О МИСТИКЕ СУДЬБЫ, МАЛОЙ РОДИНЕ И ПРОЧЕМ
«Вот так ты и родился, хотя не должен был…»
В этой главе я хотел рассказать немного о своей давней (и пока единственной) поездке в родную свою станицу Крупскую, Краснодарского края, а также о малой своей родине. Но для начала придётся рассказать о первых годах своей жизни на Кубани, а также о некоторых последующих событиях.
В станице Крупской я родился 2 августа 1952 года и прожил менее четырёх лет своей жизни в старом саманном домике. В этом домике мы жили втроём: я, малыш, не знающий своего земного отца, моя 63-летняя бабушка Варвара Фёдоровна Бойко, и её самая младшая дочь, 23-летняя кубанская красавица Мария Бойко, моя добрая, но несчастливая мать.
Мать неохотно касалась темы её взаимоотношений с моим отцом. Это был её земляк-станичник, бывший балтийский моряк Александр Шпак. Знаю, что она его искренне любила, но что-то в их отношениях разладилось и бывший моряк уехал из станицы.
Сначала, кажется, в Краснодар. А позже он уехал совсем далеко, - аж в Магадан.
Короче, в свидетельстве о рождении в графе «отец» у меня стоит прочерк.
Расстроенная мать хотела сделать аборт…
Я уже рассказывал в одной из своих предыдущих книг эту историю, но здесь расскажу её ещё раз.
В начале июля 1977 года я пришёл к матери сообщить о рождении у нас с Лией первого нашего сына – Эдика.
Был тихий летний вечер. Мы сидели с матерью на балконе и она сказала:
«- Ты уж прости, сын, дело прошлое! Признаюсь тебе: я ведь не хотела тебя рожать. С отцом твоим не сложились у нас отношения и решила я сходить к бабке из соседней станицы, которая умела делать аборты. И вот в ночь перед тем, как идти мне к этой бабке, было мне видение. Во сне или наяву я, честно говоря, не поняла. Вижу я поразительно красивую и необычную женщину, от которой повеяло на меня неземной благодатью. Была я тогда ещё мало верующая, но тут сразу поняла, что это Матерь Божия. Она так строго смотрит на меня и говорит, указывая на другую женщину (а я знаю, почему-то, что эта женщина уже сделала «то», «что» я хочу сделать): «Не делай того, что сделала эта женщина! – и, помолчав, добавила ещё суровее. – Смотри, не делай того, что сделала эта женщина!» И, глядя строго на меня, ушла. А я хоть и была тогда, по сути, безбожницей, но поняла: раз Матерь Божия за него заступается, значит надо оставить этого ребёнка. Значит, Она будет вести его по этой жизни и будет ему помогать. Вот так ты и родился на этот свет, хотя не должен был родиться.
История эта тогда глубоко поразила меня и оставила неизгладимое впечатление в моей, атеистической в ту пору, душе.
То, что помогает мне в этой жизни «кто-то» невидимый я заметил давно. И не только помогает, но хранит и защищает.
В декабре 1954 года заболел я полиомиелитом. В одном лёгком одеяльце, наполовину парализованного (вся правая часть тела была парализована) и полуживого, исстрадавшаяся мать привезла меня в Краснодарскую областную больницу.
Врачи говорили, что если выживу, то это будет чудо. И чудо произошло. Но не в одно мгновение. Долгих полгода (а не два месяца, как писал я почему-то в первой своей книге) врачи боролись за мою жизнь. Мать устроилась уборщицей при больнице и всё это время была рядом.
Затем я снова учился держать голову, потом сидеть, стоять, ходить, хромая на полуусохшую после паралича правую ногу. Позже я не раз встречал сверстников и вообще людей разных возрастов в инвалидной коляске, с изуродованными полиомиелитом руками и ногами. Знал, что и сам мог находиться в таком положении.
Три раза я тонул в детстве, но всякий раз меня спасали. Однажды камень, брошенный сверстником, пробил мне голову в сантиметре выше виска. В другой раз, поскользнувшись, упал почти под колёса бешено мчавшейся «Волги», но «каким-то» чудом она всё-таки смогла меня объехать. Были и другие ситуации, когда лишь чудо спасало меня от гибели.
Но я ещё долго упорствовал в атеизме, не веря в Бога и чудеса, твёрдо убеждённый, что живу я на этой земле по чистой случайности, и любая слепая случайность может внезапно мою жизнь прервать.
К вере в Бога я пришёл постепенно, уже начав заниматься духовным целительством в конце 80-х начале 90-х годов. Путь к истинному Богу был у меня сложным и извилистым».
Спасение сына и невезение матери.
В первых числах июля 1956 года мы приехали вдвоём с матерью в город Рубежное Луганской области. Здесь жил с женой и сыном Петром (1954 года рождения) родной брат моей матери дядя Георгий. Был он старше её на тринадцать лет. Дядя Георгий (а точнее, дядя Жора или просто Жора, как называли его по простонародному близкие и окружающие) попросил бабушку приехать к ним осенью 1954 года. В конце ноября его жена тетя Рая родила первого их сына, которого назвали Петром.
Бабушка очень переживала за нас с матерью и упросила сына Жору принять нас к себе на первое время, пока мать моя устроится на работу и найдёт какое-то жильё.
Приехать в Рубежное мою мать вынудила история, которая произошла со мной на Кубани.
Дело в том, что на Кубани в последнее перед отъездом время мы жили с матерью в городе Тихорецке у одного хорошего человека по фамилии Ганзуля. Кажется, звали его Василий. Но точно имени его я не помню.
Два одиноких человека (он и моя мать) сошлись вместе и, кажется, неплохо ладили. Но у Ганзули было два сына: один мой ровесник, а второй постарше года на два. Мать их, жена Ганзули, умерла от какой-то тяжёлой болезни. И вот эти мальчишки не взлюбили сына мачехи, то есть меня.
Я хотел, разумеется, с ними дружить, но они ревновали отца к чужой тётке, пытавшейся заменить им мать. Помнили, видно, свою родную мать и всячески обижали меня. Им, естественно, доставалось за это не раз от отца. И тогда они придумали способ (не слишком оригинальный, правда) решить проблему одним махом: они решили утопить меня в колодце, который находился у них во дворе, за домом.
Помню, что я очень сильно перепугался, когда они тащили меня тёмным вечером (майским или июньским) к колодцу, а потом пытались столкнуть меня в чёрный и страшный колодезный проём.
Я намертво вцепился во что-то: то ли колодезный сруб, то ли что-то иное у колодезного проёма, и молча, упорно сопротивлялся. Они всё пытались меня столкнуть или опрокинуть в колодезную пропасть и никак не могли. Как теперь я понимаю, это отнюдь не моя цепкость и не моё упорство спасли тогда меня: малого, чахлого и немощного. Это хранила меня Сама великая и прекрасная моя Покровительница – Матерь Премудрость Божия…
Возможно, мать моя земная услышала нашу борьбу-возню у колодца, то ли сердце материнское вздрогнуло интуитивно от смутной или внезапной тревоги. Кстати, напомню, что, как и Матерь Божию, мать мою тоже звали Мария, и мать Лии тоже звали Мария, а ведь в жизни земной нет ничего случайного, всё имеет свой глубокий и таинственный смысл, но более подробно на эту тему – отдельный разговор.
В общем, мать вовремя прибежала ко мне на помощь и очень испугалась от увиденного. Следом за ней прибежал и отец моих малых палачей-карателей, настроенных самым решительным образом исполнить вынесенный ими приговор в отношении этого хилого, но цепкого хромого существа, неведомо откуда свалившегося на их бедные и несчастные, сиротские головы. Впрочем, моя-то голова, как я сейчас понимаю, была тогда не менее бедной, чем их головы, и не менее сиротской…
Несмотря на хорошие отношения и, видимо, искреннюю любовь с Ганзулей, мать моя всё-таки решила уйти от него. Человек этот был хорошим мужем, хорошим отцом и хорошим отчимом. Он был очень опечален сложившейся драматической ситуацией. Но вместе с тем он понимал, что удержать ситуацию под контролем не в их силах и дело может однажды закончиться трагически. В первую очередь, конечно, для меня…
Мать моя тоже очень сожалела, что им приходится расставаться. Надеялась, конечно, что встретит ещё в своей жизни подобного Ганзуле хорошего человека, с которым будет у неё лад, любовь, согласие и удачная совместная жизнь.
Было ей в ту пору всего двадцать семь лет. А в такие годы молодой и красивой женщине, с доброй и чуткой душой, с хорошим чувством юмора жизнь предстоящая кажется ещё столь долгой, бесконечной и щедрой…
К сожалению, ей не повезло. Ещё одного такого хорошего человека, каким был молодой вдовец Ганзуля, матери моей так и не удалось встретить…
Кто-то не узнал в ней своего счастья…
В общем, не будь меня, жизнь её, конечно, сложилась бы совсем по-другому. Впрочем, всё это наивные человеческие рассуждения. Таинственная миссия её судьбы была, видимо, в том, чтобы пройти тот скорбный путь, который она прошла…
Можно ли было что-то изменить в её горькой и несчастливой женской судьбе? Вероятно, нет.
Впрочем, категорично что-либо утверждать в таких тонких и глубоко мистических материях, как земная человеческая судьба, - дело наивное и, в общем-то, не продуктивное.
Но с другой стороны я твёрдо убеждён, что теперь она непременно вознаграждена нашими добрыми Небесными Родителями за все свои земные скорби. Я верю, что земная моя матушка Мария счастлива уже в ином, вечном и прекрасном мире, в котором она пребывает девятый год по земным меркам. Пишу я эту фразу 1 марта 2012 года.
Но вернёмся к рассказу о земной её жизни.
На тридцать четвёртом году жизни мать моя родила дочь от человека, который был на восемь лет моложе неё. Но и этот человек обманул её, уехал в другой город и не забрал её к себе с дочерью, как обещал. В дальнейшем, бедная моя мать так и не смогла выйти замуж.
Вообще многие окружающие замечали, что в судьбе моей матери знаменитая поговорка «не родись красивой, а родись счастливой», проявилась с какой-то особенной, можно даже сказать, роковой силой.
К сожалению, печальную роль в этом сыграли и некоторые негативные черты её характеры. Черты, которые с годами и в силу складывающихся несчастливо обстоятельств, развивали характер моей бедной страдалицы-матушки в сторону настырного упрямства, переросшего в шизофреническую манию и, в конце концов, в безнадёжную психическую болезнь.
А ведь изначально она обладала доброй и чуткой душой, была человеком жизнерадостным с хорошим чувством юмора. Умела так светло и обаятельно улыбаться в минуту радостную, столь милые ямочки появлялись у неё тогда на щеках… А как она умела смеяться, смеяться весело и заразительно, до слёз в минуту весёлую. Я так любил её в подобные мгновения и так любовался ею, так гордился, что у меня такая красивая и обаятельная мать. Не любить её в такие минуты было невозможно.
А ещё, матушка моя была женщиной с музыкально одарённой душой. Помню, как она вся преображалась, когда изредка и случайно ей попадала в руки чужая гитара. Какой-то внутренний, неведомый мне прежде свет, преображал её лицо и душу в такие минуты. Ласково и нежно перебирая гитарные струны, она пела негромким красивым голосом песни своей юности и молодости.
Была она человеком заботливым и совестливым.
Вообще, мне порой кажется, что кто-то из её ровесников прошёл в своей судьбе мимо моей матери и не узнал в ней своей счастливой половинки. А потом горько страдал за ней, проживя жизнь с какой-то другой, нелюбимой и грубой женщиной.
Возможно, она приходила к нему в вещих и волнующих снах, возможно и он к ней приходил в подобного рода снах. И, быть может, в таких редких, томительных снах прошла их несбывшаяся земная любовь.
Иной раз мне даже кажется, что этим несчастным, не узнавшим в моей милой матушке своей земной судьбы, был мой земной отец, переборчиво ищущий свою земную половинку, бывший балтийский моряк Александр Шпак. Кого-то он, в конце концов, нашёл и с кем-то прожил свою жизнь. Был ли он счастлив с той женщиной, я, разумеется, не знаю…
Да и вообще, вполне возможно, что я ошибаюсь и это был совсем иной человек: возможно знакомый мне, а возможно, кто-то, кого я никогда не встречал. А, быть может, всё это лишь мои наивные фантазии и ничего подобного в жизни моей матери не было.
Вполне возможно и такое. Всё может быть…
Знаю одно, что мать моя, без сомнения, могла бы стать кому-то из своих сверстников чуткой, доброй, искренне любящей женой. Она так мучилась и страдала из-за отсутствия в своей жизни любящей её и любимой ею мужской половины своей земной судьбы.
Признаюсь, я долго надеялся, что такая встреча в её судьбе всё-таки произойдёт. А когда женился, когда увидел, что болезнь её психическая медленно и неотвратимо прогрессирует, а мать категорически отказывается от лечения, считая, что всё у неё в этом отношении нормально, - то понял, с горечью осознал, что ничего уже в её жизни в том плане, к сожалению, не изменится. Никакой судьбоносной встречи с любимым ею и горячо любящим её мужчиной уже не произойдёт…
А с другой стороны, я понимаю, что если бы такая встреча у неё произошла, то это была бы уже совсем иная, как бы не её земная судьба, совсем иная человеческая миссия.
Впрочем, от чувства печали и безысходности спасает осознание того, что скорбный жизненный путь моей матушки в этом мире был лишь очень нелёгкой, но временной командировкой. И нелёгкая жертвенная земная её миссия (как и многие иные скорбные человеческие миссии подобного рода) имела своё таинственное и очень важное соискупительное мистическое значение. Не только для нас, её близких, но и в общечеловеческом смысле.
И утешает мысль, что сейчас, в мире вечном, она вознаграждена сторицей нашими прекрасными Небесными Родителями за все свои земные страдания.
Я просто глубоко убеждён в этом.
Само же мистическое значение скорбей и страданий человеческих (как, впрочем, и вообще любой живой души на земле – от козявки и до человека) нам здесь не открыто. В полной мере их таинственный и, без сомнения, великий смысл открывается бессмертной душе уже в вечности.
Не зря ведь наши мудрые, чуткие, безмерно терпеливые и безмерно добрые предки говорили в минуту тяжкую, подбадривая друг друга в страданиях и скорбях: «Бог терпел и нам велел!…»
Я хорошо помню, что приводил эту мысль и эту фразу в начале книги. Но сознательно привожу её опять. Ибо уверен, что долготерпение очень важное для любого человека качество души и состояние сердца. Без него никому из нас не выжить в суровом земном мире. Никому!...
Без него любой человек становится злым, завистливым, осуждающим всех и вся брюзгой, занудой, а то и вовсе проклинающим колдуном.
Впрочем, я отвлёкся…
Позже я расскажу вкратце о некоторых моментах и этапах печального и скорбного земного пути моей доброй и красивой, но столь несчастной матушки, - бесприютной странницы земной…
Дырявый сарай, Ворошилов и хромоногая судьба.
Вначале всё у нас в Рубежном складывалось нормально. Мать моя устроилась на стройку, жили мы в хорошей, почти двухкомнатной квартире дяди Жоры (между двумя комнатами там не было двери и лишь небольшие выступы-простенки декоративно разделяли их). Однако, через пару месяцев, в начале осени мы оказались с матерью в сарае с дырявой крышей, которая в дождь сильно протекала.
Как я теперь понимаю, нелёгкий характер моей матери и такой же у тети Раи, жены дяди Жоры, вошли в какой-то конфликт. Итогом и было наше выселение в бедный, протекающий сарай.
Жили мы в этом сарае до ноябрьских холодов. Потом кто-то сердобольный посоветовал матери занять освободившуюся небольшую комнатку в соседнем с дядиным Жориным, двухэтажном доме. Эта комната находилась в коммунальной квартире на трёх хозяев. Старый хозяин получил новое жилье, а новый хозяин почему-то не спешил сюда переезжать. Видимо, оно чем-то его не устраивало или были какие-то иные причины…
Короче, мать моя заняла эту комнату. Дядя Жора врезал в дверь новый замок и помог перенести сюда два деревянных чемодана, где было всё наше с матерью имущество. Дядя Жора был бригадиром плотников местного стройуправления. Он сделал нам деревянный топчан, стол, пару табуреток.
Со временем, мать купила двухстворчатый шифоньер и большую железную кровать, то ли двухспалку, то ли полуторку. Сколько радости было от этих «эпохальных» покупок, которые нынче могут вызвать лишь лёгкую улыбку!…
Но покупки эти мать сделала лишь после того, как получила ордер на законное владение этой девятиметровой комнаткой, благодаря которой мы не погибли от холодов в дырявом сарае.
Первое время нас усиленно выгоняли из нее местные власти. Ходьба матери по кабинетам местных чиновников ни к чему доброму не привела. Лишь когда она написала письмо Ворошилову, который был в то время, кажется, Председателем Президиума Верховного Совета СССР, дело решилось положительно. От Ворошилова пришло письмо, в котором он обязал местные власти закрепить за матерью-одиночкой это скромное жилище.
Бабушка вскоре перебралась жить к нам с матерью и мы опять жили втроём. Впрочем, было так только на выходные, а остальное время (с 1 сентября 1960 года по 15 июня 1967 года) я жил в интернате, который находился примерно в полукилометре от приютившего нас дома.
То был интернат для обычных здоровых и нормальных детей. Было в нём немного сирот, часть детей, наподобие меня, из неполных семей. Иные же из числа тех, чьи родители жили в окрестных сёлах и городах, или далеко от Рубежного. А большинство учащихся интерната были из обычных полных семей. В то время не было столько больных детей и сирот, как сейчас.
Жизнь интернатовская мне очень нравилась. Учился я хорошо. Был активным участником духового оркестра, туристического кружка, КВНовских и других весёлых вечеров, пел в самодеятельности, декламировал стихи. Выступал на шахматных соревнованиях за сборную школы, а также на различных городских олимпиадах. Любил играть в биллиард и настольный теннис.
К сожалению, моя хромая и слабая правая нога сделала меня ненавистником физкультуры. Бегать по утрам я начал уже после интерната.
Благодаря регулярным занятиям бегом моя нога настолько укрепилась, что я в повседневной жизни почти не хромал. Но годы спустя я, к сожалению, потерял бдительность и прекратил утренние пробежки. В последнее же десятилетие пожинаю плоды своей беспечности, страдая по причине малоподвижного образа жизни от излишнего веса и уже с трудом хожу, сильно хромая на свою многострадальную правую ногу.
А в интернате у меня результаты по физкультуре были крайне слабые. Поэтому в выпускном классе в последней учебной четверти я стал просто пропускать ненавистные мне уроки физкультуры. Естественно, что в свидетельстве об окончании 8 классов по физкультуре у меня стояла тройка, а преподаватель и вовсе хотел поставить двойку.
В принципе, меня должны были освобождать от физкультуры. По крайней мере, от сдачи спортивных нормативов на оценку. Ведь было невооружённым глазом видно, что я не способен физически сдавать на равных со сверстниками зачёты по спортивным дисциплинам. Но…
Учителя почему-то не проявили в этом вопросе должной чуткости. А нам с матерью даже в голову не пришло проявить здесь какую-то инициативу.
Теперь-то я понимаю, что на то была таинственная воля Божья – пройти мне эти и многие иные житейские испытания, начиная с раннего детства. Во-первых, чтобы закалиться в них с детства, стать более жизнестойким. Во-вторых, чтобы стать чутким, терпеливым и сострадательным к бедам и страданиям других людей. В третьих, чтобы подготовленное таким образом моё сердце было готово принять в предназначенный свыше час веру в истинного Бога и откликнуться искренней и горячей любовью в ответ на Его любовь. Были ещё и иные, явные и тайные причины такого хромоногого уклона в моей судьбе.
Как я теперь понимаю, моя физическая ущербность сыграла вообще большую роль в моей судьбе. Если бы не она, быть бы мне военным, особенно мне нравились десантные войска. Соответственно, и судьба моя пошла бы тогда совсем иным путём…
После окончания интерната-восьмилетки я пытался поступать в Киевское суворовское училище. Но, разумеется, был забракован рубежанской медкомиссией.
Из-за ненавистной физкультуры идти в 9-й класс дневной школы я не собирался и потому пошёл учиться в школу вечернюю. А вскоре с помощью одного своего одноклассника устроился учеником жестянщика на рубежанский котельно-механический завод. Работать я начал с февраля 1968 года и было мне в ту пору пятнадцать с половиной лет.
До отъезда в Набережные Челны в феврале 1971 года я успел поработать также слесарем по ремонту оборудования, такелажником (то есть, грузчиком) и токарем.
В Набережных Челнах работал вначале несколько месяцев опять же слесарем по ремонту оборудования, а затем фрезеровщиком, электросварщиком, освобождённым комсоргом в управлении арматурно-монтажных работ Гидростроя.
В Рубежное я вернулся в марте 1973 года в духовном и моральном кризисе, с мечтой поступить в Литинститут и стать писателем, профессиональным писателем.
А пока устроился работать электросварщиком на знакомый уже котельно-механический завод. Здесь в феврале 1968 года, пацаном в возрасте пятнадцати с половиной лет, я начал свою трудовую деятельность учеником жестянщика.
Но летом 1973 года я пролежал около месяца в больнице, заболев в тяжёлой форме вирусным гепатитом (болезнью Боткина). А когда выздоровел и вышел на работу, то, под напором мастера, вынужден был рассчитаться с завода. Ибо, ослабленный болезнью, не мог выполнять нелегкую сменную норму на сварке тяжёлых металлоконструкций.
Она вернётся непременно! И уже скоро!
Имя Крупской нашей станице прилепили, естественно, уже после революции. Точно также, как, например, городу Будёновску, что в Ставрополье, известному по теракту середины девяностых годов двадцатого века с захватом басаевскими боевиками заложников в городской больнице.
Большевикам-богоборцам особо ненавистным было всё, что напоминало о Боге, об истинной вере, о святых. Поэтому, они при первой же возможности переименовывали названия населённых пунктов, напоминающих всем о любви народа к Богу.
До революции, к примеру, нынешний Будёновск назывался Белый Крест. А моя родная станица – называлась на украинский лад: хутор Свяченый, то есть, Священный.
Старожилы рассказывали, что примерно за полвека до революции в местном водоёме объявилась однажды икона Божией Матери с Богомладенцем. Местному жителю, её нашедшему (имя его мне, к сожалению, неизвестно) было вразумление от иконы. Женский голос сказал ему, что надо вырыть на берегу колодец и сделать над ним беседку. В колодце том будет целебная вода, от которой смогут получать исцеления все, кто с верой и благодарностью будут пить ту воду.
Местные казаки так и сделали. Вырыли колодец, сделали беседку вокруг него. Столик и скамейки внутри беседки. Посадили возле беседки деревца. Там же в беседке на особом месте находилась найденная в водоёме чудотворная икона.
И до самого октябрьского переворота сюда стекался народ из окрестных станиц и городов. Люди молились Божией Матери и Её Сыну. Каялись в грехах, просили помощи в решении разных житейских проблем, избавления от бед и напастей в своей жизни или своих близких. Просили исцеления от разных болячек. Целовали икону, пили целебную водичку и многие получали исцеления, а также помощь духовную в различных своих нуждах. Люди благодарили Отца Небесного и Матерь Божию и очень почитали это святое место.
Но после революции станицу переименовали, беседку разрушили, колодец засыпали. Икона чудотворная бесследно пропала. Люди не верили, что её уничтожили вместе с беседкой. Говорили, что она возвратится после того, как сгинет богоненавистническая и человеконенавистническая большевистская власть. И многие старые станичники искренне и свято верили, что будет здесь с приходом светлых прекрасных времён новый добротный колодец с ещё более целебной водой. И в новой прекрасной беседке будет стоять всё та же, но удивительно обновлённая чудотворная икона.
И внуки-правнуки тех, кто радовался наивно и бездумно свержению последнего российского царя или, наоборот, плакал и горевал за ним, будут молиться здесь о прощении собственных грехов и грехов своих дедов-прадедов. И будут станичники целовать, плача от счастья, возвратившуюся к ним святую чудотворную икону, будут пить блаженно целебную водичку и славить, светло и радостно, милосердие и любовь долготерпеливого Бога и Его прекрасной Матушки Премудрости. И будут благодарить горячо не только устами, но и глубоко исстрадавшимися сердцами, своих Небесных Родителей, снова и снова прощающих в любви и милосердии Своих блудных детей. Блудных детей, запутавшихся в хитро расставленных сетях князя мира сего.
А сети эти не только расставлены хитро, но и крепки эти сети. А ещё коварен и силён гипноз великого колдуна, князя этого мира. Трудно, ох как трудно просыпаются ото сна гипнотического заблудшие дети Божии, чада Божией Матери Премудрости. Забыли земные детки Божьи о своих истинных Небесных Родителях, накрепко забыли…
Вот и бывший Белый Крест, несмотря на все беды и трагедии его жителей, по-прежнему именуется Будёновском, а хутор Свяченый по-прежнему носит имя безбожной жены вождя мирового пролетариата, тупо и истерично ненавидевшего своего прекрасного Небесного Отца…
А ведь ничего случайного в нашем мире нет. Всё имеет свой смысл и значение. И как имя человека влияет на его земную судьбу, так и имя населённого пункта влияет на судьбу тех, кто в нём живёт-проживает…
Но я верю и даже твёрдо знаю: Она непременно вернётся! И уже скоро!
Ибо созрели времена и сроки. А исстрадавшиеся людские души жаждут прозрения и духовного исцеления. Жаждут великого очищения и преображения…
«Я никогда вас не покидаю!...»
Впрочем, ничего из вышесказанного о моей малой родине я в 1975 году, разумеется, не знал. Об этом мне поведала почти через четверть века в конце девяностых годов моя землячка, тётя Валя, Валентина Пантелеевна Орехова. Та самая тётушка, родственница-москвичка, к которой я так и не поехал в августе 1974 года. Но подробнее о ней и её муже, дяде Егоре, в другой раз.
Что же касается моей поездки, то надо сказать, что попал я на свою малую кубанскую родину в том 1975 году впервые в своей сознательной жизни. Воспоминания раннего детства были отрывочны и плавали, как в тумане.
Интересно, что после поездки 1975 года я больше на своей малой казацкой родине не был. Когда я пишу эти строки за окном лёгкие ранние сумерки 20 сентября 2007 года.
И вчера исполнился ровно месяц, как мы похоронили Лиечку, мою любимую и бесценную Лию Кирилловну… Так, по имени-отчеству, с любовью и уважением называл я свою жену обычно последние лет тридцать нашей совместной жизни. Кстати, многие люди (друзья, соседи, коллеги по работе и даже студенты-однокурсники) называли её так с молодых, а то и с почти юных её лет. Имя и отчество ей удивительным образом были к лицу.
Я смотрю на её портрет и благодарю её за всё и прошу простить меня за всё. За большие и малюсенькие обиды и недоразумения, за всякого рода раны, ранки и царапины, а их, разных, нанесённых обычно неосознанно, по беспечности или по рассеянности, - было немало. Но я понимаю, что Лия мне всё простила, давно простила. Простила всех: близких и друзей, а также врагов, недоброжелателей, завистников, - и всех других, кто обижал её вольно или невольно, нечаянно или сознательно.
Она могла, иной раз, обижаться на человека за какие-то нанесённые ей обиды, иногда делала это очень эмоционально и резко. Ведь по натуре своей была моя жена неравнодушной, с чуткой душой и ранимым сердцем.
Но долго обиды не хранила в сердце, не была злопамятной. Понимала страшную разрушительную силу злопамятства. И людям старалась объяснить великую опасность обидчивости и злопамятства. Опасности этих злых чувств как для самого обиженного человека, так и для его отношений со всеми людьми: близкими и окружающими.
Впрочем, настоящих врагов у Лии Кирилловны, по сути, и не было. Помню (примерно за полгода до её ухода из мира земного) мы читали с ней ежедневную молитву «Чин посвящения Божией Матери» и когда после близких наших вверили в Покров Матушки Небесной наших врагов, то Лия услышала от иконы Матушки Премудрости Божией женский голос, который сказал ей: «У вас нет врагов…» С тех пор вместо врагов мы молились за «тех людей, с кем возникают у нас разного рода проблемы»…
И теперь после ухода Лии в мир вечный между нами сейчас одно искреннее и глубокое чувство любви. Я чувствую, что она всегда рядом со мной, рядом со всеми членами нашей семьи. Рядом со всеми, кто искренне любил её в этой жизни.
Она так и сказала об этом Надежде, жене нашего младшего с Лией сына – Руслана. Когда явилась ей во сне. Во сне, без сомнения вещем, духовно очень насыщенном и очень интересном. Я расскажу о нём в свой час более подробно.
Жаль, конечно, что не дождалась она рождения внуков. Их пока нет, но я верю, что они обязательно у нас будут (И они появились: 04.06.2011 родился сын Илюшка в семье старшего нашего сына Эдуарда и его жены Натальи; а 12.01.2012 родилась дочь Евангелина в семье младшего сына Руслана и его жены Надежды. По мнению наших родных и близких, малышка Евангелина очень похожа на свою бабушку – Лию Кирилловну. Примечание за 03.03.2012.)… Впрочем, она их, конечно же, увидит. И будет надёжным и чутким ангелом-хранителем каждого из них…
Мы, вообще, многое не успели с ней сделать в нашей совместной земной жизни. Особенно хотели побывать на Соловьиной горе, близ древнего Эфеса, в нынешней Турции. Там провела последние годы земной жизни Дева Мария, Матерь Божия. Мечтали также побывать в Южной Франции и испанской Каталонии, где в средние века жили таинственные катары.
Жаль также, что мы так и не съездили с ней на Кубань, на мою малую родину. Надеюсь, что когда-нибудь всё-таки съездим: я физически, она рядом со мной незримо, как говорят, в духе.
Побываем с Лиечкой и на Соловьиной горе в Турции, и в Южной Франции, в Каталонии, а также в других прекрасных и мистических местах.
Побываем, быть может, и на моей родной Кубани…
А пока я вспоминаю ту свою давнюю поездку 1975 года, вспоминаю и нас с Лией, молодых и влюблённых, расставшихся в тот момент почти на два громадных месяца.
Сейчас, правда, у нас разлука с ней вообще неведомо долгая, - разлука на всю оставшуюся мне земную жизнь…
Впрочем, и эта разлука, как и та в юности, разлука, прежде всего, чисто физическая. Но отнюдь не духовная. Сердцами мы, как и прежде, сочетанны в глубокой любви и никакой самой долговременной разлуке не разлучить нас.
«Я всегда с вами! – сказала она в вещем сне Надежде. – Я никогда вас не покидаю!…»
И мы это почти реально чувствуем, - пока, правда, лишь временами. Иногда глубоко и до потрясения, до слёз, до пронзительного откровения ощутимо её присутствие рядом со мной, рядом с нами. В других случаях это просто незримое спокойное и утешительное присутствие её души рядом с тобой.
Ощущается, иной раз слегка, а иногда прямо явно её помощь в конкретных делах сыновьям и мне. Мне в написании этой книги, а также во время совместной с ней молитвы, в разных житейских ситуациях, сыновьям и невесткам в решении всякого рода повседневных дел, рабочих, семейных и иных дел.
Очень хорошо, что остались Лиины письма той поры, и других лет, в основном, советского периода. Не все, однако. Первого своего «кубанского» письма к Лие (полученного ею 3 июня 1975 года) я пока найти не могу. Как и некоторых других своих к ней писем времён моей учёбы в Литинституте. А также и некоторых её писем.
Письма позволяют чётче и конкретнее передать наши чувства и мысли, атмосферу и дух того времени.
«Будешь знать, как достаётся хлеб!...»
Вот несколько выдержек из моего письма Лие, в котором, в редкую свободную минуту, я смог немного написать о нашей, с моим комбайнёром, работе:
«Уборка хлеба, Лиечка, и твой казак пашет, как вол. Веришь, на письма нет ни времени, ни сил. Всё забирает работа. Встаю в пять, а иногда и в четыре утра, и до десяти, до одиннадцати, порой и до двенадцати ночи в поле. Сейчас вот стоим с полным бункером зерна. Сломалась машина, которая возит от нашего комбайна зерно на ток. Ждём, когда пришлют другую. Совсем нежелательный простой. Но зато я могу написать несколько слов тебе, Лия.
Что за жизнь у меня сейчас? Работа и сон. Всё. Весь день трясусь на комбайне. Комбайн ползёт по пшеничному полю, ревёт мотор, сыпется зерно в бункер, жара и пыль. Роскошная такая, щедрая соломенная пыль. Чихаем и плюемся, сморкаемся, и постоянно трём глаза: то далеко не чистыми руками, то носовыми платками или подолами рубашек. В рубашке днём очень жарко. От пота и соломенной пыли чешется всё тело. Волосы превратились в какой-то пыльный, старый войлок.
Володя, крутя баранку комбайна и, глядя, как я никак не могу откашляться от пыли, посмеиваясь, сказал: «Вот так-то, Саня…Будешь теперь знать, как достаётся хлеб!»
Он сказал это просто, без тени пафоса, как обычно простые люди говорят и обыкновенное, и мудрое. А я вдруг уловил в его словах глубокий смысл…
Что ещё любопытно. Вот сидит он за баранкой и плюётся от колючей соломенной пыли, тучами летящей на нас весь день. Или когда возимся вместе над какой-нибудь неисправностью. И начинает мой Володя на чём свет ругать комбайн и эту работу. И клянётся, что уж на следующий год ни за что не возьмёт комбайн. Будет спокойно крутить баранку на своём красавце «Кировце». Отработал восемь часов и сиди дома, пей квасок из холодильника и смотри в своё удовольствие телевизор.
Но приходит вечер. Спадает жара, пыль не так летит в открытую дверь кабины «Нивы». И Володя мой говорит, что вообще-то это интересная штука – убирать хлеб. А мне кажется, что он опять на следующий год возьмёт комбайн.
Добираюсь я домой с работы, нередко к полуночи, а то и позже. Все уже спят в доме. Беру полотенце, мыло, чистую одежду (спасибо тёте Инессе, каждый день стирает грязную), - и на речку. Чудесно ночью купаться! Только зубки немного цокотят, когда вылезаешь из воды. Добираюсь до кровати – и замертво. Отдохнуть не успеваю за четыре-пять часов и снова на работу.
Честно говоря, трудно, Лия. Никогда ещё в жизни так не работал. Чувствую, как всё больше накапливается усталость…»
Стать полноценным комбайнёром за столь короткое время я, разумеется, не смог. Я мог на какое-то время (полчаса или даже час) подменить за штурвалом комбайна Володю. Но этого было мало. Несмотря на крепкое здоровье и огромный опыт работы, Володя изматывался не меньше меня в этой каждодневной битве за хлеб.
А тут ещё водитель автомобиля, которому мы должны были выгрузить очередной бункер зерна, сдавая назад, нечаянно своротил набок нашей «Ниве» жестяную трубу (кажется, техническое её название: шнек, – примечание это уже из другой эпохи, 20 ноября 2007 года, - А.Б.), через которую зерно выгружалось из комбайна в кузов.
Пришлось нам с Володей уезжать с поля и ремонтировать до конца дня в мастерских сильно пострадавшую «Ниву». Из-за этого Володя откатился с первого места на третье в соцсоревновании комбайнёров по пятому отделению. Ему нужен был помощник, которому бы Володя мог доверить работающий комбайн на несколько часов, чтоб самому отдохнуть. А потом дальше пахать на всю катушку и днём, и ночью на уборке ячменя и озимой пшеницы. Меняясь попеременно с опытным и надёжным напарником.
Короче, я со своим двухнедельным опытом работы на комбайне не мог на должном уровне участвовать в этой сумасшедшей гонке, в этой жёсткой битве за урожай.
Пришлось уступить место помощника двадцатилетнему студенту, местному парнишке у которого был многолетний опыт работы помощником комбайнёра. Что ж, если бы вырос я здесь, в станице, то мог бы тоже, наверное, быть надёжным партнёром Володе в его тяжелейшей работе.
Поэтому я всё понимал и не собирался обижаться, что мне приходится уступить своё рабочее место более юному сменщику, но в то же время гораздо более опытному в нелёгких комбайнёрских делах и проблемах.
Окончание следует.