В далёкие семидесятые годы прошлого уже века, когда были мы так отчаянно юны, когда в стране были годы так называемого застоя, которые славились пьянством от скуки и бесконечными съездами, а на распаханных землях еще выращивали рожь и пшеницу, еще где-то соревновались в надоях — уже тогда не хватало в глубинке колбасы и мяса, уже стекалось население ближе и ближе к стольным городам, уже ветшало народное добро, разваливались колхозы, близилось запустение.
Но мы этого, живя в городе, чаще всего не чувствовали, избегали всяких заседаний и собраний всюду, где только приходилось, занимались спортом, сдавали нормативы на значки ГТО, ездили в стройотряды, пели, играли на гитарах и было нам очень даже «хорошо в стране советской жить».
В то самое время моя сокурсница из деревни Кривоногово Тверской губернии, всякий раз на каникулы приезжала в родную деревню, в которой не было ни магазина, ни школы, ни клуба... Всё это существовало, конечно, но в соседних деревнях и надо было по пыльной дороге километры прошагать. Поэтому у деревенских были мотоциклы. Это были старые, заезженные уже, собранные пересобранные «модели», но парни катали девчонок в кино, и влюблённые девчушки могли без особого стеснения обнимать парней, сидя сзади на «очень железном коне», прижиматься к таким родным лопаткам, и мчать с рёвом по проселочной дороге, мимо пахучего донника и голубоглазого льна.
Там и речка была в пару-тройку шагов шириной и над нею вечерами поднимался туман такой, что не видно даже вытянутой руки. Как-то одним летом и я погостила в этой замечательной местности, где холмы и курганы, лён куда ни глянь до небес и почти уже ни души. Разъехались люди.
И я потом часто вспоминала о тех просторах и красотах деревенских:
Мне бы в Тверскую на просторы,
где лён витает в облаках,
где мотоцикл с холма да в гору
гоню я, стиснув руль в руках,
нечаянно прибавив газа,
мчу по тропинке, и слеза
от ветра встречного из глаза
в льняные падает глаза...
Но речь не обо мне, а о коровах. Была там молочная ферма. Деревенские бабы вставали утром ни свет ни заря на первую дойку... Потом коров нужно было вести на выпас, потом вечерняя дойка. И вот молоко нужно было отвозить куда-то в район, где его принимали, и всё такое. Тогда еще трудодни зарабатывали деревенские труженики.
Надо было и корм заготовить бурёнкам, а стало быть косить, и лён убирать... И всё это ложилось на плечи обыкновенных деревенских баб-тружениц. Потому что мужики уже те, что путёвые подались в город на заработки, а непутёвые пьянствовали и большую часть дня летом отлеживались в канавах. На них уже бабы местные давно плюнули и собираясь в бригады из соседних деревень вкалывали на благо советской Родины за трудодни.
Присылали из района грузовик за бидонами с молоком, меняли полные бидоны на пустые. Шоферили, ясно дело, мужики, которым до коров не было никакого дела и никакой жалости. Стонут коровы, а доить их некуда, шофер напился и море ему по колено. А у бабы сердце заходится, она-то знает, чем кончается эта мука. Вымя воспалится и корова станет не только не дойной, но и всякое с нею может случиться. Где там ветеринара найдёшь, в каком крупном колхозе? И ничего бабам не оставалось, как выливать в канаву жирное густое молоко, чтобы было куда надоить коров. Людей-то вокруг раз, два и обчелся, столько молока не выпить.
А в задымленных,загазованных городах люди стояли в очередях за бочечным молоком из совхозов. Я помню, как просили меня бабульки принести бидон-другой. И стояла, изнывая, ведь в юные годы всё время куда-то надо было спешить, куда-то не терпелось ехать, мчаться...
Вот моя приятельница, будучи в родной деревне на каникулах стала свидетельницей такого безобразия и только сказала, что такого председателя давно пора проучить, написать о нём куда следует. В то время как раз у них в доме была почтальонша, которая километры наматывала на своих двоих по деревенским дорогам с почтовою сумой. Заодно и сплетни и новости всякие носила из дома в дом.
Нежданно-негаданно, чуть ли не на другой день, на мотоцикле примчал к ним домой человек из правления — чиновник, говоря современным языком. Сходу стал обещать, что такое безобразие и разгильдяйство больше не повторится, что председатель примет все надлежащие меры, только не сообщайте никуда о таком проишествии в их деревне. Мать и дочь не сразу поняли о чем речь идет. Но когда сообразили, что о бурёнках и выливаемом молоке, то пригрозили еще больше, ибо волна возмущения и сочувствия коровам достигла апогея.
Потребовали и с кормами помощи - на покос, и с дровами, и с подпиской на журналы, и доставки товаров в деревню хотя бы раз в две недели!
Мужик всё записал, божился, что всё предоставят и укатил со списком. До зимы пару раз привозили промышленные товары в фургоне, несколько раз продукты, бакалейные, да консервы. Хлеб давно уже сами пекли в печи. До осени и с забором молока не было перебоев. А там распутица осенняя, да трактора ломались...
А главное, все городские-то разъехались и некому жаловаться в стольных парткомах на чиновников из губернии.
А ведь боялись. Ведь было куда сообщить, чтоб тому, кто заслужил, наподдали по первое число, сняли с должности и отправили куда подальше в запердяевскую область щи лаптем хлебать. Только давно это было, да быльём поросло.