- Ты к нам как залетел? – спросил Митяй у нового сварного, за маникюр и постоянный запах модного парфюма, прозванного ребятами Холёным.
- Да задолбало, - задумчиво глядя на банку с засохшей вербой, стоявшую на окне, и доверху заполненную бычками, отозвался Холёный. Они курили и пили чай в бендежке, на втором этаже.
- Бабло?
- Да всё. А тут хорошо, только поговорить не с кем.
- Понимаю… - протянул Митяй. Он уважал Холёного, и не спорил с ним, признавая за тем жизненный опыт. – Витька строполя знаешь?. – Он смачно затянулся сигаретой. – В раю пи-дит был; занятно расписывает.
- В раю?! Рыжий красномордый?
- Он. Коматозник, ёпт. На спор под тридцать пятую плиту лег; в каске, конечно.
- Чудны дела твои, Ктулху Неодолимый и Непостижимый.
- Да-а-а-а, на день десантуры, бухнули они с крановым на дежурстве. Тот тоже, ВДВ-шник. Вызов им был, срочно грузить пустотки на судоремонтный, и не е-т что воскресенье. Ну, погрузили они шестьдесят третьи, а одна тридцать пятая туда затесалась, лишняя, или не та... Они подняли ее, а грузить не стали. Висит плита себе на кране, а ребята дальше празднуют, прямо на ней. Дошло дело бутылки об голову бить; крановой здоровый, лоб как танковая броня, а Витек, ну строполь, пожиже будет, да и головой слаб всегда был. Херакнул он бутылкой по башке, то ли бутылка особенная, то ли настроился плохо, шишку набил, а бутылке хоть бы хны. Тут крановой, хрясть, и нет бутылки. Витек снова, хлоп, та целехонька, а крановой, бац, и снова в дребезги. Взяла Витька досада; он стакан залпом махнул, и говорит: «Хули бутылки, это все детский сад. Я когда в Афгане дембелем дохаживал, попал в горах под обстрел, ранили меня, а потом еще для верности духи по мне «Хаммером» проехали, и ничего». Крановой еще бутылку об голову хлоп, и говорит: «Хороший ты парень, Витек, но брехло». Так у них спор и вышел, а тут на беду плита возьми и качнись под ними. Крановой и скажи: «Как раз по весу «Хаммер».
- И чего? - Холеный отломил шишечку вербы, и предварительно размяв между пальцами, брезгливо понюхал, - залез?
- Угу, каску надел, под «Хаммером», говорит, тоже в каске был. Целый год провалялся в коме потом, а когда очнулся, мудак, начал всем пи-дить, что был в раю. Все думают, это он оправдаться хочет, за тупость свою, но есть и такие, которые верят.
- Складно пи-дит?
- А ты спроси, он, когда не пьяный разговорчивый.
- А когда пьяный?
- Пьяный всегда почти… тогда все молчит.
Холеный не особенно поверил в историю с плитой, но, работы не было, и он пошел искать Витька. Нашел он его скоро, возле странного сооружения, недостроенного еще в «советское» время, и теперь служащего пристанищем полусотне голубей, занимавшего при этом чуть не гектар заводской территории.
- Врут поди… - бухнул нарочно невпопад Холёный, - или нет? Витек, не оборачиваясь сорвал травинку и вставил между нижними зубами. На вид ему было около сорока пяти, но поручиться за это было никак невозможно; он был из тех неопределенных фигур, что начиная с тридцати и до самой старости, выглядят всегда одинаково. Может быть только кирпичный затылок, испещренный морщинами, видоизменялся с возрастом; морщины углублялись, а въевшаяся в них грязь становилась жирнее и глянцевей. Если судить по имевшейся на данный момент грязи и текущей глубине морщин, Витьку было около сорока пяти. Худощавый, среднего роста, с грязно-рыжими кудрями и красным рябым лицом, он производил отталкивающее впечатление. Казалось, заговори с ним, и тут же наткнешься на подозрительность и агрессию. Выцветшие глаза смотрели пристально, а бесформенный большой рот, все время кривился в усмешке.
- Почему врут, бывает и правду бают, - процедил через травинку Витек, неожиданно тепло улыбнувшись - … интересуешься?
- Имею интерес. – Холеный лег рядом. – Как там?
- Ласкает, - оживился Витек, и в мутных глазках сверкнул, невесть откуда взявшийся, огонек. Он приподнялся на локте, и пристально посмотрел Холёному в глаза, желая оценить произведенный эффект. Но Холеный не спешил удивляться, и самым равнодушным тоном поинтересовался.
- Кто ласкает?
- Баба.
После этого заявления Холеный тоже приподнялся на локте, и еще пристальнее, чем давеча ему Витек, посмотрел в мутные глаза горе-десантника. На пьяного Витек не был похож; может, был слегка взволнован, но, точно трезвый. Холёный взволновался.
- Ты сейчас говоришь о Нинке с погрузчика? – театрально подняв бровь, пошутил Холёный.
- Нет, это я о «райской бабе».
- Да ну, и кто она?
- А буй ее знает. «Райская баба» и все тут. Меня как плитой прижало, я сначала закряхтел, а потом ничего, полегчало. В рай я попал, друг. – Витек говорил привычно, видно было, что партия домашняя, и развитие в нужном русле. – Место это «ограниченное», и ничего там нет, баба эта только. Выходит ко мне, и на колени, плюх. Красивая. – Витек мечтательно закатил глаза. Он откинулся на спину, предаваясь воспоминаниям, но лишь на несколько мгновений. Весь спектр прошлых переживаний отразился или пронесся едва уловимой тенью по сложнорельефному лицу. Он поймал кураж, и, как сёрфер, оседлавший волну, мчится на ней, так он помчался на разгоравшемся любопытстве Холёного. – Умелица-а-а, - протянул он со смаком; дрожащей от волнения рукой он достал сигарету, не прикуривая смял, и снова забылся на секунду, предаваясь волнующим воспоминаниям.
- И как там, что: пол, стены, обстановка? – Холеный совсем потерял самообладание, мечась между жгучим желанием поглумиться над Витьком и опасаясь обидеть его, лишившись окончания истории.
- Да нет же, не было там ничего… только комната, так по виду, как моя в общаге; и дверь, и мебель, все в один, но без окна.
- А баба эта, кто она?
- Забегаешь, брат. Сначала спроси какая. Баба эта, такая, что и не снилась тебе: видная, грудастая, волосы до жопы… и глаза. Я таких глаз ни у одной не видел. И по части «заглотить», акула...
Холёный выпучил глаза как рак. Он ожидал чего угодно, но это откровение стало полной неожиданностью.
- А может ты просто…
- Не-е-е, - протянул Витек, - рай, однозначно. Мне там ****ато было. А насчет кто эта баба я и там думал. И такая мне мысль пришла, что это сам я и был.
- Сам у себя сосал? – Холеный недобро прищурился, но сдержался.
- Так, и не так. Если бы сам у себя сосал, я бы во рту… чувствовал, хотя… Тут мы и подошли к краеугольному вопросу, из-за него мне мысли в голову и полезли. Все о чем я мечтал здесь, там подавалось мгновенно и в неограниченном объёме. Без всякого обмана и иллюзорности, причем, именного того качества, которое мог представить себе в самых бесстыдных конвульсиях гипертрофированного эго моя. То есть, я так думаю, там мои земные мечты проецировались на поле райского блаженства, и материализовались образуя устойчивый минетный контент. По сути, сосал у меня Рай, или Рая, как я его назвал после. Но, проблема была именно в том, что мне его не нужно было уговаривать. Это своего рода ловушка, когда попадаешься сам на свои желания.
- То есть, ты хочешь сказать, что Рай – это вовсе не Рай?
- В плане проверки на вшивость – суровое место.
- Где же лучше, тут или там?
- Посередине, - хмыкнув, и задумчиво закатывая в очередной раз глаза, отозвался Витек. – Я пробовал смоделировать такой ход вещей, чтобы не всегда сосала. То сосет, то нет; только промахнулся я, сам на себя же и попался. И так меня все это доебло, что я решил с отсосами вовсе прекратить. Только что я решил так, все закрылось. Я сидел вечность в своей комнатёхе; мне было спокойно и хорошо. В какой-то момент я даже подумал, что избавился от похоти навеки, но потом снова начал вызывать бабу, и уж кончил тем, что не отпускал ее совсем. В перерывах между отсосами мы с ней говорили. И я выяснил, что баба умнее меня раз в триста, а может и в пятьсот. Забавно было; сначала она трахает голову мне, потом я ей, но уже в ином ракурсе…
Витек замолчал. Холёный не хотел спугнуть его настроение, и тоже помалкивал, делая вид, что очень увлечен перелетами голубей, издававших невероятный грохот своими крыльями, многократно усиленный бетонными сводами недостроенного «чего-то».
- Только зря все. Не переделать нас…
- Что зря? – встрепенулся Холёный.
- Да рай… Не умеем мы ценить что дадено. Нам мечту подавай, несбытченею. – На трудном слове Витек замялся. – Несбычтнете… тьфу ты.
- Несбыточную, - подсказал Холёный, без тени превосходства. Он вдруг проникся глубочайшим уважением к простоватому рыжему парню. Вот сейчас, этот полуграмотный недотепа открыл ему самую сокровенную тайну бытия. Весь прошлый опыт безжизненно повис на крючке, который держал его у некой глухой стены, безжизненной и молчаливой, а он, легко оторвался от нее, от него, и наполненный новым, самым сокровенным и главным знанием, пошел увольняться…