Ветер за окном кричит, волком воет в печной трубе. Тихо тикают часы. Трещит огонь в камине.
– Смотри, смотри, снежок старенький! – из прихожей, на ходу роняя обувь бежит Сережа. – Смотри, мам, снежок с палоцкой, старенький!
– Опять ты придумываешь, – ласково гладит его по голове Арина. – Фантазер.
«Фантазер», говорит она, и от ее мягкого, чарующего голоса, как будто светлее становится в доме.
– Ой, опять размок, – расстраивается Сережа, глядя на лужицу в ладошке. – Мама, я пойду еще поймаю!
– Пойдем лучше чай пить, – говорит Арина, расстегивая на Сереже капюшон.
Воет ветер в печной трубе. Тикают часы. Трещит огонь в камине.
Арина разливает чай по чашкам, а я смотрю на ее руки, тонкие, ловкие, с такими красивыми пальцами. Ее профиль в свете камина кажется волшебным, и все вокруг кажется будто рожденным взмахом палочки седого волшебника.
– Иди сюда, Сережа, – говорю я малышу, усаживаю его себе на колени. – Ну что ты так насупился?
– Я не хотю к тебе, ты плохой, – говорит мне Сережа и отворачивается обиженно.
– Чем же я тебе так не понравился? Я тебе конфеты привез, а ты обижаешься.
– Я не хотю твоих конфет. Ты плохой. Вот приедет папа, и убьет тебя.
– Сережа! – грозит пальцем малышу Арина.
– А если он убьет меня, то и конфет я тебе не привезу больше. Ты разве не хочешь конфет?
Сережа молчит. Арина смотрит на нас укоризненно.
– Хотю. Все равно папа приедет и прогонит тебя.
– Ну и ладно, - я улыбаюсь и угощаю Сережу конфетами. – Приедет и прогонит.
«Не приедет», завывет ветер в печной трубе. «Не приедет», тикают часы. «Не приедет», трещит огонь в камине.
И я тоже знаю, что не приедет папа. И Арина знает. Она ведь слышит, как воет ветер. Она слышит, как трещит огонь в камине. Уже долгих три года.
– Почему ж он меня прогонит? – спрашиваю я у Сережи.
– Потому сто ты маму обижаешь, – говорит малыш.
– Сережа! – говорит Арина с упреком, а я смеюсь и смотрю на Сережу. У него мамины глаза.
– Обижаешь, еще как, – говорит Сережа. – Вот вы думаете, я не вижу ницего, а я все вижу! Я вижу, мама грустная, когда на тебя смотрит. Она плакать хоцет. Значит ты ее обижаешь.
– Извини, пожалуйста, – говорит мне Арина. – Он иногда бывает невыносим.
– Ничего, – улыбаюсь я ей и беру Сережу на руки. Он совсем легкий.
– А вот папа приедет и привезет маме платье! – убеждает меня Сережа, уплетая конфеты. – Самое-самое красивое платье привезет! А мне он привезет настоящую всамделишную саблю! А тебе ничего не привезет, он приедет и прогонит тебя!
– Хорошо, пусть приезжает, а мы угостим его конфетами, – смеюсь я.
«Не приедет», утомился ветер в печной трубе. «Не приедет», тикают часы. «Не приедет», стихает пламя в камине.
Мы лежим у камина, глядим, как тлеют угли. Она кладет мне голову на плечо, а Сережа сопит, уснув у меня на руках. Время замерло, и даже часы стыдливо притихли, отступив перед величием долгой зимней ночи.
– И ты не уезжай, – говорит мне Арина. – Хватит. Не бросай меня одну.
– Милая, я совсем ненадолго. Скоро кончится метель, и я вернусь.
– Не вернешься. Я чувствую, что не вернешься. Оттуда не возвращаются.
Она прижимается ко мне, и я чувствую, как она дрожит.
– Вернусь, милая. Я вернусь обязательно. Я привезу Сереже сереже настоящую всамделишную саблю, а тебе привезу самое-самое красивое платье на свете. И мы будем пить чай с конфетами.
Мы сидим у камина, смотрим, как тлеют угли. Я вернусь, обязательно вернусь.
«Не вернешься», шепчет шорох в трубе. «Не вернешься», тикают часы. «Не вернешься», шелестят угли в камине.