Штрихи к портрету времени. Александр Иванцов

Литклуб Листок
                Моему другу Михайлу Кузьмину,
                одной из жертв запойно-застойных времен.

     Пятый день мешали политуру, кончилась соль, а до седьмого ноября оставалось
несколько дней. Партком Ыныргинского совхоза на демонстрацию и прочие торжества заказал четырехметрового Брежнева, из металла.
Миня Кузьмин потом курил и похохатывал:

- Как они эту дуру потом таскать-то будут?

- Так это, поставим на помост из досок, - сказал напарник.

- Доски-то сырые, пятерка и листвяк, - взбалтывая политуру, сказал заезжий художник-передвижник Миня.

- Дело ихнее, лишь бы заплатили как обещали! Ну, давайте дернем, покурим, да расписывать этот шедевр будем. Пять дней уже возимся, пора деньги получить да сдергивать.
     Минька, поморщась, расстался с политурой, крякнул, сказал: «Хороша, стерва, чисто русский напиток». Закурил. Напарник проделал то же самое.

- А ты чего, Миня, руку так вперед нарисовал? И ноготь на мизинце какой-то длинный.

- Да пошел он...

- А давай ему еще одну Звезду героя подлепим?

- Тогда давай и Лауреата лишим, как недостойного.

     На том и порешили, взбалтывая опять политуру (не пожалели на святое дело).
Работать решили по вахтовому методу: кто трезвый, тот и расписывает. Другой — или мешает политуру, или спит. Спали тут же, около вождя.
Раз в день заходила парторг, сорокалетняя, приятная женщина. Справлялась — успеют ли? Нервничала.

- Соли бы подбросить для колорита, - напутствовали передвижники, - а так — не беспокойтесь.
 
     Соль помогла, успели вовремя. Парторг была довольна: гегемон как вылитый, только брови почему-то синие (будто тоже политуркой недельку баловался) и, кажется, пять Звезд, а не четыре.

- Да нет, четыре, -враз ответили передвижники.

     Валентина (парторг) побежала по деревне, по знающим людям. Никто толком не знал — четыре или пять, знали, что много. Это задержало расчет на сутки. Долго листали с библиотекарем энциклопедию, так ничего не прояснив. Дала команду оплатить, и передвижники пьяной поступью молча поплелись к окошечку получать за гегемона. Завтра праздник, погуляем, а после седьмого домой.

     На седьмое, на демонстрации был сильный ветер. Сбоку от трибуны, взявшись за руки и прижавшись друг к другу, как основоположники марксизма Маркс и Энгельс (чтоб не сдуло), стояли передвижники. Шесть передовых рабочих, с красными бантами на фуфайках, матерясь и все проклиная, шарахались с гегемоном, еле перестявляя ноги, несли гегемона, стремясь держаться по ходу демонстрации. Подвыпивший духовой оркестр (исключительно из-за холодов), в основном состоявший из работников пожарной охраны и энтузиастов, лихо наяривал «Вихри враждебные», постоянно сбиваясь на мотив «вот кто-то с горочки спустился».

- Живыми не уйдете! - проносясь мимо передвижников с четырехметровым идолом, прокричали передовые рабочие.

- Пора, - сказал передвижник Миня, - через час автобус.

     Оглянувшись назад, они заметили, как сильный порыв ветра вогнал рабочих вместе с гегемоном в большую холодную лужу и намертво засадили их там. Железный Ильич трепетал и громыхал на ветру посреди лужи.

-... почти аналогичный случай с нами произошел в Онгудае, - быстро удаляясь в сторону остановки с торчащими их кармана кистями и остатками политуры в рюкзаке, - рассказывал Миня. - Там со мной расчет произвели десятикопеечными монетами. И я с мешком мелочи зашел в магазин купить водки. Сам весь зеленый от краски, морда тоже зеленая как у крокодила Гены. Продавцы шарахнулись от меня, думали — Фантомас. А я мешок мелочи на прилавок высыпал и кричу: "На все водки!" - Так выпить захотелось. Продавцы  перепугались, забыли, что сенокос, и выдали четыре ящика четками. Так мы три дня с ихним парторгом и председателем райпо на каких-то задворках бузили, - досказывал Миня, сядясь в автобус.

     Через несколько дней легендарный гегемон бесславно почил. Минькин монумент сгодился еще раз, на траурном митинге. На этот раз его не такскали, он стоял около деревянной трибуны, подлишенный Лауреата и Звезды Героя.

-... от нас ушел верный ленинец..., - заунывно тянула парторг.

     А в Горно-Алтайске, в ресторане «Алтын-Кёль» - за накрытым столом мирно беседовали передвижники. Оркестр пьяно напрягался, ориентируясь на единственного трезвого члена оркестра, гитариста Евгения Шанина. Публика налегала на спиртное, как перед Вселенским Потопом, оркестранты тоже. Дело шло к закрытию.
     Оркестр играл в неполном составе, что случалось почти ежедневно из-за поклонения Бахусу. На сей раз потерялся солист по кличке «Чума». «Чума» был колоритнейшей личностью. Борис Плакас сделал по просьбе Чумы специальный микрофон с длинным шнуром, чтобы тот, распевая своим чудесным голосом, мог передвигаться среди столиков и сшибать у посетителей рюмки. Когда-то «Чума» с большим успехом пел в Воронежской филармонии, но по мере того, как спивался, скатывался все ниже и ниже. И вот скатился, наконец, в бескрайние просторы Западной Сибири, в кабак.

     Изрядно подвыпившему оркестру было невдомек, что Чума в это самое время мирно спал на куче угля в котельной ресторана. Вдруг он дернулся, проснулся и машинально пошел на звуки любимого оркестра, как кобра, завороженная звуками флейты.
     Он появился среди пьяной, шумной публики в белоснежной рубашке, только спина была черна. Чума рывком взял микрофон и запел свою любимую, продвигаясь по залу. Оркестр ошалело подхватил. Только Валя Мутев с обжигающим губы окурком мирно дремал под своей гитарой. И в его бескрайней лысине отражался кабак во всем его великолепии. Сегодня Бахус победил его.

     Проходя мимо столика передвижников и на несколько секунд как бы нечайно задержавшись, завороженный доверху наполненными фужерами, Чума лихо пропел:
«... и Родина щедро поила меня
березовым соком, березовым соком...»

Затем машинально взял со стола фужер, опрокинул его, сказал: «Спасибо», -  и, удаляясь, продолжил песню.

- ...да, вовремя мы его спихнули, - продолжал Миня, ошалело разглядывая пустой фужер.

- Кого? - задумавшись, спросил напарник.

- Так, гегемона...

После траурного митинга гегемон простоял несколько месяцев, всеми забытый. Потом его отодрали от помоста и забили им дыру в прогнившем свинарнике. И темными зимними ночами свиньи тихо что-то похрюкивали ему на ухо.

      И сколько таких Ильичей закрывало несметные дыры несметных российских свинарников?..