Соседка Фрося поселилась во дворе совсем недавно, всего года два назад, когда ее дети перекинули мамашу из села в свою квартирку, а сами переселились в элитный дом, правда, отдаленный и потому не оставляющий Фросе шансов на частые контрольные поездки к ним.
Через весь город, через пробки? Не, это не для нашей новой жилички. Эта сельская дамочка никак не могла адаптироваться даже к жизненно важным условиям нашего двора! Вечно выкинет какого-нибудь коника. Временем выверенный устав нашего «монастыря» никак не отразился на этой флегматичной особе, а свой протолкнуть ей и вовсе было не по рангу. Правда, никто не запрещал Фросе внедрять собственные порядки, как это делается во всяком, между прочим, демократическом обществе. Но мы также прекрасно знаем, что даже в идеальных местах закон писан таки не для всех!
Хотя на предложения «снизу» у нас во дворе – не чихают…
И чтобы вы не сомневались, упомянутая единоличница таки вздумала сражаться с уставной жизнью двора, прочно укорененной традициями! Во-первых, она вообразила, что сможет молча поедать свои поджаристые вертуты и плацинды, лишая удовольствия – дегустации привыкший к подобным процедурам народ: Моню и Сеню, а также Алика, больше проживающего в нашем дворе, чем в своем родном. Избалованные вниманием местных кулинарок Марьи Ивановны и Фени, те фанатично появлялись за столиком под каштаном, едва уловив сногсшибающие ароматы.
Кто бы сомневался, что от Сары Львовны не укрылись порочные признаки индивидуализма среди новой соседки! Тем более, что все эти волнующие холостяцкую публику болезненные симптомы развивались непосредственно на смежной территории. Единоличница Фрося проживала этажом выше, что давало ей карт-бланш в наблюдении за бесконечными чаепитиями, совершаемые на нижнем балкончике. Но даже радушные приглашения Сары Львовны к чаю не смягчали ее заскорузлую эгоистическую натуру.
– Сама не гам, и другим не дам! Сдались нам ее вертуты! Небось, с бородавками, а еще, говорят, что она что-то там дает в тесто заместо яиц… – злословила Мотя.
Но Сара Львовна не поощряла этих нашептываний и советовала Моте: чем пускать слюни, она бы лучше узнала рецепт и сама испекла! На что подруга, не имевшая способностей к таким нудным вещам, как возня с тестом, гордо отвечала, что ее лично это мало волнует, ей за Моню с Сеней обидно.
– Ну и постаралась бы для своих Сени-Мони, – продолжала принципиальная Сара Львовна.
Но однажды, однажды, когда Сара Львовна уже засекла Мотю поднимающейся вверх по лестнице, та вдруг словно провалилась куда-то. Уже и глаза устали от бдения, но Сара Львовна так и не дождалась звонка. И Моти, соответственно.
И лишь после полуденной дремы, когда она, причесав волосы и уложив на голове гульку, как и подобает любой консервативно настроенной даме, снова пошла в дозор, ей предстала удивительно колоритная картина.
Под старым каштаном трио холостяков сражались в шахматы, и на пластмассовом столике возвышалась приметная Мотина тарелка с мучными изделиями «а ля Фрося». Пораженная этим приятным видением дама тут же стала трезвонить пропавшей без вести подруге.
– И что я вижу, Мотя! Я угораю от этой картины!
А Мотя давилась от радости:
– Но ты же сама… Правда, я не уверена, что они получились, как у самой Фроси!
– Ой, чтоб ты знала, милочка: для мужчин весь цимес не в содержании, весь цимес – в интонации…