19. Разумный
Подъём!
Давно пора вставать, а у меня не хватает силы воли выбраться из спального мешка.
Не выспался я сегодня. Всю ночь лил дождь, а в дождь хорошо спится где угодно, только не в тонкой палатке. В продолжение ночи я постоянно просыпался от всяких шорохов. То мне казалось, что вокруг кто-то ходит, то дотрагивается до скатов палатки и даже роется в моих вещах, оставленных снаружи. К тому же меня мучила совесть по поводу брошенных на поругание дождю ботинок. Я понимал, что было бы правильнее забрать их к себе в палатку, но никак не мог решиться выбраться для этого из уютного плена спальника, тем самым лишая себя и без того хрупкой иллюзии стабильности. Вдобавок ко всему, надо мной довлел застарелый страх. Детали той утренней встречи на тропе теперь - ночью окрашивались в гротескные мрачные цвета. И только под утро удалось по-настоящему заснуть. И вот результат – теперь никак не могу заставить себя окончательно проснуться и покинуть это своё душное убежище. А ведь дождик-то давно закончился, там – на воле сейчас должно быть так свежо!
Пора!
Я всё-таки ещё немного помедлил выбираться, и для этого расстарался придумать себе одно невинное занятие – высвободил руки и лёжа покурил, стряхивая пепел в маленькую лужицу, образовавшуюся за ночь в углублении палаточного пола.
Ладно, хватит! Совсем уж душегубку себе устроил. На воздух, на волю!
Ох! Как же хорошо здесь дышится! Ночной дождь оставил свои влажные отметины на всём окружающем – на земле, на камнях, на листьях, на саже потухшего костра и на груде хвороста, не успевшей попасть в этот костёр. Его диверсанты-струйки просочились холодными тонкими пальцами под дно палатки, натекли в мою походную жестяную кружку, разбавив крепкий чай, и теперь по поверхности жидкости деловито снуёт маленький паучок.
Над южной частью плато уже сплошная синева, она же и над Сейдозером, невидимым отсюда из-за перегиба рельефа. Над моей головой тоже проясняется, лишь остатки серых рваных туч продолжают быстро клубиться, растворяясь в подвижном воздухе.
Интересно, а что дождь сотворил с моими ботинками? Надо было всё же забрать их спать с собой, а не оставлять на кусте. Теперь опять придётся сушить.
Кстати, а где же они?!
…Где мои ботинки?! Я ведь хорошо помню, как вешал их на сухом сучке можжевелового куста. Да, да, вон того самого – растущего прямо напротив костра. Набил веточками шикши, связал между собой сыромятным шнурком и повесил на сучок.
Что за чёрт?! Я ведь точно помню…
Я обследовал куст и прилегающую к нему территорию. Обошёл вокруг палатки, потом залез внутрь, вытащил рюкзак и выпотрошил его. Заглянул и под саму палатку.
Нигде и ничего!
Я присел на чёрное дно перевёрнутого котелка и нервно закурил, продолжая визуально обследовать округу. Потом движением пальца выпроводил из кружки паучка, проглотил смесь чая с дождевой водой и сунул в рот очередную сигарету.
Так! Где же всё-таки мои берцы?!!
Правильный ответ таков: они где угодно, только не у меня! Окончательно и бесповоротно! И я, конечно, уже догадывался, кто на них посмел покуситься.
Вот скотина! В моей памяти навсегда останется эта хитрая рожа! Но зачем она это сделала?! Исходя из своей обезьяньей сущности?! По привычке хватать всё, что попадётся под руку?!
Злая глупая дура!
Однако если поразмыслить, вряд ли это так! Ведь я хорошо помню выражение её лица. Прямо сейчас будто стоит перед глазами! В нём проявлялось всё – и лукавство, и какая-то необузданность (в человеческом понятии) и ещё чёрт знает что, но только не глупость. И, думаю, в этом её поступке был какой-то непонятный для меня смысл. Надо полагать, она это сделала вполне сознательно. Только вот всё же никак не пойму – для чего?!
И никогда не поймёшь!
Ну, лукавая стерва! «Один – ноль» в её пользу!
А, кстати, какова этимология слова «лукавство»?
По определению словаря Ожегова, «лукавство» означает хитрить, притворяться, вести себя неискренне, но, во всяком случае, о глупости здесь речи не идёт. Надо думать, само слово «лукавство» произошло от термина «лукавый», коим наши «непросвещённые» предки как раз и именовали известное нам существо.
Ладно! Сейчас не та обстановка, чтобы вдаваться в сложные околонаучные реминисценции. Теперь пора предпринимать что-то практическое, исходя уже из создавшейся ситуации.
И что же здесь можно предпринять, кроме как…
Ну, да! Кроме как натянуть на ноги эти пластмассовые дырчатые тапочки неестественного фиолетового цвета, каковые предназначаются для преодоления водных преград. Ходить по камням в них не слишком удобно, даже совсем наоборот, зато теперь отпадает необходимость сушить носки.
Быстро позавтракав и свернув свой лагерь, я присел на кучу хвороста и предался размышлениям на тему о том, как жить дальше.
Я понимал, что эпизод с похищением ботинок завершил мой поход, как таковой. Теперь предстояло подумать, каким образом отсюда выбраться.
Существуют две возможности попасть в «цивилизацию» - это добраться либо до Ревды, либо до Ловозера. Расстояние до обоих посёлков примерно одинаково, по карте напрямую что-то около двадцати километров. Не так уж и далеко.
Но это только по карте! На практике же, чтобы попасть в Ревду, надо, прежде всего, спуститься через лес к тропе, идущей вдоль берега Сейдозера. Передвижение по здешним буреломам, усеянным камнями в теперешней моей обуви равносильно самоубийству. Остаётся одно – взобраться на плато и кратчайшим путём достичь долины реки Светлая. Вдоль русла должна быть тропа. Дальше вниз по течению до озера Пальга, а оттуда уже по вездеходной дороге можно доковылять до самого Ловозера. Это, конечно, тоже будет не просто, по пути придётся форсировать ещё две речки.
«Зато переобуваться перед бродом не надо, потому что нет того, во что надо переобуваться!» - придумав эту оптимистический каламбур, я принял окончательное решение пробиваться к Ловозеру.
Ну, что? Вперёд?!
Вперёд! Курс «north-north-east»!
Я бодро зашагал вверх в направлении скальной ступеньки, стараясь не думать о мгновенно промокших ногах.
Вот и ступенька. Прежде, чем на неё взобраться, чтобы двигаться дальше по пологому склону плато намеченным курсом, надо было сначала преодолеть полосу нагромождения замшелых угловатых камней. Здесь тоже произрастали можжевеловые кусты, но большинство из них были мертвы. Их жёсткие и упругие даже после смерти ветви колючей арматурой торчали из трещин между камней. Пришлось идти с предельной осторожностью. Стоит пару раз напороться на такой сучок моей пластмассовой тапкой, и я останусь в одних носках.
Я шёл по камням, тщательно выбирая места постановки ног и придерживаясь руками за эти ветви. Они, как правило, были покрыты зелёным мхом. Всё шло неплохо до тех пор, пока мне не пришлось ухватиться за очередной сучок. Покрывавший его мох соскользнул под пальцами, и только тогда я понял, что держусь вовсе не за ветку, а за нечто другое.
Это была кость человеческой руки, а именно плечевая кость. Выражаясь научно, humerus. Но необыкновенно мощная. Я даже сначала подумал, что это femur, по-простому, бедренная кость, настолько она была велика. Преодолевая какое-то внутреннее душевное сопротивление, я потянул за кость. Внизу что-то хрустнуло, и вот у меня в руке уже часть костяка – ключица и несколько рёбер.
Я не стал продолжать раскопки, засунул костяк обратно под камень и решил поскорее покинуть это кладбище. Но, не успев добраться до скальной ступеньки, обнаружил ещё один скелет. Он лежал более открыто, чем первый. Частично фрагментированный, этот остов располагался в расщелине между камнями. Кроме зелёного мха, покрывающего кости, виднелись остатки бурой шерсти. Огромный шишкообразный череп увенчивал этот жуткий костяк, и из провала глазницы, как бы демонстрируя торжество жизни над смертью, торчал молодой можжевеловый побег.
Давай-ка, поскорее уносить отсюда ноги!
Но, подойдя уже к самой ступеньке, я заметил очередной скелет, который был ориентирован, как и первые два, но он полулежал, или полусидел, как кому больше нравится.
Я поразительно быстро, несмотря на свою неподходящую для таких восхождений обувь, одолел скальный уступ и оказался на пологом подъёме. Теперь можно было перевести дух.
Фу! Что это было-то? Настоящее кладбище, причём, не человеческое. Сомнений не оставалось - это было их кладбище!
Вот это находка! Я даже начал думать о том, не взять ли с собой одну из костей, а ещё лучше череп, но поразмыслив хорошенько, решил этого не делать. А зачем?! Чтобы поразить научный мир своим открытием? Ударить по скептицизму профессоров от официоза? Добиться организации экспедиции к этому могильнику, а роль проводника взять на себя?
Нет смысла что-либо предпринимать! Всё равно ничего не изменить. Ну, предположим, заинтересуется кто-то этой находкой, приедут люди и всё здесь перекопают. Потом подвергнут кости радиоуглеродному анализу и получат соответствующий результат. А точность этого метода такова, что его погрешность сравнима со сроком давности той эпохи, когда на Земле появились первые млекопитающие. И радиоуглеродный анализ в равной вероятности может показать, что костям сто тысяч лет или они (кости) пока вообще ещё не существуют. Так уже было и не раз! В первом случае маститый профессор нанесёт на карту ещё одну стоянку неандертальца, а во втором находку назовут подделкой. И тема будет закрыта! И все успокоятся. Ведь в палеонтологической науке самое главное дать определение и построить классификацию. Но это уже давно сделано, причём с исчерпывающей полнотой. Зачем же рушить столь красивое здание?!
А пошли они все к чертям собачьим! Археологи, палеонтологи и все остальные «ологи» с ними заодно. Ходить надо больше, а не сидеть по кабинетикам да статейки кропать!
Ходить…
Я сидел и критическим взглядом оценивал состояние моих фиолетовых тапочек. Они пока держались.
Пока…
А вот надолго ли их хватит при ходьбе по этой каменистой пустыне?! До вечера или до завтрашнего утра?
Ну, что ж! Даже самые пессимистические, как, впрочем, и оптимистические прогнозы, не освобождают меня от необходимости продолжать путь!
* * *
О том, что совершать пешие передвижения по северной части плато Ловозёрских тундр значительно легче, чем по южной, мне было известно давно. Так написано в отчётах о походах, совершённых другими людьми, а теперь я убеждался в этом на собственном опыте. Камни, покрывающие склон здесь были гораздо меньше, и между их нагромождениями простирались довольно обширные участки ровной скалы, покрытой сухим лишайником, приятно хрустящим под моими тапками. Часа через полтора стало ясно, что я близок к вершине водораздела. Скоро местность должна пойти под уклон, я перестану, оборачиваясь, видеть долину Сейдозера и склоны южных ущелий, а вместо этого впереди откроется панорама реки Светлой.
Так и вышло. Правда на спуске отношение количества камней к площади поверхности снова возросло, но отсюда уже виднелось русло, и осознание того, что через короткое время я окажусь на тропе, прибавляло сил.
Вот и сама Светлая. Речка текла в восточном направлении по каменистому ложу. Течение сильное, зато неглубоко, не глубже, чем по середину голеней. Переходить её надо было здесь обязательно, во-первых, потому, что на противоположном берегу явно различались признаки тропы, а во-вторых, чтобы попасть в Ловозеро, её всё равно пришлось бы когда-то переходить.
Я присел на камень и стал готовиться к совершению брода. Разулся, спрятал в карман, успевшие просохнуть носки и осмотрел тапки. Пупырышки на подошвах, практически, сошли «на нет», а поверхность утратила свой ярко-фиолетовый блеск и сделалась матовой. Судя по их состоянию, тапки смогут протянуть ещё не менее суток, если, конечно, тропа будет не слишком каменистой. Впрочем, зачем строить прогнозы на столь отдалённую перспективу? Сейчас важен брод!
И я снова натянул свои тапки, теперь уже на голые ноги, а потом закатал штаны. Мне всегда нравился вид человека перед форсированием водной преграды, особенно через холодный быстрый поток. Настолько в его лице и во всём облике сильна смесь решимости с отчаянием, что кажется, будто он собирается не преодолевать водный поток, а, по крайней мере, совершать затяжной прыжок с парашютом, и о том, как этот прыжок надо выполнять, ему только что коротко рассказали во время перекура. Зато, когда брод завершён, и ты на сухом берегу…
Тут можно и нужно расслабиться, дабы во всей полноте чувств ощутить себя усталым героем. Сидишь себе вальяжно на какой-нибудь коряге и энергично растираешь носком свои девственно чистые ступни цвета гусиных лап, а во рту у тебя уже заслуженная сигаретка, и, кажется, сам чёрт тебе не брат! Есть особая прелесть в том, чтобы смотреть не столько на минуту назад покорённый бурный поток, сколько на того, кто его ещё не успел преодолеть. Вот он медленно движется, тыкая впереди себя палкой! Сейчас он только на середине, его сосредоточенный взгляд направлен под ноги, кои всё сильнее деревенеют, в отличие от твоих, которые вот уже несколько мгновений как отходят. И так приятно понимать, как сильно он завидует тебе белой завистью!
Водичка в речке Светлая оказалась даже холоднее, чем можно было ожидать. Но я вполне благополучно дошёл до середины русла, и только тогда заметил, что впереди глубже, чем изначально предполагалось. Это произошло из-за того, что меня несколько снесло течением. По моей оценке, там было немного выше колен, правда, от начала этой глубины до берега совсем не далеко, не более трёх метров.
Ну, что теперь делать? Не поворачивать же назад! Авось, не собьёт течением!
Я постарался сконцентрироваться, чтобы резко преодолеть оставшиеся до суши метры. Бросок, в целом, удался, только подводный камень, на который я наступил вдруг поехал, я с него соскользнул и из-за этого больно ударился носком правой ноги о другой камень, да ещё и коленом о прибрежный. Выбравшись на сушу, первым делом вволю выматерился, а уж потом осмотрел колено.
Ничего страшного, лишь маленькая ссадина и немного больно. Но из-за этой боли в коленке не сразу заметил нечто другое, более серьёзное. И только снимая, тапку с правой ноги, обнаружил, что ноготь среднего пальца неестественно задран вверх. Никакой крови сначала не было, но, по мере согревания стопы, она стала сочиться, а потом и вовсе потекла струйкой, окрашивая прибрежную гальку в революционно-алый цвет.
Чёрт! Этого мне ещё не хватало!
Кровотечение было сильное, но я знал, что оно не столь опасно, как возможная последующая опухоль. Я допрыгал до воды и погрузил больную ногу в холодную струю. Вскоре кровь перестала окрашивать воду, но, стоило мне её вытащить назад, как кровотечение возобновилось с прежней силой.
Придётся прибегнуть к помощи аптечки!
Найдя среди немудрёного набора медикаментов раствор йода, я пропитал ею носок и приложил его к ране. Раздалось шипение, какое, наверное, бывает, когда в адском котле выкипает вся вода. Мне даже показалось, что от ноги повалил дым. Я заорал и опрокинулся набок на политые кровью камни подобно жертве «кровавого воскресенья» и так лежал, подтянув колени к животу и сжав зубами воротник штормовки.
Поплакать бы сейчас, да не плакалось!
Боль в пальце постепенно стихала. Кровь ещё сочилась, но уже не хлестала. Я осторожно натянул носки и попробовал просунуть ногу в тапку, но ничего не выходило. Попытавшись там и сям сделать на ней соответствующие надрезы, я только усугубил ситуацию, практически уничтожив тапку, как таковую. И теперь оставалось только одно – использовать в качестве обуви четыре пары носков одновременно. Больше в моём арсенале не имелось ничего подходящего. Именно так я и поступил. Потому что ожидать откуда-то помощи не приходилось, а идти всё равно надо! Уже большим благом было то, что вдоль этого берега действительно проходила тропа.
* * *
«Антилопе было нехорошо…»
Прошло уже часа два, как эта фраза из культовой книги поселилась в моей голове, и все попытки прогнать её оттуда терпели фиаско. Потому что она в данный момент касалась меня самого. Моё тело и было сейчас той пресловутой «Антилопой»!
Я медленно шагал, прихрамывая по тропе вдоль левого берега реки Светлой, а по-местному, Вавнйок. Никакие красоты окружающего ландшафта не могли отвлечь моего внимания от главной заботы – не дай Бог удариться пальцами правой ступни о какой-нибудь камень или выступ. Это было бы катастрофой для моего сбитого ногтя. Уставивши взгляд под ноги, я видел только монотонное мелькание собственных стоп. Шаг левой – перед глазами фиолетовая тапка, шаг правой – чёрный, пропитанный кровью носок. И лишь изредка – не чаще, чем раз в минуту – я поднимал голову и смотрел вдаль. Туда, где в изгибах извилистого русла спускающейся вниз реки виднелись зелёно-жёлтые заросли. Там начиналась зона леса, до которой мне следовало обязательно сегодня доковылять, чтобы устроиться на ночёвку с костром.
Но как же далеко пока этот вожделенный лес!
Здесь же берега были голые, даже кустов не встречалось. Только грохотала в каменном русле река, шевелились в иссине-прозрачной воде круглые булыжники да крутились водовороты у берега, завлекая сдвинутое сознание в свою призрачную глубину. Вот так бы нырнуть туда и плыть вперёд и вниз, отдавшись на волю течения, подобно отнерестившейся и потерявшей силы горбуше!
Большой заполярный заяц выскочил откуда-то на тропу метрах в сорока впереди меня. Он сначала трижды пересёк её, затем сел и повернул голову в мою сторону, и, наконец, нехотя попрыгал по той же тропе, периодически останавливаясь и вытягивая уши. Мне часто встречались зайцы за время этого похода, их здесь вообще много, но сейчас я был склонен считать это явление нехорошим предзнаменованием.
«Заяц в лесу трижды дорогу пересечёт – берегись! – вспомнил я старую примету, - Леший закружит!»
Да, он меня уже не только закружил, но и бессовестным образом ограбил! Чего ещё теперь бояться?!
«Не знаю, кто из них оставил этот след, но ты не должен был не только мне о нём рассказывать, но даже и смотреть на него! Он не любит когда вмешиваются в его дела.
Он - хозяин. Откуда ему знать, для чего ты смотрел на его след?!» - вспомнил я почему-то слова бабули, и от этого воспоминания меня сильно передёрнуло. А, может, и не от воспоминания! Я не исключал, что, возможно, это передёргивание - признак начинающегося жара.
Ладно! Мне теперь до леса скорей бы дотянуть, а уж там разберусь во всём – и с ногтем, и с жаром, и с происхождением всех народных примет и заблуждений. Жаль только водки почти не осталось, всего один глоток сиротливо болтается во фляжке.
* * *
До леса я, конечно «дотянул». А куда было деваться?! Превозмогая усиливающуюся боль в ступне, я брёл по тропе, пока она не вывела меня к широкой излучине, где течение было не таким бурным. Поперёк излучины на серой гальке возлежал большой кусок наледи метровой толщины. Другой её конец располагался на противоположном берегу, образуя естественный ледовый мост. Рядом с берегом обнаружилось кострище, не очень давнее. Несколько обгорелых поленьев в круге из камней и над ними толстая палка, держащаяся на двух вбитых в землю рогульках.
Местечко мне понравилось. Главное, что за топливом для костра не надо было далеко ходить. Вокруг росли полярные берёзы вперемешку с такими же низкорослыми и не менее корявыми соснами. Среди этой поросли можно было без труда набрать достаточное количество сушняка.
Близился вечер. В тот момент, когда я добрался до места ночлега, солнце как раз обливало прощальной позолотой скальный гребень в истоках речки Светлой, и вот уже его диск трансформировался на миг в яркую горизонтальную полоску и исчез окончательно. Долина немедленно окуталась синим сумраком, наледь утратила свой блеск, и от неё повеяло прохладой. Но я уже поджигал заготовленный хворост.
Палатку сегодня устанавливать не стал, решил скоротать ночь непосредственно у костра, так как опасался в тесноте спального мешка растревожить травмированную ногу. Расположился напротив пламени и так сидел, подложив под себя рюкзак и удобно привалившись спиной к большому круглому камню, поверхность которого постепенно нагревалась от жара костра. Ближе к утру я засну, костёр заглохнет, и камень будет отдавать мне своё тепло.
Так и доживём до утра!
Я снял носки, повесил их сушиться на перекладине кострища, а высвободившуюся многострадальную стопу поместил перед костром на чистую майку. В смешанном свете синих сумерек и оранжевого пламени рана выглядела ужасной. Полагалось бы её чем-то обработать, но я медлил с этим мероприятием, так как малейшее прикосновение к ногтю вызывало сильнейшую боль. Теперь моя нога «тикала», подобно механизму так давно потерянных часов.
* * *
Сумрак сгустился, из синего сделавшись тёмно-серым. Август целенаправленно и неуклонно продолжал политику геноцида белых ночей. Я отвёл взгляд от чёрного котелка, висевшего над костром, в котором вот-вот должна была закипеть вода, и переместил его на продолжающую ныть и тикать ступню. Но разглядыванию раны не суждено было осуществиться. Что-то помимо моей воли неожиданно заставило меня повернуть голову в сторону мерцающей грязно-белым цветом наледи.
Я не сразу поверил своим глазам…
Прямо на льдине, в двух десятках метров от меня, хорошо различимые на фоне белого льда, находилось три существа. В первый момент мне показалось, что на льдине стоят люди в накинутых на головы капюшонах.
Но нет! Это были не люди!
Три существа – одно, самое низкорослое из всех, было почти голое, два других покрыты шерстью. Освещение было неважное, и, тем не менее, мне показалось, что одно существо было бурой масти, а то, что стояло слева, какой-то белёсой.
Это старик! – мелькнула неуместная, суетная в сложившейся ситуации мысль, - Он должен быть среди них главным!
Какой-либо страх отсутствовал. Только удивительная вялость во всём теле. Невозможность не только пошевелиться, но даже отвести взгляд. И ещё я заметил, что больная нога почему-то прекратила тикать.
От группы отделился один. Не «старик» и не маленький - а тот, который бурого цвета. Он направился в мою сторону. Существо решительно приближалось к костру плавной походкой лыжника, при этом глаза его мерцали в сумерках тусклым светом стоп-сигнальных огней.
Оно подошло к тому месту, где я сидел, и опустилось на камни, скрестив по-турецки ноги и положив на них мощные длинные руки. И только после всего произошедшего моё сознание зафиксировало факт частичного возобновления кровотока в теле. Но это ничего не дало, потому что немедленно навалилась невероятная вялость…