заранее, возможно, это и есть философия власти. Вы и имён-то наших не знаете и уж точно, не запомните. Вам важно представительство себя среди нас. Мы для Вас - общее лицо, некий духовный социум. Помилуйте, зачем Вам этот суррогат? Что общего с жизнью? С каждым из нас?

Заложников.    Позвольте, а как же... идея?!

Глазов.    Ах!.. Идея, Семён Семёнович. (Поднимает руки над головой в негодовании.) Лена! Стихи!!! А то мы сейчас задохнёмся.

Ирина Константиновна.   Постойте, к нам кто-то рубится, разве вы не слышите, как ломятся. Я пойду открывать, а вы переходите опять в поэтическую гостиную, а то скоро всем здесь тесно станет, я предчувствую.

Все постепенно уходят.


Картина 3

В поэтическую гостиную, куда собираются приглашённые гости поэтов, не здороваясь, входят член общества «Память», известный в городе антисемит Нахрапка и ведёт под руку престарелого поэта-ветерана Натерпелова.

Нахрапка (бесцеремонно).   Мы по объявлению, прошу дать место.

Старому поэту Болтовский предлагает кресло. Нахрапка стоит рядом и изучающе на всех смотрит.

Нахрапка.   Не помешаем, надеюсь? Нас приглашали, приглашали...

Все недоумевающе переглядываются в некотором смятении. Надежда Константиновна, желая вывести ситуацию из тупика и как бы не реагируя на случившееся, стремится продолжить вечер.

Ирина Константиновна.     Елена Борисовна! Я мечтала вас послушать. После наших серых научно-коммунистических буден так хочется романтики. Прошу Вас. Плиз!
 
Неустроева.   Что я могу почитать? От политики уже тошнит... (Пауза). Позвольте о вечном. О любви.

Вдохновенно читает.

Я рисую тебя на обрывках дорог,
Все такого же тонкого мага.
И все беды невзрачны, когда между строк
Чую лёгкость привычного шага.

Вновь тебя я окликну, прижму горячей,
Опалю зноем давним и терпким.
Как от солнца чарующих душу лучей
Вновь ты станешь красивым и крепким.

Мы в одном. Ты пойми, ты меня написал.
Я твоё сочиненье в дороге
И храню то кольцо. В нём заветный кристалл,
Что меня доведёт до порога.

Заложников (оживляясь).       Да! Это уж действительно романтика. Хотя, чертовски талантливо. Невероятно, но душа оттаивает... А можно ещё? В эти минуты я хочу быть только зрителем, поклонником, искренним поклонником. Прошу ещё.

Неустроева (отрешённо):

Не говорю ни слова,
А комкаю в крови платок.
Гортанью все ж изображая слово,
Хотя бы просто так. Но в толк...
Я не возьму... Болезнь моя случайна
Или пророчеств сбывшихся виток?!
На мне лежит печатью скрытой тайна.
И не найти к ней ключ! И всё ж платок...
Так выдаёт судьбы обетованья,
Что на скрижалях вечности горят.
Там все слова и все мои признанья.
И мук немых печальный гордый взгляд.

Ирина Константиновна. Это и есть искра Божия. Наша поэтесса, наша будущая слава. Спасибо, Лена.

Подходит и по-христиански целует ее в щеки. Михаил Михайлович вслед за нею учтиво целует руку Неустроевой.

Михаил Михайлович.   Это было замечательно!

Вдруг происходит неожиданное. Встаёт Натерпелов, бьёт себя в грудь, говорит громким голосом, обводя всех страдающими глазами.

Натерпелов.    Позвольте и мне, господа демократы, слово сказать. Только прошу не перебивать!
Вот эта дама (указывает на Неустроеву) от сердца пишет, от чистой души. А вот Вы (указывает на Болтовского) не от души пишите, я Вас читал. (Далее горестно выкрикивая.) Почему я не могу никуда пробиться?! Я, русский Иван, ветеран войны, разве не заслужил такое право? Куда ни обращусь, никто не печатает, перестали пускать и разговаривать. Я должен быть принят и понят народом, слышите, должен! (Как заведённый.) Дайте мне возможность быть самим собой... Дайте мне возможность быть самим собой!..

Обессиленный, садится в кресло.

Нахрапка.    Иван Иванович! Давайте Вашу рукопись, я помогу Вам!
Нахрапка берёт из трясущихся рук стихи и пытается разобраться в почерке. Начинает маловыразительно читать:

В России весна наступает...

Натерпелов (вскакивает и нервозно вырывает стихи из рук Нахрапки).    Дай сюда! Разве так читают?!

Голосом, в который вкладывает все имеющиеся силы, Натерпелов начинает читать стихи о весне.

В России весна наступает.
Подснежников ворох несу.
А сердце и ноет и тает,
Почувствовав леса красу.

В картинах грачей перелётных
И дворик саврасовский чту.
Но этих - живых и залётных –
Люблю как Отчизны мечту.

Весна наступает в России,
Весна к нам сегодня спешит.
Глаза голубые большие
Я вижу над светом ланит.

Весна! Ты идёшь ко мне в гости.
Уж семьдесят лет позади.
Сжимаю тяжёлые горсти
Крестом на усталой груди...

Неожиданно обрывает чтение и, закрыв лицо руками, тяжко вздыхая, опускается в кресло.

Глазов (вполголоса сокрушённо).    Простите, но я в восьмом классе так рифмовал. Всё же я рад, что из-за контузии Вы плохо слышите, о чём я сейчас говорю.

Нахрапка (грозно).    Послушайте, Вы! Мальчик-поэт! Перед Вами русский ветеран, а Вы ему рот затыкаете. Святая обязанность народа стоять на страже границ своей национальной индивидуальности. Вы же с издевательством и иронией отозвались о русском патриоте, выразившись в духе еврейской ассимиляции и космополитизма. Вы здесь все не даёте и не дадите Ивану Ивановичу закончить читать поэму, так как не желаете чувствовать тайные силы русского народного гения.
Повторяю, я пришёл сюда просто по объявлению. И вижу, как Вы относитесь к русской культуре.

Глазов (с нескрываемым сарказмом).   Ах, Господи, ну какие же мы чистокровные, полукровки и иже с нами - отступники, грешники. Но что-то и у Вас, господин Нахрапка, с логикой туговато. И у всей этой вашей «Памяти».
Насколько я осведомлён, вы, «памятники», призываете к христианизации. Но в своей зоологической ненависти к евреям, а подчас просто к нерусским фамилиям, Вы забываете, что сам Иисус Христос происходил из дома Давидова.          Да и вся история христианства своими корнями уходит в иудаизм. Это его органичная веточка. Ведь в Библии есть еще и Ветхий Завет. Читали? Вы как-то стараетесь не замечать, что еврейкой была Дева Мария - мать Христа. И одиннадцать апостолов были тоже евреями. Что же, по-вашему, это евреи специально придумали Библию и Христа для порабощения русских? Абсурд?! Это же ваши святыни, которым поклоняетесь и помощь получаете...

Нахрапка (грубо, с натиском). А ты тут не философствуй. Подумаешь, нашелся знаток!.. Уверен, что и среди вашей дерьмократической размазни найдутся те, кто хоть что-то стоит, и мы отстоим вместе русский народ. Вот наш манифест, вот наша программа.

Достаёт из внутреннего кармана пиджака две брошюры и машет ими перед лицами собравшихся.

Вот здесь всё написано чёрным по белому. Вся философия!

Все отстраняются от наступающего Нахрапки.

Болтовский (растерянно). Доболтались. Антисемиты одной ногой дверь открывают, манифестами по патлам бьют.
Михаил Михайлович. Простите, но мой гражданский долг сказать свое слово. В противном случае как историк я не буду стоить и ломанного гроша.

                Пауза.

Я не могу выступать от имени всего русского народа, но это самый толерантный в мире народ. Удивительная широта и духовность россов, их терпение и мужество, отзывчивость и самоотверженность из столетия в столетие являлись и являются основой жизнеспособности огромной империи. Поэтому пропаганда антисемитизма, вообще любой ксенофобии не на пользу, а во вред русскому народу. Вслед за националистическими выхлопами грядут расколы, войны, распад. Отчего, хочу спросить, Вы, господин Нахрапка, так не любите русский народ?!

Нахрапка (угрожающе).   Что ты сказал?!! Повтори, космополит, повтори, апостол марксистского прихода, повтори, русофоб!.. Ах, морда, хоть и русская!

Пытается напасть на ученого с кулаками, но между ними оказывается жена Востребова, которая грудью становится на защиту мужа.
Ирина Константиновна (умоляюще). Это невозможно. Разве можно упрекать кого-либо в его рождении? (Обращается к Заложникову.) Семён Семёнович, скажите Вы, остановите всё это, наконец.

Заложников (притворно).    А просто нам надо всем перестраиваться, думать трезво головой. Вот тогда наступит национальный мир. Это я вам всем как интернационалист говорю.
Я корней не знаю, я изучаю системы и подходы. В данный момент мне очень хочется помочь Востребовым и Неустроевой в их кафедральной чехарде. Отжившая, но существующая на этой кафедре система их давит и угнетает, не это интересно, так сказать, текущий для демократии в сфере идеологии момент.

Михаил Михайлович.   Простите, но нам не нужна ваша опека. Мы на кафедре как-нибудь сами справимся, да я и не приму вашего участия. (Смотрит на Заложникова жёстко.) Сегодня не Вы ли из интернациональной солидарности пригласили сюда Нахрапку из «Памяти» под «зонтиком» инвалида Натерпелова?

Заложников (с лукавством).     Ну, что Вы? За кого меня принимаете? Я только недавно заметил этого приземистого человечка, торгующего у нашего штаба литературой. А потом, национал-патриотизм в такой многонациональной стране как Россия - это несерьёзно. Я даже голову над этим не ломаю, потому что, кроме дополнительной болтовни, это ни во что не выльется. У нас, демократов, слишком много дел, чтобы заниматься чепухой.

Михаил Михайлович.   Как просто! Я Вам не верю, Заложников. И никто Вам здесь не поверит. С лёгкой руки таких, как Вы, Россию ожидают не лучшие времена! (Берёт за руку свою жену.) Мы уходим, Елена Борисовна. Как Вы?

Нахрапка (неожиданно галантно).    Останьтесь! Вы же интересная женщина. Я Вас только сейчас разглядел. Нельзя ли нам встретиться ещё раз?
Неустроева (не обращая внимания на Нахрапку). Пожалуй, и я с Вами. Прощайте.

Уходят.

Картина 4

Кабинет и.о. зав. кафедрой. Она сосредоточенно заполняет какие-то бумаги. Нажимает сигнальную кнопку и вызывает лаборантку.

Белогашина (ласково).   Как здоровье, Зея? Анализы сдали?

Зея.   Да, Розалия Скорпионовна.

Белогашина. Каковы результаты? Зея. Ещё неизвестно.

Белогашина.   Уверена, что всё будет хорошо. Что нового на кафедре?

Зея.   Очень странно ведёт себя Неустроева. Недавно, именно три дня назад, Вы как обычно отчитывали преподавателей за недисциплинированность. Когда же Вы вышли, она совещалась с нашими милыми супругами. Кажется, она сказала (я забыла записать), а нормальны ли Вы психически? Не больны ли Вы? А Ирина Константиновна вроде сказала: «Она в целом нормальна, хотя иногда не ведает, что творит». А Михаил Михайлович вроде бы сказал: ей просто необходим хороший папа и хороший ремень.

Белогашина.   Что? Что!!! Что ты плетёшь?! Какой папа?! Какой ремень!
 
Зея (испуганно).   Так я слышала.

Белогашина (в сердцах).   Идите и занимайтесь своей непосредственной работой. Пригласите ко мне в понедельник моих заместителей.

Зея. Слушаюсь.

Лаборантка уходит.

Белогашина (про себя).    Эта Неустроева будет стоить мне головы. Уже с ней молодые преподаватели... А стать полновластной заведующей хочется. Сколько лет в заместителях ходила, а вот теперь появились ступенька и та может уплыть. Как ни суди, ни ряди, а руководить легче, чем подчиняться, ну, посмотрим.

Набирает телефонный номер парткома и звонит к Гадюниной.

Можно просить Гадюнину Земфиру Пантелеевну? Земфира Пантелеевна? Здравствуйте, моя дорогая. Вы на взлёте, милая? (Пауза.) Да, оставлять родной партком непросто. А сколько лет сотрудничества, совместная социологическая лаборатория. Да, кафедра в Вашем лице теряет верного друга... (Пауза.) Что?! И обком нам будет идти навстречу? Спасибо. Но это в будущем. А потом – мы люди скромные.
У меня к Вам совершенно незначительная просьба. Знаете, одна паршивая овца стадо портит. Так и у нас. Вы правильно догадались. Ах!.. Как хочется перестройки, а не перестрелки. Главное, не допустить оппозиции. Кстати, Неустроева читает завтра лекцию у Вас в парткабинете. Я прошу Вас! О подробностях не по телефону. Хорошо, сейчас же выезжаю... очень надеюсь на Вас. Вы человек редкий, опытный, а в Ваших необычайных душевных способностях я никогда не сомневалась.

Кладёт трубку и некоторое время сидит на месте, обдумывая интригу. Вызывает лаборантку.

Зея, на моё место, пожалуйста. Я на 2 часа отъеду к Земфире Пантелеевне. Но об этом не должна знать ни одна живая душа, поняли?! Вы же принимайте звонки, и, пожалуйста, не забывайте всё записывать.

Белогашина спешно уходит. Злобина, сбрасывая маску «слуги», развязно садится в её кресло, обезьянничает. То парадирует свою начальницу, надевая её очки и жестикулируя, то, наконец, усаживается в позу «девочки» из ресторана и звонит своей подруге.

Зея (на обычном уличном жаргоне).   Алиса? Ты меня хорошо слышишь? Как там дела у нашей общей знакомой. По тому, как она вела себя позавчера в гостях, я поняла, что она своего добьётся. Почему я так поняла? Потому что он уже там был готов. Провожал? Уже добилась? Я так и знала. Вот везет некоторым.
Я недавно ревела. Опять моя «скорпиониха» на меня наорала. Она меня с этой Неустроевой затрахала. Поручает с утра всякие задания насчёт нашей троицы. Вы, говорит, обязаны отслеживать эту банду каждый день. А однажды мне: «Вы к утру такая измятая приходите, как с ночной смены». Ты, представляешь, Алиса, старуха, а как, гад, просекает, гад. Плевать я хотела на неё и её бездельников. Ну, что я в свои 25 лет могу объяснить 65-летним дедушкам и бабушкам. Они свои очки оставляют, слуховые аппараты. Я ей как-то сказала, а она мне: «Занимайтесь своим делом, а то мне скоро из-за вашей невоспитанности трудно будет контактировать с партийными инстанциями». Ты понимаешь, Алиса? Там их детки работают. В друзья её себе не берут, но иногда замечают.
Осточертело всё! Знаешь, открывается кооператив неподалёку (оглядывается по сторонам и приглушённо) ...один мой петух обещал мне там полставки сделать. А то валяйся здесь под ногами за сотню. Почему совсем не ухожу? Не могу объяснить. Нет, дело не в руководстве. Точка опоры, что ли... Или привычка... Ну, всё, моя закадычная, кажется, кто-то у двери.

Заглядывает Илья Николаевич Молчун.

Зея . Здравствуйте, многоуважаемый Илья Николаевич.

Молчун.  Приветствую Вас, Зеечка. Где Розалия Скорпионовна?
 
Зея.  Она у Гадюниной. Проводят совместные социологические исследования.

Молчун.  В мою бытность заведующим об этом отчитывались перед коллективом, публиковались итоги, хотя сама социология была, так сказать, в зачаточном состоянии.

Зея.   Вы, правы, Илья Николаевич. Кажется, все материалы преподаватели сдают в партком предприятия, предварительно беседуя с Гадюниной.

Молчун.   А кафедре есть от этого непосредственная польза?

Зея.   Организационно-опосредованная, как считает Розалия Скорпионовна.

Молчун (уходя в сторону).   Странно. Непонятно. Всё с ног на голову. Да! В смутное время мы живём!!!

Уходит.

Занавес.