Нам назначили встречу в "City", немногословно объяснив где это находится и как туда проехать. Мы долго спорили, кому идти на эту встречу. Натали упорно отказывалась. В ней говорила женская гордость и, казалось, привязанность ко мне. Прошло три с половиной года, как мы прекратили наши отношения. Она перевстречалась с доброй сотней парней Марселя, не знаю уж, трахалась ли с кем, и на каждом шагу кричала о моей мужской несостоятельности. Она по-прежнему общалась с Михаэлем, с Гаспаром, Петрой и со мной, и иногда даже оставалась ночевать в маленькой квартирке на улице Кутельри. Одно время я был безумно увлечен пухлогубой, белокожей, словно сияющей изнутри, нимфоманкой Петрой Бернар. Рыжей, как черт, и голосистой, как дьявол. Она красиво и изящно скакала на Гийоме на моей тахте под лестницей, курила одну за другой тонкие сигареты, носила легкие платья из шелка, что чуть прикрывали вызывающе прекрасные ягодицы, а со мной она просто дружила. Петра приходила в девять утра в будни и уходила ровно через час, когда Гийом уезжал на работу. В ту пору, учась на юридическом факультете университета, он прогуливал первые пары, развозя утренние газеты на стареньком мотороллере "Девайс". Рыжеволосая нимфа чмокала своими пухлыми губами, пахнущими неизменно сладкой, приторной клубникой, мою щеку, мою небритую, помятую, заспанную щеку. Она делала так каждое утро, и если в тот день Натали ночевала у нас, она старалась как можно громче и сильнее хлопнуть дверью в ванную, предпочитая не встречаться с Петрой лицом к лицу. Сказать по правде, будь Натали похожей на Петру, мы бы до сих пор были вместе. Что же мне нравилось в Натали? Глаза. Темные, томные, карие глаза. Стервозность, стремление добиться поставленных целей, общительность и страсть к баскетболу. Но Натали ревновала меня даже к телеграфному столбу, к любой цветастой юбке, к которой я, шестнадцатилетний парень, не имел никакого отношения.
Петра, в свою очередь, шла к Гийому, и они наскоро занимались любовью под Tom Jones и La Petit Marseillais так, что слышала вся коммуна. Иногда мне хотелось бодро выползти из кухни в одном полотенце, и, повалив Петру на свою тахту, обладать ею там же и сию секунду. Но я был скромным парнем, бездумно прожигающим жизнь бесконечным потоком сигарет. Это были времена, когда я мечтал, чтобы люди любили меня и любили безвозмездно, сам же я хотел лишь обладать. После двадцати минут бешеного ритма, пульсирующего внутри нее тела, Петра Бернар приходила на кухню почти голая. Я говорю, почти, потому что те лоскутки или простыни, что были на ней, нельзя назвать одеждой. Каждый из нас: Гийом, Михаэль, Гаспар и я, - обладали ей по-своему. Михаэль тогда учился в кулинарном колледже. Каждый свободный вечер они с Петрой творили на кухне. Она учила его всему, что знала сама: как печь сладкие кексы, как готовить карри, как варить настоящий, самый вкусный в мире луковый суп. У нас часто играл магнитофон, и эта парочка кулинаров-самоучек вальсировала под Essi Di Pretie, Andreas и марсельских джазменов "Oui je t'aime!". Они, казалось, были лучшими друзьями. С ней было приятно молчать. Мы брали ключи от чердака у старушки из квартиры напротив, забирались на крышу и смотрели на ночной Марсель. Она курила вкусные сигареты, тонкие и белые как ее руки. Она позволяла мне их целовать. И это было блаженством. Мы могли часами сидеть на нашей крыше, разговаривая или молча, нас обоих это устраивало. Гаспар, единственный богач в нашем сборище бедных наркоманов, выводил ее в свет, если ночные клубы, бары и рестораны Марселя можно назвать высшим светом. Ему доставляло удовольствие покрутиться с симпатичной нимфой перед коллежскими друзьями и своими бывшими.
Однако, отдавалась Петра одному Гийому. Да мы и не роптали. Лишь однажды, в интимной полутьме ночного клуба, напившись с головой, она прошептала мне на ухо: "Уведи меня отсюда и сделай, что хочешь". Не стоит описывать того, что было за стенами клуба. Это мои воспоминания, они жгут мне сердце и навеки в нем останутся. После октября (а это было в октябре) Петра стала реже заходить к нам, она постоянно крутилась на бирже, берясь за любую работу, лишь бы выручить побольше денег. Сидя на нашей тахте, она болтала с кем-то по телефону, когда я вернулся из колледжа. Я снова поругался с отцом и пришел в тесную, но уютную лачугу Гийома, что стала притоном для нас два года назад. Мы провели классный вечер за просмотрами любимых фильмов на старом видике. А потом Петра исчезла. Гийома это мало беспокоило, он как и прежде развозил газеты, ходил в университет, курил безбожно и мутил с девушками. Гаспар, Михаэль были чем-то увлечены, одного меня охватывала паника, что она больше никогда не вернется, что моменты счастья никогда не повторятся. Я бродил по городу, заходил в кабаки, бары, но не находил ее нигде. В тишине пустой квартиры я обзванивал больницы и морги, чтобы хоть как-то успокоить взволнованное сердце. Я забросил ходить на каждую игру Натали и она, злясь на меня, не разговаривала и больше не звонила. Я твердил про себя, мысленно обращаясь к Петре, что люблю ее, люблю больше всего на свете, что пойду за ней куда угодно, сделаю для нее все, что она попросит, что я умру за нее! Однажды, возвращаясь из очередной прогулки по городу, я нашел воткнутое между дверными щелями письмо. "Завтра, в двенадцать часов по полудню, аэропорт Прованс. Люблю, Петра". Это было моим спасением! От счастья я напился. На следующий день мы с Михаэлем договорились встретиться на Репюблик, чтобы вместе ехать в аэропорт. Я сбежал с двух уроков, купил букет белых роз в цветочной лавке и ждал Михаэля. Время шло, а он все никак не появлялся. Я рискнул позвонить ему на мобильный и попал на директора колледжа. Оказывается, Михаэля задержали, когда он пытался вылезти через окно, чтобы успеть на встречу. В наказание его заставили драить кухню. За непрекращающимся ревом директора в трубку, я слышал возгласы друга, он кричал, чтобы я как можно скорее ехал в аэропорт и передал его пламенный привет Петре. Я поймал такси на последние деньги и помчался в Прованс. В толпе я пытался искать Петру, но все безуспешно, а часы уже как пять минут пробили двенадцать. Я кидался из стороны в сторону, натыкаясь на грузные тела или хрупкие фигурки, на чемоданы, рюкзаки, кошек, собак, павианов. Я был в растерянности, отчаянии и ужасе, как маленький ребенок, впервые потерявшийся в огромном здании. Объявили посадку на рейс до Парижа. Бюро объявлений было моей последней надеждой. Немного потолковав с девушкой на ресепшене и, посулив достать билет на концерт Гастона Готьера, прошептал в микрофон так, как это делала когда-то Петра: "Петра Бернар, просьба пройти к бюро информации. Вас ждут. Очень ждут". Я стоял возле окошечка, окидывая глазами толпу, как вдруг увидел ее. Рыжие волосы убраны в аккуратную прическу, лишь одинокий кокетливый локон обрамляет правую часть лица. Голубые, светло-голубые глаза и длинные черные ресницы, пухлые губы, на шее платок на французский манер, так обычно носят в Париже. Белоснежное приталенное платье, априори короткое. Я улыбнулся. Мы долго стояли в обнимку. Она рассказывала, глотая слезы, что влюбилась в американского летчика, который вместе с великолепной командой ВВС США делал виражи над Елисейскими полями на празднике, по случаю Дня взятия Бастилии, в столице, и вот сейчас она улетает в Париж, а оттуда - в Америку, к своему Джеймсу Бонду или как там его. Я говорил ей, что люблю ее и буду любить, мне будет не хватать запаха вкусных сигарет и следов ее присутствия в нашей жизни, оставленных на моей тахте. Мы смеялись. Она забрала цветы и чмокнула меня в щеку. А потом в губы. И сказала: "Передай это Гийому, Гаспару и Михаэлю" и ушла. Убежала на свой самолет. Я еще долго стоял в толпе, подталкиваемый со всех сторон, но недвижимый, и думал, что никому не передам ее поцелуев, ведь это, по меньшей мере, пошло, а по большей... пусть это останется моей наградой за долгие поиски Петры Бернар.
(продолжение следует)