Глава 12. Нюма в Каунасе.
Этот спектакль в курортных театрах «одного актёра» я видел уже многократно, и, хотя тот единственный актёр и не собирался шутить, можно было смело отнести такие спектакли к жанру комедии.
Итак, долетев до Вильнюса и прибыв утром на первом же поезде в Друскининкай, я вместо того, чтобы скорее попасть к Нюме и Милочке, по которым ужасно соскучился за год, сидел в кабинете у курортолога санатория «Драугисте». Курортологи торчат нынче в любом санатории. Прежняя специализация подобного «врача» значения не имеет и может быть полярной в обширном понимании этого слова: от акушера до патологоанатома, от стоматолога до проктолога. Курортолог – единственная медицинская профессия, абсолютно не требующая врачебных знаний (достаточно где и как угодно приобретённого диплома об окончании любого факультета любого мединститута плюс наличие определённого блата), но требующая профессиональной подготовки по системе Станиславского, а также примкнувших к нему до кучи однофамильцев Немировича и Данченко в школе-студии МХАТ или ей подобной. Курортолог-актёр должен уметь представительно выглядеть. Изображая на солидном лице профессорскую задумчивость, достойную по меньшей мере учёной степени, как любит выражаться Нюма, фельдшера медицинских наук, он обязан, не прибегая к помощи рентгена, распознать по виду «больного» с максимальной степенью приближения два следующих признака, от которых будет зависеть уровень отдачи его как актёра в предстоящем спектакле:
1.Что находится в портфеле зашедшего (в идеале пациент должен открыть дверь ногой, ибо его руки должны быть заняты подарками).
2. Насколько сильно оттопыривается карман брюк в месте, где лежит кошелёк.
Все врачи-курортологи в Друскининкае носили, как и прочие литовцы, фамилии и имена, заканчивающееся на «ус (юс)» или «ас (яс, ис)», однако вызывала настороженность корневая основа их ФИО, и если Эдуардаса Бухманаса наивный человек мог бы принять за литовца, то имя Аронас Рабиновичюс вызывало нехорошие подозрения практически у всех пациентов, включая неотёсанных вахлаков из российской глубинки. Особо недоверчивых не успокаивало даже то, что все эти «Рабиновичюсы» обладали мощнейшим прибалтийским акцентом, вплоть до повторяющейся рефреном пошлой фразы: «Как это сказать по-русски?».
Сегодняшний медработник раздражал меня меньше прочих хотя бы потому, что в отличие от других впервые разложил перед собой листочки моей истории болезни, исписанные корявым почерком моего лечащего врача, не в перевёрнутом виде.
Нужно отметить, что, к великому сожалению курортологов, арсенал средств, которыми они обладали, был весьма и весьма скуден. Современный «врач» не мог серьёзно рассчитывать на вознаграждение, предлагая такие бесплатные процедуры как двадцатиминутные прогулки в парке перед завтраком либо «воздушные ванны» на балконе санатория. Теперешний больной такую мякину обычно не заглатывал и лезть в портфель не торопился. У доктора, правда, имелось ещё в запасе некоторое количество сеансов массажа и грязевых аппликаций, отпускаемых исключительно участникам Куликовской битвы (Мамаева побоища) 1380 года, но эта роскошь предоставлялось простым гражданам за отдельную взятку. Однако всегда и во все времена оставалась пресловутая минералка. В Друскининкае было всего два вида воды: «Бируте» и «Друскининкай». Первую пить было невозможно, ибо была она настолько солёной, что в ней не тонул даже лом. Использовать «Бируте» можно было разве что только для съёмок фильма об Иисусе Христе в том эпизоде, где он ходил по воде, либо для съёмок клипа песни:
По реке плывёт топор из села Кукуева
Ну и пусть себе плывёт, железяка …чёртова.
Словом, выбирать было не из чего. Тем не менее начинался традиционный, многократно сыгранный моноспектакль под названием «Терзающие сомнения» именно с выбора воды. Я, естественно, сильно сокращу описание, опустив длинный ряд малозначительных сцен, и ограничусь одной страничкой, хотя по сценарию спектакль длится не менее получаса. Доктор надувался, уходил в себя и после знаменитой минутной паузы, прописанной ещё Станиславским, начинал свой обычный монолог (желая убрать ненужную детективность нижеследующего повествования, сразу озвучу читателю заранее известный рецепт – по одному стакану воды «Друскининкай» 3 раза в день за 15 минут до еды):
- Итак, начнём с водички «Бируте»…, да, с «Бируте»! Это единственное, что поможет в вашем случае! Только «Бируте»!.. Или нет, пожалуй, нет…, лучше начать с «Друскининкай». Точно – с «Друскининкай»!.. Никакой «Бируте» - остановимся на «Друскининкай»! В вашем случае - только «Друскининкай»! И не спорьте! – останавливал он меня жестом, хотя я и не собирался спорить. - Запомнили? Ничего больше, кроме «Друскининкай»! Именно «Друскининкай»…
Повторив эту часть монолога с незначительными трансформациями раза три, доктор в какой-то момент, облегчённо вздохнув, откинулся на спинку кресла, удовлетворённый разгромным выигрышем в споре с самим собой при выборе названия воды и, изображая напряжение на задумчивом лице, продолжал:
- Так, с водой мы, пожалуй, определились. Это замечательно. Теперь давайте установим количество и обозначим время приёма…. Остановимся на одном стакане…
Доктор терпеливо подождал, пока вокруг него соберётся консилиум из воображаемых им врачей, и затеял с ними нешуточный спор:
- Вы считаете, что полтора? - дерзко спросил он, глядя куда-то поверх моей головы, из чего я сделал вывод, что его главный виртуальный оппонент стоит по сценарию за моей спиной. – А я считаю, что достаточно будет одного. Нет, не после еды, - немного наклонив голову и посмотрев вправо, резко отшил он кого-то ещё, стоявшего в стороне, а именно «до». Да… до еды! Минут за 20…. Нет, за 15. Или, пожалуй, всё же за 20 минут до еды, - он, с минуту тасуя мои листочки, вдруг, якобы обратив на что-то внимание, нахмурил лоб, - нет за 15 минут. Да, ровно за 15 минут до приёма пищи. А вот сколько раз в день? – доктор надменно оглядел несуществующих врачей. – Начнём с четырёх, а лучше с трёх кружек в день. Да, пожалуй, с трёх!..
Специалист по водопою театрально промокнул платком отсутствующий пот со лба. Он сильно утомился, но, гордясь победой над своими мнимыми оппонентами, был доволен трудным, но честно выстраданным решением.
- Итак, - торжественно произнёс он, - вот вам мой окончательный рецепт…
И он произнёс то, что произносят все до единого друскининкайские курортологи, произносят многие годы, всем без исключения и всегда, независимо от пола, возраста, диагноза и перечня противопоказаний. Что именно? – читайте выше…
Играл он хорошо. Я чуть было не начал ему аплодировать, услышав в финале знакомый рецепт, во всяком случае был искренне рад, что он не прочёл даже первой строчки моей «истории», в которой ясно указывалось, что я приехал на лечение в Друскининкай в седьмой раз. Режиссура спектакля такой оборот не предусматривала. Вместо оваций я вытащил из дипломата бутылку коньяка и, несмотря на то, что в его коллекции она стала юбилейной - трёхсотой, он был искренне рад хотя бы тому, что презентом снова не оказалась дареная – передаренная коробка просроченных, червивых и, можно не сомневаться, отвратительных конфет, привезённая каким-то больным из города Мошонки, Калужской области…
- Куда ты пропал, - Нюма крепко обнял меня, - мы с Милочкой с раннего утра тебя ждём, и, чтобы завтрак не остыл, мне пришлось уже три раза его съесть.
- Да, проторчал у курортолога в «Драугисте» Яниса … как его там?
- Янис Шульманас?
- Да, кажется. Ты его, вижу, знаешь. Ему можно доверять? Он в воде разбирается?
- Яшка Шульман? Он много лет проработал сантехником в санатории «Пушинас», плюс ещё трижды пьяным засыпал, едва не утонув, в установленной им же ванной, так что за эти годы, уверен, стал Нептуном и Ихтиандром в одном лице. Во всяком случае в Друскининкае лучше него в воде не разбирается никто.
- Тьфу ты! А мне и в голову не пришло, что он наш человек. С этими литовскими окончаниями … Мне из-за этого никогда не хотелось переезжать в Литву. Я же Биндер. Добавят к моей фамилии окончание «ас» да ещё ударение поставят на последний слог, и она станет не совсем приличной.
- Могу тебя успокоить, - улыбаясь, ответил Нюма, - в Литве ты - Биндерис, с ударением на первом слоге.
- Правда?! Прямо от души отлегло, зря я всю жизнь терзался.
Начался обычный весёлый трёп. Наум пребывал в прекрасном расположении духа, Милочка убивала наповал своим очарованием. Одновременно готовилось традиционное угощение, я же вытаскивал подарки под остроумные Нюмины комментарии.
- Что ты планируешь на завтра? - вдруг спросил он. - Я везу экскурсию в Каунас, поедешь со мной?
- С превеликим удовольствием. Вот только как быть с водичкой – нужно начинать лечиться.
- Три стакана «Друскининкай» мы можем набрать в термос, или рецепт сменился?
- Нет, нет! Всё как обычно, по стакану за 15 минут до еды.
- Ты должен говорить сколько раз в день, так как если бы точкой отсчёта являлась еда, то уже сейчас, в 11 утра, лично мне бы пришлось опрокинуть четвёртый стакан.
Бурное застолье продолжалось около двух часов к тому моменту, когда неожиданно зазвонил телефон.
- Ты там поближе, - попросил Нюма, подними трубку.
- Алло, это Наумас? - услышал я сексуальный голос с сильным литовским акцентом на другом конце провода. - Это я, Виолетта. Я записываю тебе на завтра, на 10 часов утра, теплоходную экскурсию в Лишкявский замок, хорошо?
- Очень хорошо, - ответил я, - вот только, дорогая Виолетта, есть небольшая заминочка…
- Тсс, - Нюма приставил указательный палец к губам, и уже через секунду трубка оказалась в его руках, - да, Виолетточка, записывай. Спасибо большое, буду, как штык!.. А чёрт его знает, что это обозначает! Обычная чушь. Короче, приду обязательно.
- Куда? В Лишкяву? Теплоходом на 10 утра? – как будто услышав весь текст заранее, попросил он моего подтверждения. – Это конкурирующая фирма, - объяснил он, - они не должны знать, что я сижу на двух расшатанных табуретках одновременно, в противном случае я рискую этими табуретками прищемить себе … и запеть потом голосом Робертино Лоретти.
- Да. Но как же Каунас?
- В восемь утра я еду в Каунас, а в Лишкявский замок поплывёшь ты.
- Я?!!
- Да, здесь рядом, меньше 10 км. К двум часам уже будешь дома. Выручай меня. Семь рублей я выдам тебе прямо сейчас, а в Каунас съездишь со мной через неделю.
- Какие семь рублей, Нюма, ты в своём уме? Я в жизни никогда не водил экскурсий и в жизни не был в Лишкяве.
- Так побываешь! Уверен, что тебе понравится. Шикарно проведёшь время. Деревня и крепость существует с XI века. Какой вид на Неман! Один костёл XVIII века чего стоит. Да что ты весь трясёшься. Должен тебе честно признаться, что в 9-ти из 10-ти случаев проведения мною экскурсий в незнакомые места, я сам оказывался в них впервые. И не в какие-то там деревушки на 30 жителей, а большие города с давней историей. И этот авантюризм вовсе не является ни моим изобретением, ни моей монополией – так делает основное большинство гидов. Пойдём, я проведу тебе инструктаж.
Вслед за этим я, находясь в предобморочном состоянии, слушал какой-то бред о теплоходе, о чтении текста из капитанской рубки, получил пять кило литературы по истории Великого княжества Литовского, которыми я должен буду «грузить» группу из тридцати туристов, прибывших со всех концов необъятного СССР и выстроенных мною у развалин крепостной башни. И, кстати, по какой из тропинок можно добраться до этих развалин и по каким признакам я смогу их отыскать, ибо за 800 лет они окончательно истлели и практически исчезли в густой траве. Повешусь, ей-богу!
- А если будут вопросы? – поинтересовался я, теряя сознание.
- Вопросов, практически, не бывает…. Так о чём это я? Ах, да! Ну а потом - ещё проще, - бодрился Нюма, - спускаешь их по той же тропке с крепостного холма и дальше по единственной лишкявской улице ведёшь их к барочному ансамблю костёла Святой Троицы. - Нюма протянул мне ещё одну книгу с вложенной в неё закладкой. - Костёл, правда, будет закрыт, но рядом в домике живёт сторож Николаюс – он за 30 копеек откроет и впустит вас всех внутрь.
- Почему за 30 копеек? – спросил я голосом умирающего.
- Он возьмёт пустую бутылку, добавит 25 копеек и купит бутылку пива.
- А если у него нет пустой бутылки?
- Ладно, дай ему 40 копеек, но ни цента больше! Ну а когда посмотрите костел, то на обратном пути заведи их в шикарный магазин, там рядом, метров 40 пройдёте и направо за угол. Гарантирую: они будут в восторге! И, кстати, на тот невероятный случай, если кто-либо в восторге от экскурсии не будет и решит жаловаться, назови себя вначале, в момент знакомства с группой, Борисас Биндерис – псевдо-литовские имена они не могут запомнить под пистолетом.
- Ещё чего не хватало! – заносчиво ответил я.
Однако на следующий день мало того, что я тут же представился Борисасом Биндерисом, я к тому же стал говорить с таким чудовищным прибалтийским акцентом, что с трудом разбирал собственную речь. Я счёл своей обязанностью ликвидировать все сомнения в том, что я литовец, чтобы максимально ограничить количество возможных вопросов, ибо мне казалось, что в этом случае люди освоят главную мысль: «Что с меня спросить, с прибалта нерусского?». Правда, в течение 20 минут мой акцент полностью прошёл, как проходит головная боль. У слушателей могло возникнуть ощущение, что я с утра принял пару таблеток сильнодействующего «антиакцентина».
Но всё это было завтра. А сегодня …
Весь вечер до самой ночи я изучал, точнее, натурально учил наизусть историю побед (признаюсь, довольно интересную и даже невероятную) того самого Великого княжества Литовского в целом и систему оборонительных крепостей в частности. Кстати, именно Лишкявская крепость, как я понял, ни в каких оборонительных операциях в Литве не принимала участия, так как никогда не была достроена. Впрочем,кому нужны эти малозначительные подробности.
А ночью мне приснился сон. Обычно мне не снятся сны, а если и привидится какая-либо чушь, то всё равно я не в силах её запомнить. Этот же кошмарный сон, в чём вы сейчас убедитесь, я в подробностях помню до сих пор.
Сначала я увидел себя рассказывающим что-то людям, сидящим на покрывальцах либо прямо на травке красивого, солнечного холма. Люди держали в руках бутерброды, наливали чай из термосов, но никто не жевал, ибо все до единого слушали меня, открыв рты.
Потом я начал обращать внимание, что это вовсе не холм, покрытый зелёной травкой, а серая, каменная аудитория, напоминающая огромный амфитеатр, и в нём вокруг меня сидят тысячи злобных профессоров, задающих жуткие по сложности вопросы не то по квантовой электродинамике, не то по квантовой теории поля (хотя о существовании этих наук я за жизнь не слышал). Я тужился отвечать…
Меня спас неожиданно заигравший оркестр, исполняющий величественное вступление, с которого начинается увертюра к опере «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») Михаила Ивановича Глинки (в этом сне я также слышал эту музыку впервые). Сам же я оказался седым, растрёпанным, с огромной бородой мужиком – вылитый Фёдор Шаляпин в роли Сусанина. Вокруг стоял дремучий лес, злобные профессора превратились во вражеский отряд поляков, а воевода войска польского, жутко напоминающий курортолога из санатория «Драугисте» «литовца» Якова Шульмана, вдруг запел мощнейшим баритоном:
- Куда ты завёл нас, не видно ни зги…
- Идите за мной, не крутите мозги! - басил я в ответ.
- Сусанин, ты, видно, с пути уже сбился? - пел свою арию хор
польских воинов.
- Идите вы в жопу, я сам заблудился! - закончил я свою
партию.
Я не стал дожидаться, пока меня на куски растерзают ошалевшие поляки, и проснулся в холодном поту…
Без четверти 10 утра я подошёл к друскининкайской пристани, на которой ко мне тут же потянулись вовсе не для того, чтобы тут же меня задушить, невесть откуда узнавшие, что я их сегодняшний гид, несколько десятков довольно добродушных, мало напоминающих воинов польского отряда, мужчин и женщин разного возраста. Они как дети сгрудились вокруг моей персоны, выпытывая из меня подробности предстоящей экскурсии. Я же со сдержанной улыбкой отрепетированно произнёс с акцентом, более всего напоминающим акцент немецких офицеров в фильмах о войне:
- Я есть ваш гид Борисас Биндерис. Прошу, как это говорить по-русски, любить и жаловаться!
Сытые и добродушные отдыхающие весело захохотали и начали искренне заверять меня, что жаловаться никому не собираются. Я же сразу начал понемногу успокаиваться и через некоторое время, о чём я уже писал, утратил свой акцент. Окончательно это произошло в тот момент, когда я зашёл в рубку и, увидев у штурвала не слишком приветливого капитана-литовца, оценил всю бессмысленность той клоунады, которую вчера собирался ломать. Я с улыбкой выдавил из себя дежурное приветствие «Лабас ритас!» (доброе утро), сел на стул, пододвинул к себе микрофон, включил его и начал читать жуткий по своей безграмотности текст с затёртых листов. Причём я явно разогнался, во всяком случае, когда я прочёл:
« Мы сейчас проплываем под мостом…» мне пришлось тут же замолкнуть, ибо я случайно заметил, что до моста оставалось плыть ещё минут десять…
И вот я стою в плотном кольце доверчивых отдыхающих, заглядывающих мне в глаза, на вершине зелёного косогора, рядом с останками развалин крепостной стены. Вид, как и предупреждал Нюма, потрясающий: внизу Неман, бесконечные, насколько видит глаз, леса, синее небо, запах хвои и луга. И у меня не поворачивается язык заявить, что лишкявский замок никогда не был достроен и, стало быть, ни в каких оборонительных действиях не участвовал. Наоборот, я, уподобляясь Нюме, со слезами в голосе рассказываю леденящие душу истории о зверстве крестоносцев, о массовом героизме литовских воинов и, подведя группу к краю обрыва, показываю точное место, куда падали сраженные рыцари тевтонского ордена. А группа, напрягая глаза, всматривается в зеленеющий лесок на берегу реки, выискивая с высоты (и находя!!!) зацепившиеся за ветки деревьев ржавые остатки рыцарских доспехов. Хотя лесочку было 20, ну, от силы, 30 лет, но во всяком случае никак не 800.
Мне тут же пришла в голову мысль, посетившая когда-то Кису Воробьянинова: «А не начнут ли эти усомнившиеся васюкинцы меня бить?.. Ногами…». Не успел я об этом подумать, как ко мне подошла женщина с небесно-голубыми, потрясающе глупыми глазами и задала первый вопрос:
- А как наш Неман называете вы, литовцы?
Почему это «ваш»? – возмущённо подумал я. - Неман протекает по всей территории Литвы. Но вслух я мгновенно ответил, ибо знал по чистой случайности (есть такой санаторий): Нямунас. Меня смутило, что она записала это в блокнот. Впрочем, тут же выяснилось, что эта женщина решила во время отдыха выучить литовский язык.
- Я уже начала изучать ваш язык, - гордо заявила она и вытащила из сумки старую литовскую открытку «Su kovo 8!» («С 8 марта!». Дело в том, что по-литовски март – kovas, а в родительном падеже – kovo, что и было написано на открытке), – и язык у вас - дурацкий!
- Это почему? – злобно поинтересовался я, в душе, однако, радуясь, что ей попался не «настоящий» литовец (эта успокаивающая мысль, кстати, утешала меня в течение экскурсии беспрерывно и многократно).
- А потому! – понесла полнейший бред эта голубоглазая «профессор-лингвист», - Возьмём ваш «kovo» и наш «март». Значит наша буква «м» по вашему будет «k» , буква «а» - «о», буква «р» - «v» , а вот почему «т» снова будет «о» - вы можете мне это объяснить?..
Объяснить ей этого я не мог, ибо не являлся по профессии психиатром…
Однако ещё больше, чем эта туповатая женщина-полиглот, меня доставал старый и нудный лжеветеран – простой, как пуговица от советских кальсон, русофил и фоб всего, что не русо. Любую свою речь он начинал одной из вариаций фразы: «Мы вас освободили, а вы здесь зажрались, сволочи!». Он подошёл ко мне вплотную, прищуриваясь так, как будто, наконец-то, признал во мне знакомого ему ещё с войны оберстгруппенфюрера СС, и процедил сквозь зубы:
- А кто командовал армией в этих местах во время Великой Отечественной Войны?
Этот вопрос никаким образом не вписывалась в тему экскурсии, касающуюся средневековой истории Литвы, поэтому у меня не было даже двух вариантов ответа, ибо я знал только одного человека, именем которого в те времена были названы улицы во многих городах Литвы:
- Генерал Черняховский!
- А вот те хрен! Зажрались вы тут, гады, как я посмотрю! Армия генерала Черняховского была северней, а здесь командовал своей армией генерал Покровский.
Врёт он или нет – я точно не знал, поэтому не стал спорить, зато твёрдо решил придушить сегодня же вечером возвращающегося из Каунаса авантюриста Нюму.
Соблюдя приличия и постояв на холме ещё некоторое время в тишине, я, опасаясь ненужных вопросов, уверенной поступью пастуха стал спускаться со склона холма, ощущая сзади дыхание волочащейся за мной послушной толпы. Где-то там нас ждал костёл Троицкого монастыря и все, кроме меня, ощущали прилив религиозного возбуждения. Меня же терзали сомнения: дома ли сейчас сторож, который должен открыть нам ворота? Не нажрался ли он к 11 утра и не выйдет ли к нам в трусах с тяжёлого бодуна? И главное - что делать с деньгами? Из мелочи у меня в кошельке было как раз те самые несчастные сорок копеек, которые вчера намерил для сторожа Наум. Но мне теперь казалось, что их будет недостаточно. Эх, ещё копеек бы 10 добавить! Правда, был ещё рубль. Его было жалко, но не будешь же, в самом деле, требовать сдачу. Разменять в магазине – неудобно бросать отдыхающих, взять взаймы у кого-нибудь из них монетку – исключается…
- Да вот же он, - услышал я возмущённые и нетерпеливые возгласы из толпы, - куда вы идёте? («Не видно ни зги!», - продолжил я в уме, вспомнив вдруг свой вещий сон).
Задумавшись, я, оказалось, прошёл мимо костёла, не обратив на него никакого внимания, и уже заходил в лес. Да я и не таким его себе представлял, этот костёл. Я вообще был уверен, что он намного пышнее и находится гораздо дальше, а не буквально в двух шагах от холма. Разоблачения, правда, не последовало, но вот рубль был обречён…
Я жестом императора угомонил разбушевавшуюся толпу, пообещав ей, что сейчас всё устрою, и нырнул в калитку, за которой темнел ветхий, неприглядный домик. На мой скромный стук в двери тут же нарисовался маленький, сморщенный, беззубый, желчный мужичок. Одетый.
- Лабас ритас, - выпалил я дежурное приветствие и тут же перешёл с языка Пятраса Цвирки на язык Александра Пушкина, - не откроете ли нам ворота, отец, туристы интересуются также внутренним оформлением костёла.
Я пошелестел протянутым рублём…. Наум был прав – я рисковал. Лицо мужика стало опасно высвечиваться изнутри и меняться буквально на глазах. Эффект превзошёл все мои ожидания и больше напоминал последствия какого-то запрещённого приёма из сеанса шоковой терапии. То есть степень эффекта была такой, что захотелось тут же, с этой же минуты переименовать собор Святой Троицы в Преображенский.
Итак, мужичок божественно просиял, схватил рубль, сунул его в карман штанов и бегом понёсся открывать ворота. При этом он начал нести околесицу, способную шокировать любого видавшего виды лингвиста шедеврами косноязычия. Его речь на 95% состояла из слов-паразитов, наиболее частыми из которых были: самое, значит, такой и ага, чего никак нельзя было сказать о его более чем «красноречивых» жестах руками с длиннющими, корявыми пальцами, которыми он сопровождал едва ли не каждое сказанное им слово. Причём его явно мало интересовала история Святого Семейства. Больше его угнетала окружающая нищая действительность и отсутствие выпивки. Говорил он при этом с пулемётной скоростью.
- Были раз, значит, пузырь, ага, тащат (жест: растянутые мизинец и большой палец – с его пальцами выходило не менее 0,8 литра), самое. А-а-а, чё, говорят, тогда было, хрен с ним (особый неприличный жест)! Они, такие, чё, мол, сичас. Я, такой, значит, зырк (жест: оттянутое огромным указательным пальцем нижнее веко), ага, самое, ну чё, сказал, значит, то да сё, нету ни хрена (особый неприличный жест) в монастыре похмелиться (жест: удар обратной стороны ладони левее подбородка), самое, - лилась его вдохновенная речь, за точность приведённого порядка употребления им слов в которой я, правда, не ручаюсь. Говоря иначе, философские сентенции сторожа об экзистансе монастыря приобретали в его речи чисто экзотерическую направленность, наиболее внятно донесённую неподготовленной публике. Я понял это так, что в недалёком прошлом некий контингент изъявил желание лицезреть за соответствующее вознаграждение также внутренний интерьер вверенных сторожу апартаментов, но ему (контингенту) в этой связи представлялась особо актуальной не столь отдалённая история монастыря, сколько принципы его нынешнего существования. Наш новый «гид» явно не был литовцем: литовцы на таком «высоком русском» изъясняться не умеют. Его фамилия, как выяснилось чуть позже, была Потаповас. Николаюс Потаповас. Чувствуете? А вы уже решили, что все литовцы исключительно Рабиновичусы и Хаймовичусы? Нет! И Потаповасы туда же лезут…
Мужики-отдыхающие, как ни странно, с каким-то особым вожделением, как будто речь шла не о монастыре, а о публичном доме, интересовались наличием «живых» монахинь (с чего они только взяли, что монастырь действующий?), и вся толпа неотлучно ползла этаким Змеем - Горынычем вслед за охранником, внимательно слушая и понимающе кивая своими многочисленными пустыми головами. Экскурсанты смотрели ему в рот с таким восхищением, будто это был Марио Дель Монако, исполняющий специально для них лучшую арию Радамеса из оперы «Аида» Джузеппе Верди. Иногда этот сикьюрити на секунду замолкал, но, видимо нащупав в кармане рубль, вновь захлёбывался эпилептическими приступами «красноречия». Моментами в избытке чувств он даже пытался плясать гопака посреди собора и один раз изобразил нечто вроде сальто. Все тащились…
Был, однако, один неприятный момент. Наша туповатая «лингвист-пылеглотка» в какой-то момент, решив подбодрить старика, высказалась впервые в жизни по-литовски и, как следовало ожидать, отморозила очередную чушь. На его немой жест (щелчок пальцами с поклоном), обозначающий: « Как, мол, я вам?», она вместо «Вискас гярай!» (Всё хорошо!) выкрикнула эти слова в родительном падеже: «Висо гяро!» (Всего хорошего!), что в данном контексте выглядело приблизительно как «Пакедова, придурок!». Старик стойко стерпел оскорбление. Наивная «пулеглотка» так ничего и не поняла.
Как ни обидно, но я вынужден был отметить, что его «живая», народная речь нравилась людям куда больше, чем выслушивание моего перечня академических сведений о Лишкяве в целом, о первом реформаторском храме XVI века, барочном ансамбле костёла Святой Троицы и доминиканском монастыре второй половины XVIII века в частности.
Что особенно любопытно: внимательно слушая всю эту историю вечером того же дня, Нюма был ею потрясён, ибо, всегда давая сторожу лишь по 30 копеек, он, как и многие другие, был уверен, что охранник лишкявского костёла – глухонемой от рождения.
Но сцена прощания с публикой была этим сторожем явно затянута и переиграна: он расшаркивался, с лёгкостью отпускал всем любые грехи, танцевал цыганочку с выходом, крестил всех направо и налево, целовал ручки – я с огромным трудом его угомонил, оттащив от благодарной публики.
Выходя из костела, я поблагодарил Создателя за то, что мне не пришло в голову добавить к рублю ещё те 40 копеек – дед в этом случае исполнил бы под куполом храма акробатический этюд на трапециях. Я даже огляделся вокруг себя – не висит ли где-нибудь реклама: «Сегодня в лишкявском храме-шапито весь вечер на манеже братья-акробаты Потаповасы со своими дрессированными экскурсантами»…
Экскурсия тем временем подходила к концу, но до отплытия теплохода оставался почти час, поэтому я решил воспользоваться советом Нюмы и заработать напоследок хоть несколько очков, заведя их в расписанный Нюмой «шикарный магазин», сообщением о наличии которого в Лишкяве я тут же всех порадовал. И какой чёрт потянул меня за язык заявить, что их поразит его роскошь и что я всегда, когда бываю здесь, люблю в нём отовариваться.
Мы прошли в направлении пристани ровно сорок метров, завернули за угол, но … никакого «шикарного магазина» или хотя бы какой-либо торговой точки на прилегавшей улочке не было в помине. История с храмом, мимо которого я прошёл полчаса назад, не заметив его, не казалась теперь проколом. Храм всё-таки существовал. Мало ли что: я просто задумался и прошёл мимо него случайно. Но магазина не наблюдалось вообще. Заблудиться на единственной коротенькой улице длиной в сто метров невозможно. Спрашивать у прохожих (а их, кстати, и не было), где здесь магазин, который я только что на чём свет стоит рекламировал, по меньшей мере идиотизм. Что делать? Нет, дорогой Нюмочка, душить тебя вечером я не стану – я придумаю что-нибудь более изощрённое…
И тут неожиданно с небес спустился настоящий ангел. Ангел на сей раз предстал в виде изрядно помятого сторожа Потаповаса с торчащей из левого кармана штанов пустой бутылкой, который, обгоняя нас быстрым шагом, раздавал воздушные поцелуи, фамильярно подмигивая обоими глазами слабой половине нашего растерявшегося было общества. Спасение! Я ему сразу всё простил. Нужно теперь улучшить минутку и тихо выведать у него, есть ли у них здесь магазин.
Однако спустившийся ангел, больше, впрочем, смахивающий на опустившегося чёрта, как и положено неземным существам, предвосхитил мой вопрос:
- Я в магазин, - извиняющимся тоном проговорил он волшебное слово и, заговорщически подмигнув мне, похлопал своей лапой по правому карману штанов. Он прошёл ещё пару десятков шагов, свернул вправо на тропинку и вошел в дверь большого побеленного сарая. Причём даже не шикарного сарая, а совершенно обыкновенного…
Спешу успокоить своего напуганного читателя: Нюма не пал жертвой уголовного преступления, ибо, зайдя в магазин, я понял, что он имел в виду под словом «шикарный». Большинство жителей СССР, впитавших с материнским молоком слово «дефицит», решило бы, что они видят перед собой декорации знаменитой, ломящейся от товаров пещеры для съёмок первых кадров современного диссидентского фильма «Аладдин и волшебная лампочка Ильича», смысл которого заключался в том, что в момент протирки советским Аладдином лампочки, из неё с распростёртой вперёд рукой выезжал на броневике маленький и лысый джинн Владимир Ильич, который тут же начинал нагло хозяйничать в пещере, картаво выкрикивать лозунги про экспроприацию экспроприированного, терроризировать самого Аладдина, ни хрена при этом не делая, а когда исчезал – полностью уносил с собой очередной товар, превращая его тем самым в дефицит…
- А теперь - серьёзно! – как писал Жванецкий в своём «Одесском пароходе». Не только после Воронежа или Нижнего Тагила, но даже после друскининкайских магазинов создавалось ощущение, что мы попали в спецраспределитель для номенклатурных работников ЦК КПСС, что тут же отметил наш «ветеран» следующей тирадой:
- Нет, ты глянь на этот сельмаг! – прошипел он. - Я говорил, что давно пора их всех раскулачить, буржуи недобитые! Видно зря я свою кровушку проливал за эту мразь поганую!
- Какую ещё мразь, - почти хором возмутилась группа, - это же не для начальства, а для народа – покупай, что хочешь.
Но лжеветеран не слушал, ибо не в сытости и роскоши, а именно в голоде и разрухе видел он продолжение революционных традиций, завоёванных Великим Октябрём и победой в войне. Это, однако, не помешало ему тут же встать вторым в очередь за Потаповасом и, после того, как тот отоварился честно заработанным пузырем, набить вытащенную из кармана авоську двадцатью пачками сигарет «Прима» (у них в городе их давно нет, оправдался он), коробкой мармелада «Апельсиновые дольки» (забыл, когда в их городе последний раз в глаза такое видел) и двумя бутылками смородиновой настойки (в их городе такого отродясь не бывало). Можно подумать всего остального в их поганом райцентре, специализирующемся лишь на выпуске ширнепотреба, был завал. Нет, мне нравятся эти штуки! Выходит, что от сыров, сервелата, гречки, зефира в шоколаде, шпрот, сайры в баночках, сгущенного молока и прочих дефицитов, свободно лежащих на витрине этого сельпо, всех жителей его вонючего города давно воротит.
Остальные, признаюсь, выглядели честнее. Они с восторгом затаривались всем, что попадалось им на глаза, и я облегчённо вздохнул, обнаружив по товарам, которые они жадно хватали, что снабжение в моём городе далеко не самое отвратительное в СССР. Однако я тоже не выдержал и, поддавшись соблазну, купил в итоге полкило конфет «Коровка», жевательных резинок, мармелада и ещё десяток наименований продуктов, включая даже чёрный молотый перец, ибо понял по поведению публики, что всего этого давно уже нет не только в моём городе, но даже в Друскининкае, в котором за прошедший год видимо уже не раз и не два побывал на отдыхе джинн Владимир Ильич.
Все товары набивались публикой в купленные здесь же «самопальные» сумки, изготовленные изо льна под мешковину с верёвочными ручками и созданными на них посредством трафарета изображениями костёлов и замков Литвы. Внизу значились названия мест: «VILNIUS», «KAUNAS», «TRAKAI» и прочее. Но таких мешков у меня дома было полно, поэтому я выбрал самый оригинальный из другой серии: по низу шла знаменитая фамилия одного из Битлов – «Pol Makartni», вместо «Paul McCartney», то есть в двух словах умудрились допустить семь ошибок, но кроме этого, имела место ещё одна маленькая неточность, ибо над подписью красовался хоть и ужасный, но всё же достаточно узнаваемый фотопортрет улыбающегося Джорджа Харрисона с альбома «Let It Be»…
Кто-то открыл дверь, и все мы вдруг услышали два протяжных гудка теплохода.
- А корабль то наш уехал, - напугала всех языковедка, - теперича придётся пешком с сумками через леса продираться.
- Это он вас позовёл! – обрадованно воскликнула продавец.
- Позвал, - весело хохоча, поправила её наша пылеглотка, - что за народ – двух слов по-русски запомнить не могут. Я вон за один день пол ихнего языка выучила (эта фраза меня развеселила, продолжение же привело меня в полный восторг) и, между прочим, разговариваю на нём без единого акцента.
- Ни не могут, а не хотят, паразиты, - проворчал неутомимый «донор», - проливай за них кровь после этого!
Он закинул авоську на плечо и, возглавив шествие гомонящей толпы, угрюмо направился к пристани. Я с трудом сдержался, чтобы не крикнуть ему в след – «пидор», предварительно, естественно, чтоб никто не догадался, превратив это слово в литовское путём добавления к нему в конце частицы «ас».
Я трусцой догнал вверенную мне бредущую толпу, еле успев, как только мог искренне извиниться и попрощаться с облегчённо вздохнувшей женщиной-продавцом…
Закончив чтение главы я вытащил свою флэшку из Нюминого компьютера. Наум сиял.
- Отлично, Бэрл, - похвалил он, - однако, что это ты всю дорогу фикс на меня точил? Ты гениально провёл ту экскурсию. Тобой все восторгались и долгие годы отзывались о тебе как о самом образованном, умном и главное опытнейшем гиде, какого им доводилось встретить в жизни. Виолетта мечтала с тобой познакомиться и требовала, чтобы я привёл ей своего друга-литовца, которому она готова на всё лето предоставить вести любые экскурсии. А с каким глубоким уважением и в каких лестных выражениях отзывался о тебе с тех пор Патаповас.
- Правда? Что он говорил?
- Он всякий раз, когда видел меня, в одобряющем жесте совал мне под нос свой десятисантиметровый перекошенный большой палец и восклицал: «Во-о, мужик был! Значит, самое, такой ага…. Самое».
- Действительно, трогательно до слёз! Не каждый человек способен настолько тонко подобрать такие нужные слова…
- Ты просто не в состоянии себе представить, что основное большинство гидов - халтурщики и дремучие невежды, - возмущался Нюма, - я искренне считаю, что количество шарлатанов в среде экскурсоводов намного превышает их число среди представителей таких лжепрофессий как курортологи, гадалки и ясновидящие. Однако меня смущает, что эту главу ты нахально написал о себе самом. Я начинаю ревновать. А как ты, кстати, её назовёшь?
- «Нюма в Каунасе».
- Ну ты и гад!