Папа

Дмитрий Сиротин
Вы знаете, что такое актированный день? Нет, вы не знаете, что такое актированный день! Такое бывает только на самом Крайнем Севере. Например, в том маленьком, холодном и прекрасном  городе, где я жил в детстве.
Актированный день – это когда занятия в школах отменяют из-за сильных морозов или из-за лютого бурана. Чаще всего с первого по третий класс, потому что малышне легче всего замерзнуть. Чуть реже – с первого по пятый. Еще реже – с первого по восьмой. Ну, а уж когда совсем ужас что на улице, например, сорок пять градусов мороза и при этом ещё пурга – тогда вообще всем школьникам полная свобода. Гуляй хоть целый день! Мы так и поступали.
Сперва у радиоприемников сидели, с замиранием сердца ждали: «Ну! Только бы актировка, только бы актировка!» Так заклинали те, кто учился с первого по третий классы. Потом, когда переходили в четвертый класс, заклинание менялось: «Только бы по пятый! Только бы по пятый!» После пятого класса, сами понимаете, молили уже: «Только бы по восьмой, только бы по восьмой!»… В общем, любили мы ходить в школу, чего уж там скромничать. Большие поклонники учёбы были…
И вот – из радиоприемника доносятся долгожданные позывные и мягкий баритон нашей местной знаменитости, диктора Юрия Апраксина, которого никто знал в лицо, но все моментально узнавали по голосу. «Здравствуйте, дорогие товарищи. Передаём информацию о погоде. По данным Гидрометеобюро сегодня в нашем городе минус тридцать семь градусов, ветер северный, порывистый, восемь-десять метров в секунду…»
«Ну, ну…» - кажется, наши сердца сейчас перестанут биться от волнения.
«Передаем сообщение Отдела гражданской обороны».
«Ну, ну, ну…»
«В связи с ухудшением погодных условий…»
«Дядя Юра, не тяни»… -  слёзно молит у радиоточек всё школьное население города.
«…для учащихся с первого…»
И замолк.
Эх, любит Апраксин такие эффекты!
«…с первого по…»
И снова пауза.
Все школьники города застыли в мучительном ожидании! Не томи, дядя Юра!
«…для учащихся с первого… по… восьмой классы…»
«Ура!!!» - вопят учащиеся всего города. Ну, кроме девятых, десятых и одиннадцатых классов, разумеется… Им сегодня не повезло.
«…занятия в школах города и посёлков отменяются. Повторяю. Для учащихся…»
Повторяй, дядя Юра, дорогой ты наш человек, повторяй! Твои слова сегодня – как самая божественная музыка!

- Куда собрался? – грозно спрашивает папа.
- Пап, я на горку, - говорю я,  хватая пальто и шапку.
- Какая горка? Ты что, с дуба рухнул? – кричит папа. – Сорок градусов и метель! Актировка же. 
- Ну, па-а-ап, - тяну я. – И Витька идёт, и Машка, и Артур. Даже Ленка с Игорьком… Мы ещё вчера договорились: если актированный – все идём на горку.
- «Все»! – фыркает папа. – «Все!» А если все пойдут с крыши Дома культуры прыгать, ты тоже за компанию присоединишься?
- Нет, - смеюсь я, - Дом культуры слишком высокий. Горка всё-таки пониже…
- А ты что, с горки собрался прыгать??? – ужасается папа.
- Да нет же! – хохочу я. – Не прыгать, а кататься!
- Совсем с ума посходили… - ворчит папа. – Актированный день – он для чего вам дан? А, мать? – это он уже к маме обращается. Она вышла из кухни на наш спор.
- Я думаю, - говорит мама, - актировка дается, когда очень и очень холодно. Чтобы дети не выходили на улицу. Даже в школу. Чтобы не замёрзли. Дома посидели. В тепле. Учебник хоть раз открыли. А не шастали по такой морозяке, охламоны.
- Очень верно! – с удовольствием соглашается папа. – Прямо золотые слова твоя мать сейчас произнесла. Умная, почти как я. Только ты у нас непонятно в кого такой глупенький.
- Чего это я глупенький? – обижаюсь я.
- Того и глупенький, что по личной инициативе собираешься, извиняюсь, попу себе отмораживать. Вешай давай обратно своё пальто.
- Па-а-ап… - чуть не плачу я. – А как же ребята? Артур, Витька… Машка… Ленка с Игорьком…
- У них свои родители есть! - отрезает папа. – Если родителей устраивает, что их дети возвращаются домой с отмороженными попами, это сугубо их проблемы. А нас это не устраивает. Да, мать?
- Да, отец! - говорит мама и, гордо помахивая поварёшкой, возвращается на кухню.
- Ну, па-а-ап… па-а-а-ап….
- Вот это новости, - теряется папа. – Тебе лет-то сколько?
- Де-е-есять…
- Где десять, там и одиннадцать, а то и все двенадцать. Ты что разревелся, как девчонка? А, четвероклассник?
Папа подходит ко мне, аккуратно забирает моё пальто, вешает его на крючок в коридоре. Снимает с меня шапку, кладёт на столик у аквариума.

Да, я знаю, что я уже большой. И вообще мужчины не плачут. Ну так я уже и не плачу почти. Рядом с папой долго не плачется.
- Как вообще в школе-то дела? А то с этой работой с родным сыном не успеваю поговорить. В кои-то веки и я выходной, и ты дома. Хоть пообщаемся, спасибо диктору Апраксину. Как в школе-то, спрашиваю?
- Да в школе ничего, - бурчу я. – Правда…
-  Что «правда»?
- Да ничего…
- Нет, брат. Раз уж начал – договаривай. Или не начинай.
- Да Стас лезет…
- Как лезет?
- В морду.
- Ну, и ты его в морду. Что я тебя, не учил разве?
- Учил, - говорю я, - только он сильнее. Он меня сразу всего побьёт.
- Ладно, - говорит папа. – Покажу тебе ещё пару приёмчиков. В них ничего от силы не зависит. Даже самый слабый человек может сильного свалить. Гляди…
Папа показывает мне «приёмчики». Первый приёмчик выходит неплохо, во время показа второго папа спотыкается и с грохотом падает.
- Приёмчик не получился, - папа смущённо почесывает ушибленное колено. – Дубль два!

Я уже, кажется, совсем забыл о горке. Так интересно, так здорово рядом с папой. 
- Ну и много у вас в классе таких Стасов? – прищуривается папа.
- Да нет, так-то я почти со всеми дружу. Друзей у меня гораздо больше, чем врагов, - вздыхаю я.
- Вот и славно, -  говорит папа. – А подруги имеются?
- Да есть одна, - говорю я. Сам не знаю, как у меня это вырвалось. Ведь так стыдно об этом, а тут вдруг взял и признался! Видно, давно хотел с кем-нибудь поделиться…
- Интересно, - осторожно улыбается папа. - Кто же это, если не секрет?
Я краснею. Молчу. Папа не торопит.
- Инна Маркова, - наконец почти шёпотом признаюсь я.
- Маркова? Хм… А, у нее еще отец на цемзаводе работает, да?
- Наверное…
- Понимаю… - серьёзно говорит папа. – Тут, брат, стесняться нечего. Тут ты прямо по адресу обратился. Сам был молод, сам любил. Помню, была у нас в классе такая Света Петрушкина. Так я ради неё из окна выпрыгнул.
- Как выпрыгнул??? – ужасаюсь я.
- Ласточкой, - огрызается папа.
- Пап, ну интересно же, расскажи!
- Ладно, только тихо… - папа понижает голос. – В общем, было примерно так. Эта  Петрушкина давно замечала, что нравится она мне. Вот как-то на новогоднем вечере весёлые все были, носились по школе как угорелые… Петрушкина и говорит мне. Слабо, говорит, тебе, Лохматый, из окна прыгнуть?
- Какой ещё Лохматый? – удивляюсь я.
- Ну, кличка у меня в классе была – Лохматый, - объясняет папа.
- Лохматый, ха-ха-ха! – хохочу я.
- Не смешно, - обижается папа. – Не всегда ж я лысым был. В молодости, совсем наоборот, лохматым. Вот меня так и прозвали. Соответственно голове. Ну и вот. Слабо, говорит, из окна? А я и говорю ей: не слабо! А вот если я выпрыгну и живым останусь – слабо тебе, Петрушкина, пойти со мной в кино? А она говорит: и мне не слабо! Думала, я не прыгну! А я…
Я затаил дыхание. Слушаю папу, уши развесив. Но тут из кухни снова приходит мама.
- Опять про свою школьную любовь вспоминаешь? – улыбается она.
- С чего ты взяла? – краснеет папа.
- А то я не слышала, - говорит мама, – Снова Петрушкина твоя ненаглядная.
- Я говорю… это… - папа совершенно смущён, – Я говорю не «Петрушкина», а «петрушка». Димке задали в школе по биологии. Про петрушку.  А я ему рассказываю. Правда, Димка?
- Нет у нас никакой биологии, - удивляюсь я. – Она только с пятого класса начнётся.
- Что и требовалось доказать! – торжествует мама и шутливо замахивается на папу поварёшкой.
- Как ты меня подвёл… - папа хватается за голову и раскачивается из стороны в сторону. – Как подвёл! И это называется единоутробный сын? Что ж ты, соврать ради меня не мог?
- Не учи ребёнка врать, - серьёзно говорит ему мама.
- Всё-всё, с этой минуты – правда, правда и ничего кроме правды! – клянется папа. 
- Ну-ну, - усмехается мама и возвращается на кухню.
- Пап, - шепчу я, - а дальше что было?
- Ты о чём? – вытаращивается на меня папа.
- Ну… об этой… о Светке Петрушкиной.
- А, ну да! – Папа прикладывает палец к губам: мол, тц-ц-ц! И шепчет: –Я  своему слову всегда был хозяином… Выпрыгнул я из окна. А Светка тоже слово сдержала. И в кино со мной потом пошла. Такая история.
- Как же ты в кино ходил? Ты же весь забинтованный был!
- Чего это весь забинтованный?
- Ну, из окна-то прыгнул…
- А, так у нас одноэтажная школа была, чудачина ты! Прыгнул с первого этажа, там до земли-то полметра, школа барачного типа. Тем более снег лежал, хоть и май. Но у нас же, сам знаешь: что декабрь, что май – одна петрушка!
- Опять про Петрушкину?! – кричит из кухни мама.
- Нет-нет, Фаечка, сейчас действительно про петрушку! – поспешно кричит в ответ папа. 
- Погоди, пап, - говорю я. – Что-то ничего непонятно. Зачем же эта Светка попросила тебя выпрыгнуть, если там не страшно было?
- Ну, дело же не в этом! – сердится папа. – Как ты не понимаешь? Дело в том, что…
Но тут звонит телефон, папа берёт трубку и долго разговаривает с каким-то Судаковым по поводу каких-то материалов…
А за окнами поёт метель. А окна трещат от мороза. А у нас уютно, тепло. Тихо. Если бы папа так не ругался по телефону, и если бы мама не кричала ему из кухни: «Не чертыхайся при ребёнке!»…

Я сижу и думаю. Надо Инну Маркову тоже пригласить в кино. А вдруг она сперва попросит из окна прыгнуть? Ну и что, ну и прыгну. Подумаешь, третий этаж. И снег тем более…
А лучше даже не в кино. Ну чего там, в кино? Темно там, и соседи ржут, и шелуху от семечек тебе под ноги бросают. Лучше – на поиски снежного человека! И ничего я не сумасшедший. Мы с Борькой Левицким решили ещё в том году: чуть только немного потеплеет – и пойдём в экспедицию. Мы и по телевизору видели, и в журнале читали: где-то в наших краях он обитает, снежный человек этот. Где ж ему еще и водиться? Только там, где снег постоянно, на то он и снежный. Большой этот человек, страшный,  шерстью весь покрыт. Морда как у обезьяны. Ходит по нашей тундре, бродит, ждёт, когда его найдёт кто-нибудь.
Вот пойдём мы с Борькой искать снежного человека, а Инну с собой возьмём. Она смелая, хоть и девчонка. А если ей в тундре страшно станет, или холодно, или в болото провалится – я её обязательно успокою, согрею и спасу. Вот.
А потом мы обязательно найдём снежного человека и приведём его в город.  Он только на вид страшный, а на самом деле добрый. И то – человек, не медведь же. Будет он у нас жить на главной площади, в большой красивой клетке рядом с Домом культуры. Будут на него ребята и взрослые глазеть. А он, такой потешный, будет им рожи корчить и  приплясывать. А про нас с Инной, и про Борьку Левицкого тоже, непременно в газетах напишут и по телевизору покажут. Мол, в таком-то городе такие-то дети поймали снежного человека! Загадка века раскрыта!  Ура!!! И дадут нам каждому по большой медали. А родители будут мной очень гордиться. Особенно папа. Потому что это он только с виду такой ворчун. А так-то он…

Всё. Хватит. Хватит. Не было этого ничего. Папа с мамой расстались почти сразу после моего рождения. Мне уже тридцать пять. Я никогда его не видел. Хотя нет, вру. Видел на маминой свадебной фотографии. Давным-давно, когда еще мама была жива, когда она еще даже почти не болела, мы с ней иногда рассматривали альбомы с фотографиями. А так не видел. Не помню. И я его ни в чём не виню. Но иногда, как в детстве, мне очень, очень-очень, до боли в горле, хочется знать, просто знать, что он жив. А я не знаю. Где он, что он, какой он. Пап, отзовись однажды. 
Ну пожалуйста.