Полный текст смотрите в Живом Журнале
Там же и другие «Репортажи из Metropolitan Opera»
Вчера (Jan. 25th, 2009) слушала (не впервые, но всякий раз с удовольствием) Orfeo ed Euridice, старинную оперу Глюка. Главную роль Орфея пела Stephanie Blythe, огромная и весьма корпулентная меццо-сопрано, похожая на шкаф. Голос у неё совершенно чудесный. Все солисты в этой опере женщины, мужчины своего индивидуального голоса не имеют.
Впрочем, в Хоре мужчин было предостаточно. Хор мощностью в 96 человек располагался на трех ярусах и был разодет в старинные одежды разных времен. Головными своими уборами выделялись Авраам Линкольн (цилиндр) и Наполеон Бонапарт (треуголка). Еще один хорист в берете набекрень, возможно, косил под Томаса Мора. Пара хористов одетых под русских бояр были настолько нестерпимо «русскими боярами», что отличить царя Петра Великого от протопопа Аввакума можно было, лишь поговорив с set designer (Allen Moyer). Клеопатру, которую Гейне называл reine entretenue, можно было различить по характерному головному убору египетских фараонов (полoсатая двойная корона Nemes).
Пели хористы слаженно и очень хорошо.
Сольные партии, кроме Орфея, были у Amore и Euridice. Амура пела рыжая дама средних лет, Heidi Murphy, сопрано. Она все время улыбалась улыбкой секретарши, которая знает, что может напечатать в три раза больше, чем ей дадено на сегодня. Такая улыбка предвещает happy end. Он и имел место после всех превратностей любви. Глюк оптимистичней греков.
Молодую смуглянку, Danielle de Niese, исполнявшую Эвридиче, Глюк оживлял дважды. И правильно делал. Если бы красавица Danielle, не дай Бог, упала бы в оркестр в разгар своей арии che fiero momento, её непременно надо было бы оживить и в третий раз. Поверьте, она стоит того.
Жаль, конечно, что заглавную роль пела женщина, а не castrato, как было задумано композитором. Первым Орфеем (на премьере в Вене, в 1762 г.) был Gaetano Guadagni, знаменитый итальянский mezzo-soprano. Причем этот castrato знаменит был не только своим пением, но и любовными похождениями. Посвященная ему статья википедии приводит поучительную историю из биографии Гаэтано, которого английский аристократ застал в постели со своей любовницей, Катериной Tedeschi, итальянской сопрано. Что они делали в постели, википедия не сообщает, может попросту пели дуэтом, но то надругательство, которое аристократ учинил над несчастным меццо-сопрано, расписывается в подробностях. Попробовал бы он такое со шкафоподобной Стефани, ручаюсь, та бы его раздавила как муху. И было бы поделом.
Так что, может быть, и ладно, что кастратов нынче на оперных подмостках нет, по крайней мере, открытых. Тем более, что нынче стали бы миндальничать — скажем, прежде чем кастрировать мальчика, определять по ДНК его предрасположенность к пению. Но ведь даже при таком подходе пришлось бы наделать гораздо больше кастратов, чем потом востребуется певцов. И каждый из них, отобранный по музыкальному слуху, уже потомства не даст. Согласно учению Мичурина и Лысенко, это приведёт к слуховому обнищанию рода и мы все будем реветь речитатив. Слава Богу, сыны Авзонии счастливой ничего не знали про ДНК и резали всех подряд, а уже потом проверяли слух, не подвергая род человеческий неестественному отбору.
Австриец Christoph Willibald Gluck сыном счастливой Авзонии не был, но написал огромное количество итальянских опер. В 1756 году Папа Benedict XIV произвел его за это в Рыцари Золотой Шпоры. После чего Глюк именовал себя не иначе как "Ritter von Gluck" или "Chevalier de Gluck". Папа пережить такого не смог и тихо скончался в 1758 году, не дождавшись выхода на свет Орфея и Эвридики. Нынешний Папа Benedict XVI отличается от того перестановкой одной палочки в номере, но тоже хорош гусь.
Уже было сказано, что версия Глюка оптимистичней мифа оставленного греками. Правда, греков был много и все трактовали миф на свой лад. Но философской глубины миф не имел на всех ладах, хотя и был весьма нравоучителен. Эвридика — нимфа, жена Орфея, погибшая от укуса змеи. Чтобы вернуть жену, Орфей спустился в Аид и растрогал своими песнями Персефону, которая разрешила Орфею вернуть умершую Эвридику на землю, но с условием не оглядываться на тень жены и не разговаривать с ней до выхода на дневной свет. Орфей нарушил запрет и навсегда потерял жену.
По Виргилию, это была простая небрежность. Выкарабкавшись на свет земной, Орфей решил, что все условия выполнены, забыв, что скорость колонны определяется скоростью её самой медленной части, которой в данном случае оказалась Эвридика. Нравоучений тут немало: Орфей, не гони картину, а сначала подумай; Эвридика, не копошись, а прилепись к мужу своему и следуй за ним вприпрыжку.
По Овидию ситуация несколько глубже. Орфей волновался, не отстала ли Эвридика, ведь она может потеряться и не выбраться наружу... они шли за Гермесом, который их выводил из Аида трудными каменистыми тропами... Орфей едва поспевал, а сзади бесшумно шла тень жены... как тут не оглянуться?.. Полагаю, что каждый мой читатель поступил бы так же как Орфей!
Какой трогательный миф, не правда ли? Но Глюк превзошел как Виргилия так и Овидия. Он изменил второе условие таким образом, что Орфей может с Эвридикой разговаривать, но не имеет права ей объяснить ситуацию — в частности, почему он на неё не смотрит. Таким образом, создались условия для основной трагедии семейной жизни всех времен и народов: взаимное непонимание. «Что же это у нас будет за жизнь такая?», беспрерывно ноет Эвридика, на что Орфей не может найти ничего более определённого, нежели «заткнись, дорогая, я тебя очень люблю и всё потом объясню». Уверена, что каждая моя читательница подумала бы то же, что подумала Эвридика, «чем такая жизнь, лучше назад, в Элизиум!». А Орфею спела бы что-нибудь вроде того, что «пребывание под землёй, видимо, испортило мою небесную красоту», при этом явно нарываясь на комплимент. Но у сладкоголосого Орфея не нашлось даже путного комплимента... Слово за слово, супружеский конфликт достигает крещендо... и Орфей бросает на Эвридику яростный взгляд, убивающий как укус змеи!
На этом все должно было бы кончиться, но у Глюка был припасён happy end из цикла «любовь побеждает смерть». «Что буду делать я без Эвридики?», спрашивает Орфей, потрясая кинжалом, направленным в верхние левые полки огромного шкафа, «Che faro senza Euridice?». Кинжал вовремя останавливается рыжей Amore, улыбка которой в этот момент напоминает улыбку пожилой секретарши в её звёздный час! Шефа увольняют за потерю важнейшего документа и только она, рыжая Хельга, знает, где он находится.
Все трое возвращаются на Землю и наблюдают за лихой хореографией Марка Морриса, напоминающей танцы зелотов из фильма Jesus Christ Superstar. Хореография эта, пожалуй, устарела куда больше чем сам Глюк. И в самом деле, что может быть более устаревшим, нежели потуги на современность? Но танцоров много и никому из них ничто лишнее не мешает. В старое доброе время такой кордебалет мог быть создан из тех castrati, которые не вышли голосом. А из кого собрал труппу танцоров Mark Morris, я не знаю. Я их пыталась сосчитать, но они все время прыгали, так что точной цифры указать не могу. Не меньше трети Хора, то есть как минимум 32 человека и все одеты в разношерстные костюмы, в кроссовках или туфлях Mary Jane на ремешке.
Предполагается, что после танцев Орфей и Эвридика удалились к себе и все у них было хорошо. Если так, я за эту пару очень рада, ибо в греческих мифах happy end не просматривается ни под каким углом. Напомню, что погиб Орфей от руки менад, разгневанных на то, что он отказался принимать участие в их оргии... Полуобнаженные, в шкурах пятнистого оленя, со спутанными волосами, подпоясанные задушенными змеями и восклицая "Вакх, Эвое", менады растерзывают в лесах и горах диких животных и пьют их кровь, а тирсами выбивают из скал и земли молоко и мед... Нет, вы подумайте, Орфей был растерзан менадами за то, что, храня верность памяти Эвридики, он отверг их вакханалии! Когда я это поняла, я заплакала... где бы и мне найти такого Орфея?
И бросилась перечитывать Овидия, Метаморфозы, Книги X (78-85) и XI. К сожалению, Овидий несколько остудил мой энтузиазм. Оказалось, что поклявшись хранить память Эвридики с женщинами, Орфей сосредоточил огонь своей любви на юношах. «Наслаждайтесь любовью юношей», говорил Омар Хайям, «в раю этой утехи не будет». Для Орфея, который прошел через Елисейские поля, это не было пустым звуком. Что бы он при этом ни пел, в постановке Metropolitan Opera он мог там наблюдать лишь скучные хороводы. Глядя на них, мне вспомнилась мечтательная идиллия, пародирующая Владимира Солоухина,
Я б наших смирных мирных поселян
В весёлые сгонял бы хороводы.
Пусть судари-сударыни попляшут!
Хотя греки боготворили Орфея, но наш гомофобский мир ему юношей не простил. Великий Albrecht Duerer, нарисовав Орфея терзаемого менадами на фоне чахлого деревца, поместил наверху ленту со словами «Orpheus, der erst Puseran», то есть «Орфей, первый содомит». Это явно не в русле Хайямова эпикурейства.
Вот так дело и дошло до того, что могучего Орфея, участника похода аргонавтов, поет женщина... правда, слава Богу, в постановке Metropolitan Opera она тоже могучая. Может быть, кстати, именно в этом походе за золотым руном и зародились у Орфея тенденции, отмеченные Дюрером. На корабле «Арго» женщин не было, если не считать быстроногой Аталанты, за которой все равно не угонишься, если только не подбрасывать ей под ноги айву.