Путь в рабство.
Вспоминая свое детство, Леонтина говорила, что еще в Америке она достаточно хорошо знала русский язык. В Чикаго, в их доме бывали люди, говорящие по-русски. Еще с детства, мама Стефания обучала Леонтину польскому языку, затем английскому, а в довершении всего и русскому. Она всегда объясняла значение разных слов на всех языках и Леонтина быстро научилась не только понимать, но и говорить на трех языках. Приходящая, два раза в неделю домработница, отлично говорила на трех языках и еще иногда она говорила слова на незнакомом языке. Они не особенно отличались от русских, но многие слова звучали как-то по-другому. Она часто напевала незнакомые песни на этом языке. Леонтина спрашивала ее - на каком языке она поет эти песни и Катерина, так звали домработницу, улыбаясь, отвечала – "на украинском".
- Где это?- По детски спрашивала Леонтина. «Очень далеко. Я приехала в Америку очень давно вместе с папой и мамой. Там мы жили среди гор, и вокруг было много виноградников и теплого парного молока».
- Что такое парное молоко? – удивлялась Леонтина. «Коровки знаешь? Так вот это они дают молоко, и ты его пьешь».
- А где они? Не отставала девочка. «Дорогесенька» - мени треба працювати», просила Катерина. Леонтина, обиженная таким ответом, уходила в другую комнату и думала: «вечером спрошу у мамы».
Наступило лето 1931 года, и однажды, Эдуард, возвратившись, домой сообщил Стефании, чрезвычайно важную новость. За усердие им предлагают поехать в неизвестную для них страну Советский Союз. Поездка, скорее всего, будет не туристическая. Предстоят еще консультации с представителями Коминтерна. Стефания категорически отказывалась. Эдуард просил не торопиться и уверял что, скорее всего это будет командировка, и они быстро вернуться назад. Настойчивые слова Эдуарда возымели действие.
- Там твоя родина. Та, прежняя твоя родина, где зарыта пуповина всей вашей родни. Я тоже хочу навестить своих родственников. Моя сестра - ректор Венского университета, кроме нее есть два брата и живут они в Вене. Давай поступим так, вначале мы посетим Ленинград, затем Москву, выполним задание, а далее через Киев, Львов и Австрия. Может ты, Стефания захочешь и свяжешься со своими родственниками, и мы передадим весточку на родину. Мама задумалась и отказалась. «Если будет оказия, мы можем посетить двоюродную сестру в Клодско, что под г. Лодзь в Польше» продолжал Эдуард. Бабушка промолчала. Больше никто не поднимал вопросов о родне. Все шестнадцать сестер уже давно вычеркнули Стефанию из списка родни. Оформив все документы, они отправятся в дорогу.
Вечером они прощались с Чикаго. В последнюю поездку они поехали на автомобиле Эдуарда, а уже завтра его владельцем станет его друг Ник Тейсер. Ник свозил их на кладбище Монт Оливец, где мы поставили свечи и положили папе цветы, затем поехали на озеро Мичиган. Там мы пообедали и в последний раз прогулялись по Стейт-Стрит.
Завтра на Большом «Бременбоут» мы отправимся по маршруту Чикаго-Ленинград с остановками в Амстердаме, Гетеборге, Гданьске и, наконец Ленинграде.
Первые три дня рейса погода стояла чудесная. Почти все пассажиры толпились на палубе. В последующие дни почти беспрерывно шел дождь, и он закончился после выхода из порта Гданьск. К сожалению, во всех портах меня оставляли на корабле и я, обидевшись на маму и Эдуарда, все время сидела в каюте. В основном я рисовала море и корабли. Каюта мне не понравилась. Привыкшая к простору нашей чикагской квартиры, я первые дни спотыкалась о вещи на полу, каждую ночь слышала крики моряков и шум работающего мотора. Зато в ресторане мне нравилось. Светлое, все прозрачное помещение и много людей счастливо улыбающихся и веселящихся. Два раза нам показывали кино, и был небольшой концерт. По возвращению из портовых городов мама всегда давала гостинцы: шоколад, конфеты и марципаны.
К приезду в Ленинград на борту парохода почти не было пассажиров. Утром на палубе стояло человек восемь пассажиров. В порту я увидела еще двух человек: старика на инвалидной коляске, и рядом с ним, молодую женщину. Их встречал человек в военной форме.
Ленинград в 1931 году встретил корабль приветливо. После всей процедуры оформления мы сошли на причал, где юркий фотограф щелкнул фотоснимок, при этом я содрогнулась от яркой вспышки.
Леонтина рассказывала: «Встретили их три неизвестных человека и разместили в гостинице. Ленинград мне не понравился. Маленький городок, хмурый и черный, мне казался в то время каменным мешком. Люди хмурые и тоже черные, в гостинице холодно и нет горячей воды. При всех неудобствах побродить по Ленинграду времени практически не было.
Часами мама гуляла с Леонтиной, а Гриневич постоянно исчезал днем, возвращался вечером с обязательной улыбкой и обещанием провести следующий день вместе. Несколько раз они посещали строительство какого-то завода, и с неизвестными дядями посетили кораблестроительный завод. Леонтина не понимала, почему вместо, например посещения кинотеатра они были на этих шумных объектах. Надолго запомнилось ей посещение Эрмитажа и Мариинского театра. Она была первый раз в музее и такого количества картин она не видела. Особенно ее впечатляли картины огромных размеров. В театре очень понравился спектакль о деревянном человечке, она внимательно слушала музыку, а в антракте ела вкусное мороженное в буфете театра.
Мама часто вспоминала это посещение, и, каждый раз замолкала при этом. На вопросы Леонтины она всегда говорила: «Доченька, когда ты вырастишь, я назову тебе причину моего настроения». После этого она все чаще становилась замкнутой и почти ничего не говорила. Леонтина понимала мама и Эдуард готовятся к переезду в другой город.
Переезд в Москву был для Леонтины большим праздником. Она часто слышала, что это самый большой город Советского союза. Он даже больше Чикаго. Вот и отъезд. Поезд мчался по неизвестным просторам. В вагоне было жарко и грязно. Только в этом вагоне были купе, в то же время из остальных вагонов через окна толпами выглядывали люди, где-то слышались крики, брань и лишь в конце состава надрывался какой-то инструмент, напоминающий аккордеон.
- Что это за инструмент? – спросила Леонтина.
- Это русская гармошка, сказал с улыбкой Эдуард Эмильевич. «Обязательно на остановке я покажу ее». На остановке, через толпы людей они пробрались к играющему.
- Разрешите? Спросил Эдуард. Было страшно смотреть, как полупьяный человек в поношенном пальто передал гармонь. Эмиль Эдуардович взял несколько аккордов и, над вокзалом поплыла, "Марсельеза". Ее сменила «Розамунда», затем «Полонез Огинского» и в завершении он сыграл «Прощанье славянки».
Почти на ходу они запрыгнули в вагон.
Продолжение следует.