***
История эта началась около двух лет назад. В утреннем вагоне подземки.
Обездвиженная, обесточенная, впрессованная в людской монолит стояла Ника, незаметно растворяясь в апатичной эйфории, и лишь дружеские тычки выпадавших граждан держали её тело на плаву, не давая утонуть в неге всеобщего равнодушия.
Утренние и вечерние пассажиры – вид особый: первые, непроницаемым инкубаторским братством, цепляясь за остатки недавних сновидений, никак не могли вернуться в реальность; вторые – спелёнутыми куколками, отдавшими все силы в неравной борьбе за выживание, готовились погрузиться в нирвану.
И ни при каких обстоятельствах ни тех, ни других невозможно было спутать с ретиво-ненасытными дневными личинками, пекущимися исключительно о хлебе насущном и живущими на разрыв аорты.
Удивительный метаморфоз бытия, разыгрываемый из века в век с одной-единственной целью, ради которой, собственно, люди и появлялись на свет.
Крылья. Пусть на немного, пусть на чуть-чуть, но почувствовать себя в полёте.
Парадокс же заключался в следующем – и, обзаведясь крыльями, редкий индивид догадывался о столь ценном приобретении, продолжая считать себя кем угодно, только не бабочкой.
Проворно протиснувшись на освободившееся место, Ника деликатно, но непреклонно, умостилась меж двух обширных дядечек и без промедления закрыла глаза, надеясь продремать остаток пути.
Через несколько минут равномерного убаюкивающего покачивания перед её внутренним взором возникла раскрытая книга, и она, подчиняясь прихоти полусна-полуфантазии, принялась читать.
Ровно две страницы – ни начала, ни конца, выхваченный из безвременья кусок чужой жизни, не вызвавший ни капли интереса.
Невольный толчок, строчки исчезли, и сколько Ника не пыталась вызвать из памяти описанные события – бесполезно, даже смутного намёка о содержании текста, не побеспокоило её мозг.
Когда блажь с книгой повторилась вновь, она, смеясь, рассказала о том Катюшке.
Верная подруга мгновенно оживилась и, приняв лукавый вид, важно заявила, что здесь, кто бы сомневался, замешаны высшие инстанции, предупреждающие, что кое-кого в скором времени ждет славная судьба писательницы.
Катюшка разливалась соловьём, славословя незаурядный ум, творческий потенциал и блестящее будущее восходящей звезды, которое уже показывало свой скромный лучезарный лик из-за вершин здравого смысла.
Восходящая звезда: худенькая, сероглазая, с каштановой мальчишеской стрижкой давилась беззвучным безудержным смехом, давая подруге выговориться и не споря – Никины воспитательные потуги перевести фокус приоритетов с необъятного человечества на саму Катьку давным-давно потерпели полное фиаско.
Катерина Вадимовна Морозова относилась к тому редкостному человеческому подвиду, который благо ближнего ставил всегда во главу угла.
Наступив на одну из многочисленных мин бытия, она печалилась вовсе не о собственных увечьях или подорванном реноме, но радовалась, что зрителей, упивающихся чужими неприятностями, не задело шальными осколками.
В людях Катюшка видела достоинства и таланты, недоступные Никиному пониманию. Красавцы, умницы, непризнанные гении и просто славные люди – другие не попадались на жизненном пути подруги.
Прошлой зимой Катька, не справившись с управлением своего старенького Пассата, въехала в автобус. Как она ликовала, что обошлось без жертвоприношений, и благодарила, благодарила всех, начиная с хамоватого водителя автобуса, признанного виновным в ДТП, и заканчивая работниками ГАИ, явившимися три часа спустя и пытавшимися выставить пострадавшую полной дурой.
Следующим утром, сияя красным солнышком, Катерина сразу же помчалась в церковь заказывать благодарственный молебен за всех участников происшествия.
…Со временем Ника привыкла к своим внезапным погружениям: послушно проглатывала предлагаемые неизвестно кем тексты, точно так же, как поглощала комплексные обеды в столовке, не заморачиваясь ни их вкусом, ни качеством – сберегая время, нервы и энергию для более приоритетных жизненных тем. Умение вычленять главное из второстепенного, вовремя переключаться с философских абстрактных концепций на текущие реалии помогали ей, выйдя из метро, тут же всё благополучно позабыть.
И словно опровергая пророческие Катюшкины слова, Нике никогда не хотелось перенести прочитанное на бумагу. Никогда.
Очередной, ставший привычным экскурс в чужую жизнь оставил послевкусие диккенсовской коперфильдщины, проплыв мимо сознания и ничем его не потревожив.
Книга исчезла, и Ника, открыв глаза, обнаружила напротив себя тучную тётку, ухватисто прижимающую к груди бесформенный пухлый пакет.
Женщина смотрела на неё в упор, но не видела.
Такие невидящие взгляды Ника знала и прежде, они встречались довольно часто – люди настолько интенсивно проживали свои виртуально-ментальные жизни, что выпадали из действительности начисто. Контролёр, перманентно бодрствующий в Никином сознании, с удовольствием отслеживая чужие игры разума, бодро уверял свою хозяйку в собственной непогрешимости и компетентности – пополнить ряды тех горемык им не грозило.
Запоздавшее прозрение накрыло волной, едва не заставив Нику сбежать обратно вниз по эскалатору.
Внезапно в подробностях припомнив и недавнюю историю, и женщину с пакетом, она поняла, что между ними существует самая прямая связь.
Логика в этом обрушившемся умозаключении отсутствовала вовсе, но оно, как ни странно, не нуждалось ни в доказательствах, ни в подтверждениях.
Его очевидная непреложность не оставляла вариантов.
Уже дома восстановив в памяти хронологию происшедшего, Ника похвалила себя, что не поддалась первому глупому порыву и не понеслась разыскивать ту неизвестную гражданку.
Да и что она могла бы ей сказать? Абсурд.
Началось время угадывания и запоминания.
Слово «угадывание» здесь не совсем подходило – если точнее, Ника не угадывала, она знала.
Запоминать прочитанное тоже не составило труда – память её никогда не подводила, к тому же, размеры текстов неожиданно стали резко варьироваться – случалось, информация ужималась до состояния небольших, в несколько строк, абзацев. А поскольку истории теперь привязывались к живым, конкретным людям, то они вызывали у Ники вполне объяснимый интерес, стимулирующий запоминание.
С усердием соединяя концы воедино, тренировала она пробудившуюся интуицию, с восторгом неофита-энтомолога пришпиливая пойманные истории к телам их владельцев.
Attacus altas… Morpho eugenia… Kirinia roxelana…
Ника будто снова окунулась в то позабытое васильково-земляничное лето, когда непостижимая страсть к чешуекрылым заставила недоуменно напрячься родителей-математиков, просчитавших на полжизни вперед судьбу своего единственного чада, продолжателя славных семейных традиций.
Впрочем, та склонность исчезла также загадочно, как и возникла. От былого же увлечения у неё осталась, как считал супруг, нелепейшая привычка искать аналогии между людьми и бабочками.
***
В те сумасшедшие дни Ника впала в неуправляемый азарт первооткрывателя – но теперь вместо изучения строения и повадок бабочек, её дотошный ум стремился расшифровать изнанку жизни гомо сапиенс, что оказалось не менее захватывающе.
Отчаянное любопытство направляло поиск, заставляя листать страницы виртуального мистического детектива, раскинувшего свои сети в самом настоящем реале. Читала запоем, наслаждаясь интригой и втайне гордясь своими потрясающими способностями.
Игра закончилась в один совсем не прекрасный миг, когда очередная гусеница покорно замерла, пронзённая взглядом новоявленной натуралистки – через 21 день ей предстояло покинуть землю, так и не успев превратиться в бабочку.
В ту роковую секунду Нику поразила отнюдь не отдельно взятая человеческая катастрофа, но её собственный незаметный переход в качественно иное состояние: беспечная читательская отрешённость сменилась гнетущим чувством посвящённости, даже больше – соавторства.
Прочесть своё имя в финальных титрах комедии или мелодрамы – куда ни шло, быть причастной к трагедии, она не желала.
- Ты обязана была всё рассказать тому человеку! – безапелляционно заявила Катюшка после пятиминутного ступора, в который она впала, узнав, что несостоявшаяся писательская карьера подруги вылилась в нечто другое.
- Как? Подойти к незнакомцу и сказать: «Здрасте, вы скоро умрете»? Ты соображаешь, что говоришь?
- Но нельзя же просто так, - Катька едва не плакала, - ничего не делая! Ты не имеешь права!
«Вы имеете право хранить молчание…», - жаль, но на Никину нынешнюю роль пифии правило Миранды не распространялось. Одни обязанности и никаких прав.
Они проговорили весь вечер, каждый доказывал свою правоту. Но так ни к чему и не пришли.
- Обещай мне, - уходя, попросила Катюшка, - если ты что-нибудь увидишь обо мне или наших… ну, ты понимаешь, да? Человек имеет право знать такие вещи о себе, потому что…Никусь, обещаешь?
И Ника торжественно поклялась. Что да, без промедления или страха. Законное право каждого. Она понимает. Конечно.
Всю ночь Ника проворочалась, пытаясь совместить свалившееся на неё чувство долга и нежелание брать этот долг на себя.
Утром, не выдержав, выложила сомнения супругу.
Тот недоверчиво хмыкнул:
- Хорошо, скажи тогда, стану ли я начальником отдела до конца года?
- Саш, - застонала она, - ты что, ненормальный? Это от меня не зависит. Это просто случается.
Супруг мгновенно остыл, узнав, что практической выгоды Никин проклюнувшийся талант не несёт.
- Наплюй и забудь, - мудро посоветовал он.
- Вопрос в другом – имею ли я моральное право утаивать информацию от народа?
- А что сказала наша блаженная? Спорим, угадаю с первого раза!
За глаза супруг называл Катьку именно так: «блаженная» – Сашкина рационально устроенная голова наотрез отказывалась считать альтруизм нормой.
Встав в театральную позу и направив указующий перст супруге в грудь, он, довольно удачно копируя Катюшкины интонации, произнес:
- Как честный человек ты просто обязана довести полученную информацию до страждущих!
И, поймав выражение Никиного лица, жизнерадостно заржал: на смех издаваемые им звуки походили меньше всего.
Когда Тимка, сладко зевая, заглянул в кухню, то застал мать, сидящей за столом и усиленно размышляющей.
Он примостился напротив, и Ника в который раз подивилась его сходству с подругой.
Ладно, внутренняя тождественность, она имела хоть какое-то объяснение – мальчик вырос на Катюшкиных руках, которая так и не сподобилась обзавестись собственной семьей.
«Татя», - первое Тимкино слово поставило всех в тупик, архаизмами младенец не владел в силу своего возраста, поэтому разгадывали тот ребус несколько дней. Сашка ходил гоголем, уверяя всех – какие сомнения, ясен день, папин сын, а после смеялся громче всех, пытаясь скрыть обиду.
По мере Тимкиного взросления Сашка раздражался больше и больше – мальчик от него мало что унаследовал. Но когда сын вставал на защиту Катюшки по идейным соображениям: о! в такие моменты у Сашки от ревности сносило крышу, они становились для него блаженными оба.
Тимка завтракал, а Ника смотрела на него. Катькины круглые янтарные глаза, способные ежемоментно изумляться или радоваться – смотря по ситуации; копна светло-русого буйства – но у подруги длиннее; веснушки и зимой, и летом – ни у неё, ни у Сашки их отродясь не водилось; поразительная готовность обогреть и спасти всякого; уникальное чувство юмора – пробивались оба на хи-хи с пол-оборота; а уж их обоюдное пристрастие к свитерам с высоким воротом, ставшее притчей во языцех – все выказывало в них родственные души.
В детстве сын, как и все дети, обожал сказки, и Ника на ночь ему обязательно что-нибудь рассказывала. Чаще всего – о бабочках. Так сложилось.
Полные опасностей путешествия монархов, притча о волшебном бабочковом дереве, забавная история маленькой гусенички-голубянки, подружившейся с муравьями или похождения хитрого бражника – неважно, и Катька, и мальчик, слушали, не мигая.
Особенно Тимке нравилась одна сказка, слышанная не единожды, но всякий раз, когда он просил: « Мам, давай про бедную бабочку», - Ника не могла отказать.
- История та случилась много-много лет назад. Один человек шёл по дороге, долго шёл. Устал и решил отдохнуть. И место выбрал для отдыха такое славное – под высоким раскидистым деревом, подпирающим небо ветвями, а рядом ручеек весёлый звенел, песенку напевал. Присел путник на траву, жажду утолил, сил набрался, стал мир божий вокруг оглядывать. Поднял голову – а на ветке корявой чудо чудное висит.
- Кокон, - поправлял Тимка.
- Угу, кокон. И тут, смотрит, что такое: малюсенькая щель в том коконе появилась. Удивился прохожий, а когда понял, что внутри кокона кто-то есть, заинтересовался не на шутку.
- Там бабочка жила! – не выдерживал сын. – Она выбраться хотела!
- Точно. Смотрел, смотрел человек на старания бабочки, как она усиками и лапками себе помогала, и жалко её стало. Такая маленькая, слабая, и решил он ей помочь.
- Он добрый был, да, мам?
- Добрый, конечно, добрый. Взял человек ножик перочинный и очень осторожно, чтобы не задеть бабочку, разрезал кокон. Бабочка вышла на свет, но её хилое тельце и неразвитые крылья еле-еле двигались. Человек ждал, что вот-вот крылышки окрепнут, и бабочка полетит. Но этого не случилось.
- Почему? – всякий раз, причём, зная ответ, спрашивал Тимка.
- Потому что добрейший прохожий не ведал главного – жизнь специально заставляла бабочку выбираться из кокона с таким трудом. И, не приложив усилий, бабочка никогда не станет настоящей бабочкой. И ни одна бабочка не сможет взлететь, если самостоятельно не выйдет из кокона.
Сын обычно долго молчал, сопел и не отпускал Никиной руки.
- Мам, но человек же не специально, он просто этого не знал. Да?
- Да. Спи.
А в то утро Тимка сидел и смотрел на неё, и терпеливо ждал.
- Мам, выкладывай, что случилось. Я же вижу.
Правду доверить Ника ему не могла – не 14-летнему мальчишке решать задачи, ставящие в тупик взрослых, но сказала:
- Сынок, ситуация для размышления – если бы ты непреднамеренно узнал что-нибудь грустное о другом человеке, о чём тот и не подозревает, ты бы предупредил его?
- Ха, само собой. Любой нормальный чел сделал бы это, - ни секунды не помедлив, ответил Тимка.
- Но если бы та новость ему не понравилась или доставила боль?
- Всё равно сказал бы. Каждый имеет право знать правду о себе, - и Катькину самаритянскую непреклонность услышала она в голосе мальчика.
Выбор… Самое ответственное и непредсказуемое действо.
Как человек разумный, Ника полагала: он зависит от неё – её силы воли, упёртости желания, последовательности поступков.
И поскольку она относила себя к людям продвинутым, то охотно допускала, что вместо неумолимых старомодных мойр там, на самом верху, существуют и другие инстанции – бог, высшие силы, вселенский разум, эгрегоры или святые – в зависимости от веры и предпочтения каждого.
Но и возложив тот ничтожный допуск на жертвенный алтарь неведомого, Ника шла на поводу самолюбия, пришпоривая его ласково, но твердо, не забывая повторять мантру трезвомыслящего индивида: «Выбор зависит от тебя! Ты сможешь! Сделай это!»
Она решила жить так, словно ничего не случилось. Ни выставляться полной дурой, ни влезать в чужую жизнь Ника не собиралась.
***
Та женщина не понравилась ей с первого взгляда – ломаные капризные черты лица и нервность на грани истерики. Хотя проблема её только готовилась вылупиться из яйца. Проблема, но не беда.
Отвернувшись, Ника собиралась проигнорировать и эту малосимпатичную особу, и её несущественные заморочки, но вопреки своей воле обнаружила, что проталкивается вслед за незнакомкой к выходу из вагона.
Несмотря на абсурдность ситуации и явное нежелание вступать в контакт, Никино тело упрямо тащилось, не слушая приказов головы.
Они вышли из метро на улицу, и ей пришлось почти бежать, приноравливаясь к неровному скорому шагу незнакомки.
Женщина оглянулась дважды, затем остановилась:
- Что вам надо?
- Простите, у меня есть для вас информация.
И заторопилась, волнуясь и стараясь успеть сказать то, самое главное.
- Я знаю, как глупо это звучит, но вам не стоит продавать квартиру, иначе…
- Ах, вот в чем дело! – женщина уничтожающе посмотрела на Нику и деланно расхохоталась. – Значит, ты теперь будешь нянчиться с этой сволочью? Алкаш с 20-летним стажем – ну ты и вляпалась!
- Вы не поняли…
- Пошла вон и передай этой куче дерьма, что квартиру он не получит даже через мой труп! Все, пошла, пошла!
На деревянных ногах Ника развернулась на 180 градусов и медленно-медленно побрела прочь.
- Дрянь, потаскушка! – стучали слова ей в спину, разбиваясь и рикошетя слякотными брызгами и любопытными взглядами прохожих.
- А ты что хотела? – утешил её супруг. – Мне бы тоже не понравилось, если бы какая-нибудь малахольная принялась каркать, и, поверь, я бы обошелся с тобой не так цивильно, как та дамочка!
- Саш!
- Давай больше не будем об этом, хорошо? Ник, не дури, встряхнись! Это же бред сивой кобылы, плюнь, забудь, ты же молодчина, справишься. Устала, нафантазировала себе, бывает. Хочешь, я поговорю с Женькой? Народ к нему за три месяца вперёд записывается.
Выворачиваться наизнанку Ника не хотела. Особенно перед этой засушенной рыбиной Женькой, более тоскливого человека ей в жизни не приходилось встречать.
Проанализировав последние события, решила поменять вид транспорта – чем чёрт не шутит! – подземное царство отныне стало для неё запретной территорией.
Глаза смыкала исключительно для сна, который сократился до нескольких жалких предрассветных часов, и то под действием снотворного.
Но перемены принесли с собой дополнительные неудобства и разочарования – заклятие «уйди-уйди» не работало.
Плачевное в своей безысходности зрелище – бьющаяся в стекло бабочка.
«Залетевшая в комнату бабочка бьётся
О прозрачные стёкла воздушными крыльями.
А за стёклами небо родное смеётся,
И его не достичь никакими усильями.
Но смириться нельзя, и она не сдаётся,
Из цветистой становится тусклая, бледная.
Что же пленнице делать ещё остается?
Только биться и блекнуть! О, жалкая, бедная!»
Эти любимые бальмонтовские строчки возникали в ней спонтанно всякий раз, когда вламывался момент истины.
Да, вламывался, беспардонно и мимопроходяще, хватал свою подопечную за шкирку, встряхивал до хруста в позвоночнике и подводил к следующему экземпляру, блаженному пока в своём неведении.
Оторопевшие взгляды, брань и проклятия – с мазохистской настойчивостью продолжала биться Ника о железобетонную стену непонимания. Биться и демонстрировать эксцентричность характера, как считал супруг.
Из антресольных сцементированных хламом недр на свет божий явился старый атлас «Бабочки мира». Сашкин подарок на первую годовщину свадьбы – тогда Никину слабость к бабочкам он находил романтичной и снисходительно её пестовал.
Тогда, но не сейчас.
Бархатки, аполлоны, зорьки, дриады, орионы, траурницы, перламутровки… Род Arthropoda, класс Insecta, отряд Lepidoptera, более ста сорока видов – их трудности и несчастья были так же разнообразны и неисчерпаемы, как и многообразие природных нарядов.
Вечерами Ника запиралась в ванной и, наревевшись до отупения, листала атлас. Рядом с иллюстрацией, идентифицирующей по её мнению новую жертву, микроскопическими буковками записывала кратко историю.
Историю жизни или смерти. Исходя из ситуации.
Сашка, сначала подкалывающий её, вскоре отстранился как от прокаженной, и не выдерживая тягостной обстановки, всё чаще и чаще пропадал из дома.
На плаву Ника держалась благодаря Катюшке и сыну, не оставлявших своим попечением – их молчаливое незаметное участие связывало её невидимой нитью с краешком того доброго старого мира, в котором она жила прежде.
***
В то февральское стылое утро перед Никиным взором возникла выписка из истории болезни. Самая обыкновенная выписка.
«Формальные данные – Ф.И.О./ Морозова Екатерина Вадимовна – Пол/ женский – Возраст/ 37 лет – Национальность/ русская – Место жительства/ г. Москва – Семейное положение/ незамужем – Дата начала курации/ 19.03.2009 – Диагноз при поступлении/ аденома щитовидной железы – Клинический диагноз/ cancer…
- Женщина, вам плохо? Женщина!..
Как она добралась до дома, не помнила – девственная ментальная чистота, не замутненная избытком информации, наполняла её существо.
Ни тревоги, ни страха, ничего, кроме странного убивающего любое эмоциональное поползновение спокойствия, сжимающего в своих ревнивых объятиях ум и тело и с хирургической точностью отсекающего всё лишнее, что могло бы отвлечь от главного сейчас – она должна переписать сценарий.
Сценарий Катюшкиной жизни. И слово «cancer» не оставляло ей выбора.
В прихожей тускло горел свет: Сашка так и не удосужился поменять перегоревшую лампочку, а на банкетке, нескладно сложившись пополам, жался сын.
Он вскочил при её появлении, страдальчески перекосился лицом и сказал дрогнувшим голосом:
- Мам, не волнуйся. Пожалуйста, не волнуйся – папа ушел от нас.
- Хорошо, - ответила Ника, продолжая сосредоточенно обдумывать свои предстоящие действия.
- Мам, ты не поняла. Он совсем ушел.
- Разберёмся. Ты ужинал?
Перелопатив интернет в поисках информации, к рассвету Ника имела чёткое представление – что и как ей предстояло сделать.
В голове, ясной и пустой, хватило места лишь для стратегической картины будущего сражения, расписанной по пунктам – отступление в её планы не входило.
В шесть часов набрав Сашкин номер и услышав его глуховатый спросонья голос, она сказала:
- Привет! Нам надо встретиться. Срочно.
- Ты на часы смотрела? И потом, я не один.
Скоропостижная улыбка мелькнула и исчезла – в другой час и при других обстоятельствах Сашкина бесхитростная, но явно преднамеренная фраза, безусловно, обязательно задела бы её, заставила нервничать и говорить ответные гадости. Сейчас на словоблудие не оставалось времени.
- Саш, послушай – никаких разборок. Ждать не могу. Вопрос жизни. Пожалуйста!
Спасибо великое бывшему: он всегда с чуткостью барометра определял её настроение, и все мимолётные нюансы, делящие жизнь на категории важности, улавливал мгновенно. Встречу они назначили на 11часов. В их любимом кафе.
Угловой столик, мягкий полумрак, вышколенный персонал, домашняя кухня плюс удалённость от центральных улиц создавали атмосферу обособленности и уюта – их с Сашкой приоритеты.
Их бывшие приоритеты.
- А помнишь…
- Помню. Если ты не возражаешь, давай ближе к делу.
Сашка обиженно насупился:
- Я думал, мы о нас поговорим. Вот только не ври, что тебе не интересно, кто она.
Ника вздохнула – мужское самолюбие требовало сатисфакции. И она пошла на поводу – Сашка был ей нужен позарез, до крайности, до чёртиков.
- Хорошо, поймал. И кто она?
- Кто, кто, - и засветился новогодней ёлкой, - к твоему сведению, самая обыкновенная женщина. Ни бабочек, ни гусениц, ни галлюцинаций. Ни один нормальный человек не поверит во всю эту хренотень с пророчествами. Я не хочу знать будущего, я хочу жить настоящим. Настоящим! Да, если тебе любопытно – влюблена в меня как кошка.
- И давно у вас?
- Вчера здесь юбилей отмечали – три месяца со дня знакомства.
- А в другом месте не могли? – имитация ревности удалась, даже перехватило дыхание.
- О, неужели, задело?
- Моложе меня? – пришлось добавить отчаянья в голос.
Сашка самодовольно кивнул – Никино неподдельное сожаление о безвозвратно утерянном рае омыло его с ног до головы обильным бальзамным дождем, и он уже по-доброму сказал:
- Моложе. Ладно, что ты хотела?
- Саш, помнишь, ты учился с Димкой Луганским? У него отец занимался эндокринологией? Мне нужно срочно попасть к нему. Ты не представляешь – насколько срочно.
- Ну, ты даешь – сколько лет-то прошло!
- Неважно. Сергей Фёдорович Луганский и сейчас у дел. Профессор, член Российской Ассоциации Эндокринологов, имеет ряд научных публикаций в наших и зарубежных изданиях, в качестве почётного гостя каждый год бывает на Европейском конгрессе в Будапеште…
- Однако! Могу спросить – зачем?
- Можешь, но не отвечу. Пока не отвечу. Тайна не моя…
При прощании Ника, прислушиваясь к хозяйскому шевелению спокойствия в теле, сказала:
- Жаль, что у нас так…Но я за тебя рада. Правда, рада.
Сашка благодушно махнул рукой и поскакал довольным козликом вперёд, по дороге к светлому будущему, пообещав выполнить её просьбу сегодня же.
Выторгованная консультация давала шанс на Катюшкино будущее.
Сашка слово сдержал, и через два дня они с Катькой попали на приём к Луганскому.
Харизматичный оказался мужик и, что ценно, нелюбопытный.
Ника имела с ним предварительную приватную беседу, в которой озвученные ею некоторые подробности не подверглись ни сомнению, ни допросу об источнике.
- Сделаю, что смогу, - просто сказал он.
Большего и не требовалось.
Визит к Луганскому разыгралась как по нотам – Ника поехала в качестве пациентки, Катюшка же выступила в своей привычной роли – группа поддержки.
Сергей Фёдорович принял радушно – напоил чаем, много шутил, отпускал комплименты. И как-то незаметно сталось, что Катька, оробевшая школьницей под его умным строгим взглядом, начала послушно отвечать на вопросы, не замечая отступательных манёвров подруги.
Обилие назначенных обследований обрушилось, смяло и потащило ошалевшую Катюшку, не оставляя ей крошечного зазора для сомнений, волнений или вопросов.
Ника, взявшая отпуск за свой счёт, подбадривала, направляла, мельтешила рядом.
Что она испытывала при этом? Сложно сказать. Спасительное спокойствие неуловимо и разворотливо обернулось обратной своей стороной – пустотой, благотворно уничтожающей все человеческие проявления – и горе, и муки совести, которые при других обстоятельствах обязательно возникли бы. До сих пор жив был в памяти тот разговор, ох, как жив, и Ника, словно наяву, видела Катькины глаза, доверчивые и просительные одновременно: «Но ведь если что, ты скажешь мне? Скажешь?»
Не сказала. Зато убеждённо и с придыханием повторяла волшебную, навязшую до оскомины фразу: «Всё будет хорошо» и улыбалась как заведённая – пустота оказалась самым лучшим, самым верным соратником, вместе с ней они так искусно имитировали душевные порывы и переживания, что никто не замечал подделки.
- Какие-то выводы пока рано делать, - сказал, не глядя на Катьку, при последней встрече Сергей Фёдорович, подписывая ей направление в 62-ую больницу. – Голубушка, буду лично держать ваше дело под контролем. Удачи!
- Ждём тебя с Тимкой, и ничего не бери в голову – будь умницей.
- Буду, - улыбнулась Катюшка. – Луганский сказал: месяц, не больше.
- Хороший мужик.
- Хороший. Мне вообще на хороших людей везёт. Ты там… На Сашку не сердись. Может, у него и вправду любовь…
- Не буду. Вернёшься, сразу на мужской стриптиз рванём, а чё – красивые, свободные!
- Да ну тебя, - засмеялась Катька и засобиралась, - пойду, чего тебя держать.
Перед тем как исчезнуть из Никиной жизни, она потешно сморщила нос и сказала:
- Про стриптиз не забудь. Для общего сведения – предпочитаю высоких брюнетов!
***
Вернувшись с кладбища, Ника скользнула в ванную, щёлкнул замок.
Страница 278-ая – Морфотенарис Шонберга.
Провела по крыльям – Катя, Катенька, Катюша, на пальцах осталось жемчужно-лунное мерцание.
Присела на край ванны, недоумённо качнулась, поймав в зеркале осколок чужого лица.
- Мам, ты как, в порядке? – жалобный Тимкин голос из иного, параллельного мира.
Конечно, в порядке. В полном порядке. В пустоте всегда порядок. Беспробудная вечная сиеста.
И тут она захотела невозможного, нелепого, забытого – почувствовать себя живой, незащищенной… как прежде.
Отчего-то вспомнились водевильные вселенские страсти по поводу первой Сашкиной измены.
Катюшка сидела рядом, как и положено верной наперснице, утирала слёзы, гладила по голове, шикала на любопытно заглядывающего Тимку и, в конце концов, завсхлипывала сама, горько, тоскливо, по-бабьи.
От воспоминаний в животе что-то заскреблось, поскуливая, запросилось наружу, но нет, не получалось – ни заплакать, ни засмеяться.
Ничего. Глухо. Непробиваемо.
«Всё будет хорошо» - трафаретная бодрая маска последних месяцев глумливо усмехалась, брала реванш, подначивала. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.
Два пальца в рот – выдавить, вытошнить, вышвырнуть вон эту дрянь.
И отчаянная дробь в дверь:
- Мам, открой, открой!
Упёршись взглядом в спинку дивана, Ника лежала, прислушивалась. Внутри грузными маслянистыми волнами перекатывалась она.
Мгла, выморочность, пустота.
Плотоядно чавкала, перекрывала кислород.
Шаги за спиной, кусаче-шерстяное облако спеленало тело, в ногах завозился, устраиваясь, Тимка.
- История та случилась много-много лет назад. Один человек шёл по дороге, долго шёл. Устал и решил отдохнуть… - тихо, будто сам себе, сказал сын.
Он рассказывал сказку покойно и неспешно, сказку, которую она знала наизусть, но слушала вот так, из посторонних уст, впервые.
- …Взял человек ножик перочинный и очень осторожно, чтобы не задеть бабочку, разрезал кокон…
После тех его слов где-то далеко-далеко, на окраине сознания раздался звук. И даже не сам звук – отражение, дрожание, обрыв струны.
А следом ещё и ещё.
В ватной тишине Тимка вдруг сполз с дивана и уткнулся лицом Нике в спину.
Так она никогда больше в жизни не плакала, ни до, ни после – судорожно свившись в тугой мышечный узел, рефлекторно вцепившись руками в напрягшееся горло, жалко и надсадно воя на одной немыслимо-дикой ноте, не замечая ни перепуганного лица сына, ни раздраженных соседских стучаний в стену…
Метаморфоз в действии.
***
После событий последних месяцев стало очень запутанно жить – раньше удавалось разграничивать заумь и реальность, нынче же вопросы, один коварнее другого, баламутили сердце, ментальные абстракции прорастали в жизнь.
Почему ушла Катюшка, а гораздо худшие человеческие экземпляры продолжают коптить небо? Имела ли Ника право держать подругу в неведении? Кто расставляет точки и многоточия в судьбах и по какому принципу? Для чего нам дана роскошь полёта, если для большинства это знание остается тайной за семью печатями?..
Горы теологической литературы ответов не явили, зато добавили сомнений – вместо гармонии и единства в духовном мире царила полная междоусобица.
Сонмы богов, святых и гуру… их последователи, ультимативно и с пеной у рта доказывающие превосходство и единоначалие той или иной конфессии… предлагаемые рецепты при- и послежизненной нирваны – Нике не хотелось играть в поддавки ни с богом, ни с его антиподом. Она не сомневалась – настоящая истина коммерчески нерентабельна и скромна: без пышных славословий, одурманивающих фимиамов и финансовых жертв, приносимых на её алтарь.
Нечто простое, но бесконечно ясное в своей правоте, поняв которое однажды, успокоишься и остановишь свой бег.
Но не случалось.
Зато трижды приснился сон, повторяющийся, словно под копирку.
Ника с Тимкой, крепко держась за руки, бегут вниз, легко перепрыгивая через ступеньки. Вперёд, вперёд!
Взлётное поле, поросшее густой зелёной травой и залитое солнечным светом. Вдалеке покачивается стрекозой игрушечный белый самолётик.
И Катька, весёлая и живая Катька, приплясывающая на месте от нетерпения, кричит: «Быстрее, быстрее, разрешение на взлёт получено!»
Ника лихорадочно усаживается на сиденье, а сын, высунувшись по пояс наружу, удивлённо тянет:
- Тёть Кать, они же все не влезут!
И только тогда Ника замечает, что поле заполнено людьми. Забито до отказа.
Всмотревшись внимательнее, она замечает Сашку, держащего на руках крохотную девочку, его будущую дочь, и первую учительницу сына, погибшую пять лет назад, и суицидника-наркомана, живущего этажом ниже, и попрошайку из метро. Она узнаёт почти всех своих подопечных, занесённых ею в атлас «Бабочки мира» – знакомо-незнакомые лица улыбаются и тянут руки к самолётику.
- Взлетят все, - уверенным тоном произносит Катька. – Разрешение на взлёт санкционированно там, - и смешная в своей деловитости кивает куда-то вверх, в облачно-голубую воронку. – Люди, не толпитесь!..
И перед самым пробуждением – ощущение счастья и полёта, и земля, цветным лоскутком, и изумление, ликующее изумление – вот же, действительно, взлетели, смогли, получилось.
- Мам, смотри, смотри!
Возбужденный Тимка, счастливо улыбаясь, бережно вынимал что-то из рюкзака.
Не может быть! – гулко ухнуло сердце: изящная стрекоза из её сна, невесомый белый самолётик.
- Решил авиамоделированием заняться, - пояснил сын. – Вовка на время свой дал, пока мне не купим. Мам, мы же купим, купим? – и запрыгал вокруг Ники совсем по-щенячьи, не выпуская из рук белоснежное чудо.
- Купим. Конечно, купим.
- В субботу запускать пойдем. Ты с нами? – спросил, тревожно заглядывая в глаза, пытаясь угадать – плакала ли она опять.
Ника улыбнулась:
- Обязательно пойду.
И повторила:
- Обязательно.
Тимка пылил по полевой дороге с ребятами. Ника смотрела в спину мальчика, удивлялась: вытянулся, возмужал.
После того памятного дня, когда она – стыд и позор – устроила самую настоящую истерику, их роли поменялись. Он стал относиться к Нике как старший брат, строгий, но заботливый: опекал и всюду таскал за собой.
Тимка оглянулся, она махнула ему и улыбнулась: проверяльщик, контролёр.
Жарило по-летнему солнце, золотистый одуванчиковый хоровод путался под ногами, радужные бабочки разминались перед долгим летним марафоном.
В акварельной синеве трудягами-шмелями жужжали самолётики. Сколько их!
Прижав к груди руки, стояла Ника не в силах оторвать взгляд от белой точки, что парила под самыми облаками. Парила, наплевав и на земное притяжение, и на власть ветра, парила, удаляясь всё дальше и выше.
Позабыв обо всём на свете, чувствуя, что ещё чуть, немного, и она взорвётся от восторга, Ника страстно заклинала неведомо кого:
- Пожалуйста, пусть взлетят все. Пожалуйста, пожалуйста…