*И я снова привыкаю спать в пижаме и менять постельное за каждым кто оставляет вкус.
Спички, наконец, закончились - искать метафоры во всех настенных полотнах и прописных замшевых ежедневниках. Благополучные апроучинги. Весна перестала радовать кислым зеленым яблоком. От недостатка железа мы снова вынуждены глотать первую в отрицании.
Дворец у Фонтанки сгорел, но слегка — вроде бы припугнул и сдался. Ты смеялся, что нынче не модно смотреться в зеркальце, отломанную от дешевой пудры крышечку. Я расставалась и тратила последнее, чтобы налегке уходить в поля. В полях легче найти твой самолет. Юнкерс Ю.
Бирюзовые бусы, красные каникулы. Турецкий табак застрял в легких и улыбал из живота. Сдали в прокат книжки и сточенные конфигурации.
Любить тебя, привыкать коверкать баварские наречия утром кукситься что тебе всё нравится. Даже это бесконечно до. А ты укусишь за ухо, конфету в передний кармашек спрячешь и позвонишь на границе о том, что забыл поцеловать мою светлую псину в рыжий крошечный лоб. На Невском новые хрустящие кафе спрячут нас укроют ароматами италии голландии и замоскворечья. В эти большие загорелые пальцы прятать лицо, дать сорвать ненастоящие, кокетские, драматичные. Я танцую по чистому полу чистая сама честная лично в 26 сохранив свою голову.
Ты прав умный и взрослый волна снова накатит так что питерские портвейны высохнут в уголочках непрокрашенного рта. Я не стану бежать в диагональ. Мы будем смещаться к друг другу так чтобы чаще встречаться на углу.
Помнишь как я звоню тебе из темной зоны библиотеки ближе к центру огромной страны что я вижу сон про гнойники на животе и бумажных журавликов — я еще как всегда путаюсь в переводе на англиканские прилагательные. Все гнойники замазаны йодом и горечью чтобы ты целовал безбоязненный внизу живота новую зарожденную нашим стремлением жизнь.
Пройдет меньше года когда я смогу тебе по-немецки расписать почему эту смуглую рыжую девочку зовут Барашком. И причем тут Библия и Барто.