Одуванчики

      
      Огненным валом прокатилась война по Украине в первые же месяцы. Небольшой хутор Сосновка от оккупации спасло то, что он затерялся в глухих непролазных лесах.
      От райцентра вроде бы недалеко, километров 25, но единственная насыпная дорога была ненадёжной, а разбомблённая и вовсе исчезла, затянувшись болотом. Остались ниточки-тропинки, известные только местным. Вскоре эти тропы стали партизанскими.
      Мужики ушли на фронт, остались женщины, дети и колченогий, но шустрый дед Митяй : грибник, ягодник, лесной проныра и "местное радио". А вести доходили совсем плохие.
      Как-то под вечер из пущи вышла группа бойцов, пробивавшихся из окружения. На них было страшно смотреть: заросшие щетиной лица, в глазах злоба! Шли с оружием,
      в плащ-накидках, которые ещё не успели истрепаться. Шли четверо, а пятого несли на самодельных носилках, и было заметно, что из последних сил. Зашли в хату, что стояла на краю неглубокой балки. Здесь жила семья Лелюшко, но сейчас хата казалась пустой: отец и сын ушли со всеми, а мать отправилась их провожать и заодно навестить родственников, посоветоваться да и пропала. На хозяйстве осталась 16-летняя дочь Валюшка, приехавшая на каникулы. Вскоре она прибежала с дальнего покоса: хуторские пацанята принесли ей известие о солдатском десанте. Зашла в хату и увидела, что все спят вповалку прямо на полу.
      В центре носилки с тяжелораненым, накрытым до подбородка. Лоб белый, нос заострился, дыхание еле слышно. Собрала кое-какую еду и ждала чуть не до утра. Наконец зашевелился лежащий у двери. Позвал в сени.
      - Хозяйка?
      - Да. Валентина.
      - Больно мала.
      - А никого больше нет.
      - Так вот, Валентина. Мы сейчас пойдём дальше. Лейтенант наш ранен в грудь навылет. Совсем плох. Придётся оставить. Если что, похороните по-человечески. После войны памятник поставим. Вот его документы. Спрячь понадёжнее.
      ...На рассвете они ушли, и Валюха осталась с умирающим. Смотрела на него издалека, подойти боялась. Стала разглядывать военную книжку: Павел Седов, 20 лет, из Ленинграда, штампа о браке нет, фотография родителей. Красивые. Вдруг раненый захрипел:
      - Воды...
      И тут же:
      - Документы...- и опять затих.
      - Здесь, не волнуйтесь. Я их в Библию положу.
      Подумалось: а вдруг выживет? И полетела за самой лучшей подружкой Ганкой. Ганка старше на три года, неместная. Привёз её сосед Петро год назад, мамке свою молодуху отдал, а сам опять удрал на заработки. К земле не тянется, шалый, непутёвый, а вот с жинкой угадал: спорая, прижилась быстро. Своего "чоловика" любила как кошка, не стеснялась висеть на нём грушей даже на людях. На проводах еле отодрали. Всех удивила.
      Девчонки не разлей вода, особенно с начала войны. Но какие же они разные! Валентина - кареглазая, с тёмной косой до пояса, неторопливая, с тихой улыбкой. Ганна - быстрая, заполошная, смешливая, добрая через край. Отличалась от хуторян почти белыми волосами. Частые мелкие кудри росли непокорно, сколько ни приглаживай - во все стороны торчали пружинками. Чистый одуванчик! Бровей не видно, зато всегда блестящие серые глаза и большой алый рот. Залюбуешься! Правами старшей не пользовалась, считала Валюху умней себя (и правильно). По Петру сильно тосковала, но волю слезам не давала: горе в каждой хате.
      Подружки стали выхаживать лейтенантика. Травяные отвары, щи да каша. По ложечке, по ложечке... Смущаясь, купали его в деревянном корыте. Он то приходил в себя ненадолго, то впадал в забытьё. Всё-таки молодость побеждала, и пришёл день, когда, посмотрев на лавку, где лежал Павел, Валя увидела, что он сидит и удивлённо смотрит по сторонам:
      - Бритва есть? Наверно, на лешего похож?
      По капельке прибывали силы, стал девчат стесняться. А у них дел по хозяйству невпроворот - скотина, огород, покосы, ягоды набрать на дальнем болоте. Но успели разглядеть в доходяге "гарного хлопца". Что скрывать, души девичьи затрепетали, воображение заиграло.
      Как стало легче дышать, попросил позвать деда Митяя, был о нём наслышан, мол, знает все лесные тайны, поможет пробиться.
      Похудевший, неустойчивый Павел старался поскорее окрепнуть. Ходил, цепляясь за стенки, спускался по ступенькам во двор. И так шаг за шагом по косому склону спустился на узкий бережок. Реки как таковой не наблюдалось - ручеёк по камешкам. Но в этом месте была глубокая яма, и образовалась запруда, ставок. В мирное время здесь купались хлопцы и девчата. А около раскидистой мощной ракиты сколько было свиданий - одна луна знает.
      Сидел на песке и ждал, когда перестанет кружиться голова. Звенящая тишина. На противоположном пологом берегу стеной стоит освещенный лучами вековой лес-кормилец. Если бы не война... Но ворочались тяжёлые мысли, не давали покоя: в свою часть! Как он ненавидел себя за слабость, зависимость от девчат, за то, в каком неоплатном долгу он перед ними. И тут же радость, что вечером снова их увидит.
      Запали в сердце обе, но, узнав, что у Ганки муж воюет, полностью переключил все чувства на Валентину. По ночам не спал, ловил её дыхание из закутка. Впервые с ним такое, кроме учёбы ничего не было, хотя ленинградские девушки и кружили вокруг училища.
      У воды стало полегче, кое-как добрёл до дома и повалился на лавку. Всё вокруг закружилось каруселью, но голова была ясной. Теперь он каждое утро ходил к раките и подолгу сидел, вдыхая сосновый запах.
      Так было и в тот, последний, как оказалось, день. "Пора, - думал Павел. Уже смогу. Надо деда Митяя предупредить". Накатила дремота. Вдруг плеск воды, ближе и ближе. Открыл глаза и не поверил: из запруды выходила девушка с золотыми от солнца волосами, длинная тонкая рубашка намокла и облепила всё её крепкое тело. Такое он видел только в Эрмитаже. Ганка!
      Павел замер, окаменел. Прекрасная босоножка легко прошла по песку, опустилась рядом, не говоря ни слова, обвила его руками и прижалась. Губы нашли друг друга. Внутри у парня как будто взорвалась граната. И под Божьим оком произошло вечное, неизбежное.
      ...Сколько длился этот дурман, неведомо. Очнулся, когда русалка, оглядываясь, плыла к тому берегу. Золотой шар головы, лёгкий смех и единственное слово:
      - Завтра!
      Приходил в себя, трезвел. В руке зажат лоскутик белой ткани, наверное, пытался удержать нежданное чудо. Господи, что это? А Валюшка?
      Последующие события как в ускоренной съёмке. Записка: "Валя! Спасибо за всё и прости. Буду жив - приеду за тобой. Твой Павел". Удалось перейти линию фронта, с огромным трудом найти свою часть. Под Курском потерял правую руку, после госпиталя разыскал мать (отец погиб), в Ленинграде им вернули комнату, работал в военкомате.
      А мысли всегда были в Сосновке.
      ...Через год после войны собрался. В райцентре никак
      не мог найти попутчиков. Говорили, что дорогу наладили. Расспрашивал долго, и - удача: телега из Сосновки по утрам приезжает за продуктами! Тёплую июльскую ночь просидел на скамейке у магазина. В нетерпении ходил туда-сюда, пока не услышал, как тарахтит телега. Лошадь шла еле-еле, её никто не подгонял. Ослабленные вожжи держал в руке мужичок в старой стёганке и низко надетой шапке-ушанке. Подошёл - мать моя, дед Митяй! Совсем скукожился, лицо с кулачок. Кинулся обнимать, только старик не сразу признал бывшего знакомого:
      - А, это ты, которого наши девки спасли?
      - Вы меня к партизанам отвели.
      - Да-да. И не только тебя. Руку, значит, потерял. Что ж, бывает хуже.
      Разволновался молодой инвалид войны, щека после контузии опять задёргалась.
      - Как там девчата? Приехал поблагодарить.
      - Кого благодарить? Ганка померла давно. Родами. Ребёнка где-то напартизанила. После Победы один только Петро, муж её, и вернулся. Узнал всё про жинку и опять счез.
      У Павла занемела вся правая сторона тела. К чему ещё ему надо быть готовым?
      - А Валя Лелюшко?
      - Валюха живёт с матерью. Та нашлась, её немцы на работы гоняли.
      - Она вышла замуж?
      - Валюха? Да нет... Табачком не угостишь?
      - Да весь кисет возьмите.
      - Одобряю. Долго буду помнить.
      В Сосновке сошёл с телеги у самой балки. Поправил вещмешок. По заросшему кусками бережку пробрался до живописно развалившейся старой ракиты и постоял у ставка. Это место снилось ему часто. Что творилось в душе - слов таких нет. Вынул из кармана сложенный белый лоскуток и бросил его на водную гладь. Тихое течение подхватило клочок и понесло к перекату.
      Поднялся по тропке к знакомой до боли хате. Совсем повалился плетень, повсюду высокая крапива и беспорядочно растущие подсолнухи. Во дворике трава скошена.
      На низеньком чурбачке сидит босоногий хлопчик лет пяти. Штанишки на одной бретельке, плечики узенькие, а голова что твой одуванчик - белые пружинки волос во все стороны. Какая-то догадка шевельнулась в голове, но никак
      не додумывалась.
      Мальчишка старательно разбирал на запчасти небольшое лукошко, выдёргивая прутик за прутиком. Подарок мамке! Павел скрипнул подобием калитки, проказник взглянул, испугался и громко заплакал. Тут же с крыльца сбежала женщина в лёгком сарафане, на ходу снимая с головы полотенце. Только что мылась. Тёмные волосы рассыпались по загорелым плечам:
      - Сыночка, ты что забоялся?
      Добежала только до половины дорожки и резко оста-новилась, встретившись взглядом с гостем у плетня.
      - Паша! Боже мой! Это ты...
      - Как обещал. Здравствуй, Валюшка...
      Дыхание перехватило. Малыш заплакал ещё громче от обиды, что на него не обращают внимание. Валентина подхватила одуванчика и подошла к тому, кого ждала всегда и вот дождалась. Вскользь глянула на пустой рукав.
      - У тебя сын? Как зовут?
      - Павлик.
      - Как меня.
      - Твой сын, Паша.................