http://www.proza.ru/2012/02/29/281 (предыдущая глава)
Глава седьмая. Любовница
Малоприятно, когда за тобой по пятам следуют убитые. Особенно, если в какое-то мгновение, в силу ли подавленного настроения, усталости или ещё по каким-то причинам, они появляются в том неприглядном виде, в котором были обнаружены на месте происшествия.
Иногда я задумывался, а не выскочить ли мне из этого круга, где только одни убийцы и жертвы? Не выскочить ли, хотя бы, из чувства самосохранения? Эта идея была заманчивой, но в нашей жизни очень жёстко срабатывает универсальный принцип, согласно которому человеку тяжело выбраться из своей колеи. Разве что случай какой-то не поможет. А по общему правилу – будешь крутиться, пока не выдохнешься.
Как-то в обеденный перерыв я зашел в соседний кабинет к следователю Зайцеву и увидел такую картину. Сосед лежал на своем столе в парадном охотничьем облаченье. Он лежал как покойник – руки умиротворенно, как икону на груди, обнимали карабин, туловище было опоясано крест-накрест, как у мексиканского повстанца, патронташем; лицо с закрытыми глазами прямо обращено в потолок. Вот только ноги, обутые, надо прямо сказать, в клоунских размерах, берцы не умещались на столе. Поэтому никакой торжественности в этой позе уже не было.
– Тренируемся? – спросил я его, как будто застал человека за каким-то обыденным занятием. Было неловко, словно я без спроса вторгся в интимную сферу человека. Но отступать было уже поздно. Зайцев встрепенулся. Явственный румянец появился на его щеках. Но он быстро взял себя в руки. Не спеша поднялся, поправив на своей голове шляпу-«афганку»:
– А-а… На ловца и зверь… А я искал тебя.
Судя по всему, он предполагал, что дверь кабинета была закрыта на ключ. И никак не ожидал гостей. Я заметил, что в последний месяц он редко покидал кабинет, а люди к нему не заходили; у дверей, как это обычно бывает, также никто не сидел, не ждал вызова.
– Вот, хотел тебе карабин показать. Посмотришь, так может быть, купишь.
Зайцев сунул мне в руки свой карабин.
– Видишь?– он ткнул пальцем в клеймо на вороненом стволе, – указана марка. Знаменитая ижевская 38 серия. Знатоки знают, что это такое. Обрати внимание на приклад… – он отобрал у меня карабин и больше в руки мне уже его не давал.– Из пород ценного дерева! А оптический прицел чего стоит!
Он неловко, не выпуская винтовку из рук, попытался приблизить к моим глазам оптический прицел.
– Э-э! Давали дураку холст! – видя, что я только из вежливости, щуря глаз, пытаюсь приблизить лицо к прицелу, он сам заглянул в оптический прицел и еще раз убедился, восхищенно цокая, какая замечательная здесь оптика.
– Ну ладно. Вижу, ты еще не созрел для покупки серьезного оружия. – С этими словами он отстал от меня и спрятал карабин в металлический сейф, замаскированный в одежном шкафу. Потом откуда-то из недр шкафа он извлек большой целлофановый пакет.
– Что, по-твоему, это есть? – спросил он меня, разворачивая сверток, сквозь который просвечивало что-то грубо-шерстистое.
– Шкура неубитого тобою медведя? – догадался я.
– Верно! – удивился Зайцев и поглядел на меня с преувеличенным испугом. – Какой ты, оказывается, проницательный!
Он развернул шкуру. Она была совсем небольшой. Медведь был, скорее всего, долгое время пленным. Возможно из зоопарка.
– Приобрел по случаю у знакомых охотников, – пояснил он, задумчиво поглаживая шкуру своей широкой ладонью.– Но вот, ты знаешь, есть одна проблема, – он снова свернул шкуру, пряча ее обратно в пакет. – Жена у меня слышать ничего не хочет о том, что связано с охотой. Вот ты видишь, – он окинул взглядом свой кабинет, уставленный чучелами птиц и другими охотничьими трофеями, явно столетней, не меньше, давности. – Все свои причиндалы вынужден здесь вот хранить. – Зайцев решительно всучил пакет со шкурой мне в руки. – Сделай, Иван Иванович, для меня одолжение, возьми её себе на хранение! Можешь ею пользоваться, как посчитаешь нужным, –разрешил он. – Только прими меры, чтобы моль ее прекратила есть. Что-то в последнее время это гадкое насекомое полюбило мой кабинет, – он озабоченно заглянул вглубь шкафа.
Испытывая смешанные чувства и не в силах отказать коллеге в его просьбе, я удалился, неловко удерживая довольно тяжёлую шкуру. В какой-то степени я был даже рад в чем-то услужить ему. Уж больно явственно в последнее время стало вырисовываться, что следователь по особо важным делам Зайцев закончился. Выдохся.
Уже у себя в кабинете, бросив пакет со шкурой в свой шкаф, я вспомнил один наш разговор.
Не помню, зачем я к нему тогда зашел. Спрашивал, наверное, совета по делу.
В какой-то момент, в ходе нашего тогда с ним общения, Зайцев достал из стола одну папку. Развернув ее, он показал фотографии девочек. Это были разные снимки. Цветные и черно-белые. Старые и довольно свежие. Девочкам было лет по семь-двенадцать.
– Видишь, – сказал мне Зайцев, упёрешись руками в столешницу и склонившись над снимками. – Это всё потерпевшие по моим самым различным делам.
Он обвел взглядом ряд этих фотографий, как бы считая, все ли снимки на месте.
– Вот это Настя, – он ткнул пальцем в одну из фотографий. – Насильник вспорол ей ножом живот. Это – Полинка. Преступник искрошил её как мясник, чтобы удобнее было ее спрятать… Сам бы порезал его на куски!
Он выпрямился и, собрав фотографии, убрал их обратно в стол.
– Переписку со мной, падаль, вздумал вести, когда пожизненный срок получил! – Зайцев посмотрел на меня. – Стихи свои присылал из тюрьмы! Недолго, конечно. Я это дело быстро пресек!
Вот тогда я впервые почувствовал, что-то нездоровое в его глазах.
«Да, он выдохся. Это точно», – заключил я:«У следователя короткий век».
Но что поделать, как я мог раскрывать убийство, не думая об убитом Корнееве? И он снова следовал за мной по пятам. Сидел смирно в рабочем кабинете, спешил вместе со мной по улице, сидел рядом в столовой, ожидая, когда я пообедаю. Даже дома, когда я усаживался на диване с бутылкой пива и смотрел в телевизор, Корнеев бродил по квартире, постукивал по батареям отопления, скрипел половицами и без конца сливал воду в унитазе.
Беда, всё-таки, когда следователю не дают вовремя отпуск.
С некоторых пор я стал радоваться визитам Румянцевой. С ее приходом всегда появлялась новая информация, служившая толчком к дальнейшему расследованию. И, что самое главное, мне было просто приятно общаться с молодой красивой женщиной. У меня даже появилась крамольная мысль о том, что я, с удовольствием, возникни в этом необходимость, потакал бы ей в чём-то или ублажал бы какие-то ее капризы и прихоти.
Но не легко было мне, закоренелому уже холостяку переломить сложившуюся линию поведения.
– Ну, что у нас нового? – встретил я Валентину вопросом, сразу же настраивая ее на деловой лад.
Однако эту женщину не так-то просто было загнать в определенные рамки поведения. Она присела у моего стола, закинув ногу на ногу, и с минуту поправляла на своей груди красивую брошку.
«Не иначе, как в театр собралась», – подумал я.
Насладившись моим вниманием, Валентина подняла на меня, наконец, свой взгляд.
– А что, Иван Иванович, – сказала она. – Дождусь ли я когда-нибудь твоего приглашения в какое-нибудь приличное место?
– Ну, вот раскроем убийство – обязательно свожу тебя, если не в ресторан, то в кафе-то уж точно!– пообещал я Валентине, раздумывая, с чего это вдруг она в таком игривом настроении. И терпеливо стал ждать дальнейшего развития ее мысли.
– Вот это мило! – воскликнула Валентина и усмехнулась: – Ну, а если это убийство мы не раскроем никогда?
При этих её словах Корнеев, задремавший было где-то на стуле, беспокойно встрепенулся и стал встревожено переводить взгляд то на меня, то на Валентину. Слова женщины его напугали.
А Валентина достала из своей сумочки пачку легких сигарет и закурила, изобразив на своем лице какую-то хитроумную мимическую игру, достойную легендарной Греты Гарбо; выпустила, играя ярко накрашенными губами, тонкую струйку дыма, чуть ли не мне в лицо.
Она была красивой женщиной, но я никак не мог понять, как ей удавалось жить одной, забирая от жизни всё и бросая при этом восьмилетнюю дочь деду с бабкой где-то в области. Один раз, правда, она приводила девочку к нам в следственное управление.
Заходила ко мне, якобы, по пути в цирк. Девочка была очень скованной, но нарядной, и такой же красивой, как и ее мать. Валентина тогда весело о чем-то болтала со мной, но я видел, что дочка у нее страдает – девочку тяготили и канцелярская атмосфера нашей конторы, и новенькая, но непривычная курточка, и такие же новые, не разношенные, красные ботинки.
«Похоже, женщина уверена в своей неотразимости», – подумал я и повернулся на своем кресле к небольшому столику с кофейными принадлежностями; включил кофейник.
– Ну, а я вот не буду долго ждать и приглашаю тебя в оперный театр!
«Да, – подумал я, – не хватало еще по оперным театрам сейчас шастать!»
Валентина, глядя на меня, рассмеялась:
– По делу в театр, конечно, по делу! А ты что подумал?
«Вот… провела!» – подосадовал я и криво улыбнулся.
Встревоженный Корнеев успокоился и снова задремал на своём стуле.
Валентина достала свою записную книжку. Полистала ее. Нашла нужную страницу.
– Вот, смотри, Иван Иванович! Интересная деталь. Среди артистов театра есть близкий друг Корнеева. Я думаю, очень близкий. Из-за него, а точнее, нее, и был разлад в семье Корнеевых, – она оторвала свой взгляд от записной книжки и, словно контролируя мою реакцию на свои слова, сказала: – Семенова Даша. Наш друг Корнеев был большой ценитель женских прелестей!
Эта фраза прозвучала у нее как хвала погибшему мужику.
Возможно из-за пристального взгляда Валентины и драматической паузы, которую она выдержала, перед тем как назвать фамилию любовницы Корнеева, я вдруг почувствовал себя неловко, а глаза мои забегали, словно это я, а не Корнеев отличился.
– Ну, хорошо. Семенова так Семенова, – сказал я.
– Сегодня она в роли танцовщицы участвует в спектакле «Князь Игорь». Начало в 18 часов. О билетах я побеспокоилась заранее. Надо ведь не просто поговорить с ней, а посмотреть, что она из себя представляет. Верно?
– Верно, – согласился я, отдавая должное энергии молодой женщины. Я поймал себя на том, что у меня улучшилось настроение от перспективы провести с ней вечер.
"А в этой женщине, определённо, что-то есть!" – Корнеев тоже, как никогда, был оживлён. Он даже пританцовывал и подмигивал мне.– "Вот теперь я спокоен. С таким опером дело пойдёт! Опер ведёт в оперный! Ура!"
В театральном буфете мы выпили немного коньяка, чтобы совместить уж приятное с полезным, и отправились на свои места в партере наблюдать за Семеновой Дашей. Представление должно было уже начаться.
Спектакль был превосходным. Коньяк в буфете, которым я угощал Валентину, хотя и дорогой, едва тянул на три с минусом. Тем не менее, спасибо Валентине – я хорошо провел этот вечер; особенно мне понравились зажигательные половецкие пляски. Уж так они там отплясывали! Пыль на сцене столбом стояла. А в зрительном зале народ просто безумствовал. Хлопали, не жалея ладошек, кричали, вставая с места: «Браво!». Женщины кричали браво пискляво, как мышки, а мужчины – преувеличенно густым басом.
Корнеев меня не отвлекал. Он делал вид, что пьёт вместе с нами коньяк, читал программку, уместившись где-то рядом в свободном кресле, и наблюдал в невесть откуда у него взявшийся бинокль за танцовщицами.
Правда, Валентина не смогла показать мне, какая же из плясуний Даша Семенова.
Побеседовать с Дашей мне пришлось только на следующий день, уже в своем рабочем кабинете.
Семенова Даша оказалась экстравагантной двадцатилетней девушкой. Высокая, стройная – выглядела выигрышно для танцовщицы. Одета она была, конечно, не во вчерашние половецкие шаровары, а в черную легкую короткую курточку, еще более короткую, и тоже черную, юбочку, в черные же колготки. На ногах блестели ослепительные белые кожаные сапожки на высоких каблуках. Волосы у Даши были светло-русые, распущенные до плеч. Ко мне в кабинет она вошла смело и непринужденно; поздоровалась со мной как со старым приятелем, придвинула стул ближе к столу – настолько, чтобы у меня оставалась возможность видеть, насколько красивы у нее ноги.
Закинув ногу на ногу, она постоянно, видимо инстинктивно, безуспешно пыталась подтянуть свою короткую юбочку к своим коленкам. Но она не смущалась. Поняв, что я от нее хочу, она раскрыла свою сумочку и вытащила из нее полулитровую пачку кефира.
– Можно, да? – спросила она.– Спешила к вам, не успела позавтракать.
Почему-то у меня она сразу стала вызывать раздражение; наверное, мне не понравилась эта ее непринужденность. Изобразив улыбку, я согласился и пододвинул на край стола чистый стакан.
– Не надо! – махнула она рукой и ловко надорвала зубами уголок кефирного пакета. Как в свое время тянули пиво из целлофановых мешочков, также и она, с аппетитом высосала чуть ли не половину пакетика. Аккуратно промокнув согнутым пальцем и без того чистую верхнюю губку, она сказала:
– Прикольный он был. Павлик. Я познакомилась с ним у байкеров. Знаете их базу на улице Онуфриева? В недостроенном корпусе картонажной фабрики. Вот там. Я с Семой-осветителем там тусовалась. Вот он, Павлик, и подкатил ко мне. Прикид у него был классный такой, крутой. Эсэсовский плащ, настоящий. Каска железная, тоже немецкая. Всё как полагается. Стал ко мне на работу ходить, приглашал в кафе, ресторан. Деньги не жалел. Любил смотреть, как я танцую. А много вас тут работает? – вдруг полюбопытствовала она, прервав свой рассказ.
– Много, – сказал я, – человек двадцать.
– О! – удивилась она и допила свой кефир. Как какое-то достижение – она потрясла у своего лица пустым пакетиком, демонстрируя его мне, и вопросительно посмотрела на меня:
– А куда это можно бросить?
Пристроив пакет, она вернулась на место, задержавшись на секунду у книжного шкафа:
– А «Майн кампф» тут случаем нет?
– Нет. Не читаем, – нахмурился я. Она меня раздражала все больше и больше.
– Чем он занимался? Спрашивала я его, где он бабки делает. Он только смеялся. «Какая тебе разница!» – говорил. Когда виделась с ним в последний раз? Пятнадцатого апреля – он в тот вечер на мой спектакль приходил. А нерусей у вас тут много работает?
– Что-что? – переспросил я.
– Ну, нерусских.
http://www.proza.ru/2012/03/02/739 (продолжение)