Тот не знает, что такое истинное одиночество духа, кто никогда не был меланхолическим хомяком! Сравнить ли, скажем, комариный чих с рёвом труб архангеловых? Так не сравнить и вялые, надуманные попытки обособленья от мира, предпринимаемые, например, людьми, с тою гулкою бездонною пустотой, в которой обретаются некоторые хомяки.
Мимо всех вселенная шевелится и грохочет, а мимо них – замирает… Всё замирает, каменеет, нишкнёт, и только в этом страшном покое подёргивается бессмысленно и печально маленький волосатый нос…
… На этом месте Марио не выдержал и всхлипнул. «Мамочки!» - подумал он – «Мамочки мои дорогие! Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?»
Меланхолия, овладевшая Марио, не имела ясной причины. Просто вдруг накатило.
«На птичий рынок снесите меня! Выставьте меня на продажу - посреди попугаев!!! Родите меня обратно в зоологический магазин!» - скорбь набегала яростными короткими фразами, и каждая обрывалась хриплым восклицательным вздохом. Марио укусил яблоко, плюнул, укусил поилку, укусил потолок, упал на спину, перевернулся, встал на задние лапы и совершил передними несколько отгонятельных движений: «Изыдите! Apage!” Виденья послушно отступили. Кроме одного… Сквозь гневно-розовую пелену отчаянья, сквозь прутья узилища своего увидел Марио человеческий сосуд – стеклянную банку. В банке сидел другой Марио – чуть поменьше и не такой коричневый. Судя по тому, как демонстративно он глядел в другую сторону, этот другой был девочкой. Да! Да!!!
Слабые коготки неверия ещё пытались удержать уползающую тоску: «Может, это они не мне купили? Может, просто поставили тут свою дурацкую банку, а потом заберут?»
Но тело уже легко пружинилось, неслось к колесу, неслось в колесе, быстро-быстро лазало по стенкам, а глаза стали шалые, глупые и почему-то совершенно косые…
Девочка наконец обратила внимание на Марио – посмотрела серьёзно и строго, вздохнула, отвернулась и продолжила умыванье.