Матвей Винзоров
Однажды он сказал мне, что пропадет, заблудится между двумя стихиями. Забудет дорогу и людей. Совсем. И его не станет.
Все время, что я знаю этого человека к тому и шло, он выветривался у меня на глазах. Выдувало цвет из его глаз. Волосы тускнели, кожа серела, губы высыхали, щеки впадали. Мне казалось, он прав. Он так и исчезнет.
Но, когда его рот был полон мыслей, не было ничего приятнее, чем просто слушать и смотреть, как мысли шевелятся и перетекают у него на языке, сползают на подбородок, растекаются по телу, поподая под ворот рубашки.
Руки невыносимо костлявые, худые, пальцы безмерно длинные. Он во сне просыпался, откидывал руку вверх, так что на стене, игрой теней от луны, рука превращалась в шею лебедя. А потом он перебирал костлявыми пальцами в воздухе, и рука безжизненно падала на тело. Лебедь поплавал. Устал.
Уже наступала весна. И была черная земля, и снег растаял. И даже трава появилась. Он не ушел со снегом. Не вырос с травой. Мы стояли ночью при свете луны, она как то питала его изнутри и оживляла. Только в свете луны он казался настоящим. А не иссохшей куклой. Мы дымили стоя на углу школы, в которой учились. Светила круглая луна, и под музыку на мобильном он играл своими руками, тени переплывали и перетекали одна в другую. Все заворожено смотрели на то, что творится на стене.
Потом он растаял, как и обещал, между двумя стихиями. Это было на берегу черного моря. Или где то в горах, на склоне заросшем дильфиниумами. Между голубым сверху и голубым снизу. Его не стало. Совсем.