(100 ЛЕТ ДЖОНУ КЕЙДЖУ)
У циркулирующего слова как такового иная природа: в принципе это пустое место, пустая полка, белое слово. Сам Кэролл иногда советовал застенчивым людям оставлять в письмах некоторые слова белыми.
Жиль Делёз «Логика смысла»
Меня всегда интересовал вопрос восприятия звука слушателем и музыкантом в момент исполнения. Раньше я находил целую пропасть отличий (как правило, склоняясь в пользу музыканта – ведь он, якобы, «управляет» звуком.
Сейчас всё изменилось. По-настоящему, вслед за Гленом Гульдом, я теперь не могу увидеть разницы между слушателем, исполнителем и композитором. Как говорит Крис Катлер, всё дело – в концентрации внимания на том или ином источнике звука. В этом смысле нет вообще никакой разницы между слушателем и музыкантом. Есть некое общее поле. Точка созерцания звуковых процессов.
Звук возникает сам и живёт по своим законам.
Нужно лишь попробовать услышать.
Главное – не вмешиваться, просто дать ему жить – он сам способен себя раскрыть.
Рухнула иерархия: композитор не важнее исполнителя, а исполнитель – слушателя. Пришло время звучания как такового.
Звуковая ткань уже существует – не нужно совершать усилие, чтобы её создать. Задача музыканта заключается в том, чтобы найти край звука, поставив вехи тут и там. Об этом говорит и Раду Малфатти – музыкальное произведение он ассоциирует с архитектурным объёмом (большая комната или маленькая), который заполняется некоторым количеством объектов, например, стульев. В маленькой комнате – один-два стула, а в спортивном зале можно разместить, пожалуй, и все восемь стульев.
Звуковое поле порождается усилием воли – путём концентрации внимания на звуковых событиях пространства.
В музыке окружающего пространства снова соединяются архитектура и музыка. Пространство помещения, его звучание, соотносимо с идеей времени (время распространения звуковых волн).
В такой музыке нет места мастерству. Происходит Смерть Инструмента и Рождение Звука. Подобно тому, как Хуан Миро изводил живопись, мы пытаемся уничтожить инструментальное мастерство. Там, где кажется – пустырь, пустое пространство, ничего нет, кроме белых стен, – внезапно способно открыться новое видение/слышание, целый шевелящийся звуковой мир, скрытый от нас доселе.
Инструментализм прекратил в музыке аспект дыхания, отдав всё в угоду беглости. Одна из первейших наших задач – вернуть дыхание, дать воздух звуку.
Композитор сегодня – тот, кто и не подозревает о том, что творит музыку. Тот, кто создаёт условия для её возникновения. Тот, кто имеет дело со звучащими объектами; например, строитель скрипучего подъёмника, механик, конструктор двигателей, плотник. Там, где звук возникает естественно, как бы сам собой – благодатная почва для появления подлинной музыки, чуждающейся натяжек, вымученности, школярства и фальшивых скрипичных гамм. И, конечно, первейшие композиторы – архитекторы, творцы пространств, самозвучащих объёмов огромных вестибюлей, торговых центров, вокзалов, площадей, подземных паркингов, продовольственных ангаров.
Нотация тоже переживает странные времена: появляется масса альтернативных систем нотной записи. Сегодня уже нет смысла нотировать музыку, – есть аудио- и видеоносители, позволяющие стократ точнее передать суть композиторского замысла. Нынешнее смятение в этой сфере – ещё одно доказательство необратимости этого процесса. Ноты стали частью музейного архива. Что же, в таком случае, остаётся?
Событие как таковое. Чистое музыкальное событие.
Там, где звук внезапно наделяется смыслом, происходит это событие.
На самом острие слуха, на игле внимательности.
Является ли громкая до боли в голове музыка обратной стороной silent music? Или это одно и то же? Громкость позволяет (так же, как и в silent) отсечь «нерадивого», «невнимательного» слушателя-филистера.
Удивительно, когда человек совсем не настроен на слушание, на попытку (возможность!) извлечь новый смысл прямо здесь и сейчас, когда он преподносит (или навязывает, что вернее) всем присутствующим заранее отработанные схемы-камни, которые в «кладке» беседы выглядят странно-неуместно. Тут и нет беседы, а в лучшем случае – монолог.
С музыкой так же (имеется ввиду improv), – заранее вытверженный звукоотрезок всегда торчит нелепостью.
Очень важен элемент случайности. Русские футуристы говорили: «Ошибка – от Бога». Ошибка была возведена ими в художественный принцип. Случайность становится определяющим фактором в новой музыке, – будь то шум в зале, звонки мобильных телефонов, праздный говор, гудки машин, доносящиеся из окна; или – по ту сторону – взбесившийся микшер, внезапно утраченная линия электронного смычка, прервавшееся на полуслове дыхание саксофона.
Эту звуковую медитацию не так просто разрушить, – иногда мне кажется, что можно с лёгкостью давать концерты и в метро, потому что отныне нет случайного шума, благодаря Кейджу мы придвинулись к бездне неслышимого.
Теперь не совсем ясно, каковы же тогда критерии удачного и неудачного выступления или записанного материала? Единственным, но безошибочно определяемым критерием теперь выступает Естественность. Естественность хода вещей в понимании восточной философии. Лучшая – та музыка, которой не замечаешь – настолько она способна проникать в поры пространства, въедаясь в настоящее.
Как литература немыслима без читателя (о чём говорит рецептивная критика), так и музыка невозможна без слушателя. Литература рождается в момент прочтения текста, музыка оживает во время слушания.
То есть, библиотеки, полные томов и толстые кипы партитур – ещё не литература и не музыка, но – их возможность, вероятность.
Ныне закономерно возникновение музыки слушания. Музыкант уже не звукоизвлекатель, а звукосозерцатель, Слышатель.
Музыка не просто «выражает» идею времени, а сама и является этим временем.
декабрь 2011