Всадники Апокалипсиса. Казаки в Финляндии

Алексей Шкваров
«Приходя в деревню, казаки убивали тех, кого встречали там, насаживали на пики или рубили своими длинными саблями. Женщин сначала насиловали, а потом убивали. Не щадили даже детей, убивая их жестоким образом. Их либо пронзали пиками в колыбелях, либо вынимали из колыбелей и ударяли об стену так, что мозги разлетались по сторонам… Если казаки находили какого-нибудь подростка или юношу, то его забирали в плен в Россию. Большая часть дворов была сожжена, так что оставались только надворные постройки». И таких преданий, сохранившихся в финском фольклоре о годах Большого Лихолетья, как называют до сих пор Великую Северную войну (1700-1721гг.), множество.
Устные и письменные рассказы всегда очень эмоциональны, но образ русского казака в западных источниках давно являлся синонимом насильника и грабителя, варвара и убийцы. Уже в 1705 году, в Стокгольме, вышла первая книга, называвшаяся «Правдивый отчет о нехристианском и жестоком отношении московитов по отношению к взятым в плен высшим и младшим офицерам, слуг и подданных Его Величества Короля Швеции, а также их жен и детей…», за ней, через два года, последовала другая, конкретно повествующая о физическом истреблении местного населения и разнообразных видах насилия над ним  -  «Выдержка из письма, отправленного из Штенау 20 июля 1707 г., об ужасающих поступках московитских калмыков и казаков».
В современных финских и шведских исследованиях уже отмечается, что Великое Лихолетье, как называлась Северная война, не было уж столь тяжким временем, как это представляло устное народное творчество и ранняя историография, хотя нельзя отрицать, что грабежи и насилие имели место. Но тем не менее, главными виновниками трагедии продолжают считаться казаки, поскольку они не относились «к цивилизованным солдатам».
Ряд современных российских историков разделяют мнение своих западных коллег, и даже применяют терминологию XX в., называя действия русской армии геноцидом, возлагая ответственность за это большей частью на казачество, которое «не обладало даже жалкими рудиментами средневековой рыцарственности и благородства».   
Русская историография, повествующая о войнах между Россией и Швецией, происходившей на территории Финляндии или в других бывших шведских владений, за редким исключением, на этих вопросах старалась не останавливаться отдельно, а уделяла гораздо больше внимания внешнеполитическим или военным аспектам, и лишь сухо отмечая количество потерь и пленных с той и другой стороны, включая и угоняемое «в полон» местное население. Первое время, все подобные действия списывались за счет иррегулярных войск, т.е. казаков, калмыков, башкир и татар, что для большинства царских генералов представлялось одной дикой, плохо управляемой массой. Это с одной стороны подчеркивало пренебрежительное отношение к казакам и прочему иррегулярному воинству, а с другой, могло служить неким оправданием, перед «цивилизованной» Европой, как в лице союзников – саксонцев, датчан и поляков, так и противников – шведов. Хотя, генералы особо не стыдились своих «подвигов», касающихся разорения земель, находившихся под шведской короной, поскольку их действия были санкционированы сверху и являлись общепринятой тактикой ведения боевых действий на территории противника. Вслед за казаками, татарами, калмыками и башкирцами все чаще уходят в «поиск и разорение» регулярные драгунские полки. Но, порой, грозные окрики Петра, старавшегося хотя бы внешне изменить укоренившийся на Западе «варварский» облик Московии, давали возможность быстро все вины свалить на диких «черкасов», «казаков» или инородцев. Да и само казачество той поры – украинское (малороссийское), запорожское, донское, яицкое (уральское) жило по своим привычным законам-традициям, которые весьма отличались от тех, что были приняты в Европе. Само по себе понятие «право» в юридическом смысле для казаков было прецедентное, и не представляло собой некоего свода рукописных законов.
  Историография более поздних конфликтов со Швецией, особенно войны 1741-1743гг., также открыто сообщала о «подвигах» своих войск, как регулярных, так и нет, против мирного населения, тем более что все данные публиковались, говоря современным языком, в СМИ, т.е. в Санкт-Петербургских Ведомостях.
Интересен тот факт, что с увеличением сопротивления населения Финляндии, особенно в войну 1808-1809гг., когда весной 1809 года благодаря мощнейшему партизанскому движению действия русских войск были на какой-то момент практически парализованы, это отнюдь не вызвало широкомасштабных карательных экспедиций или акций со стороны русских войск, в том числе и казачьих полков, хотя ответные меры были достаточно жестоки.   
Военачальники всех рангов, зная о том, какая «слава» имеется у казаков, заслуженная или выдуманная пропагандой противника,  зачастую использовали их, без малейшего угрызения совести, как фактор устрашения, выигрывая тем самым в психологическом поединке с врагами, оказывая давление на ход мирных переговоров и т.д. Так поступали в годы Северной войны, опустошая побережье Швеции, так поступали и в последующем, тем самым, поддерживая «репутацию» казачества. Но каждый такой набег, совершенный ли казаками или регулярными кавалерийскими и пехотными частями, являлся выполнением приказа.
Мирный период существования Великого княжества Финляндского в составе Российской империи с точки зрения истории присутствия русской армии и флота и отношения местного населения к ним, в том числе и казакам, освещен мало.
 Последняя война 1808-1809 гг. была отмечена мощнейшим партизанским движением и соответственно жестокими карательными мерами против партизан, что добавило неприязни местных жителей к расквартированным войскам, как к завоевателям. В борьбе с партизанами казачьи части понесли также серьезные потери, и не церемонились в расправах с попавшими в плен. Все это сохраняло имидж «страшного» русского казака. Тем более, что по окончанию войны на территории Финляндии остались казачьи полки, непосредственно участвовавшие в боевых действиях. До 1814 г. вдоль побережья Ботнического залива (в Бромарве, Пори, Ваас, Торнио и Оулу) стояли казачьи разъезды полков Лощилина и Кисилева 2-го, а также Лейб-гвардии Уральская казачья сотня (до 1811 г.). В 1814-1817 гг. оставался один полк Кисилева 2-го со штаб-квартирой в Куопио. Однако, следует отметить, что никакой «мстительности» со стороны казаков документально не подтверждается. Отношения с местным населением складывались «обычным» для казаков образом. Исходя из того умозаключения, что они «защищают» жителей, а иначе в чем смысл их службы, в понимании казака, от возможного нападения некоего неприятеля, они находили возможным для себя порой поживиться от имущества местного населения. На самом деле такие ситуации возникали повсеместно, где казаки несли кордонную службу, а не только в Финляндии. Причем офицеры поощряли, а иногда и даже заставляли отнимать у местных жителей что-то необходимое для казачьей повседневной жизни.  Например в 1816 г., есаул Поздеев донского полка Кисилева 2-го забрал безвозмездно у ленсмана Вазбеля сено для казачьих лошадей, за что пришлось через канцелярию генерал-губернатора взыскивать с виновного 15 рублей.
В 1822 г. в городах Хяменлинна, Нурмаярви и Раума размещается донской полк Скасирского, в том же году на смену ему приходит донской полк Денисова 6-го (до 1826 г.), который сначала (в 1822 г.) дислоцируется в Нурмаярви, затем разделяется и переходит в Лаппееранту и Торнио. В 1827 г. приходят донские полки Шамшева и Фомина. Полк Шамшева размещается в течении года в Ахвенанмаа, затем покидает Финляндию, полк Фомина расквартируется в Хельсинки, Ханко, Хямянлинне, Турку, Оулу и Торнио. В эти же годы в Хельсинки начинается строительство казарм для жандармов и казачьих частей, что свидетельствует о возложении на казачьи части помимо традиционного боевого охранения дополнительных обязанностей – жандармско-полицейских. Их также привлекают к «учинению телесных наказаний».
Характер взаимоотношений и поведения казаков не претерпели особых изменений: в 1825 г. какие-то «обиды» крестьянам близ Систербека (Сестрорецка) были нанесены офицерами и казаками полка Денисова 6-го, в 1841 г. «конфискованы» 240 лисьих мехов близ Торнио казаками полка Фомина.      
Надо отметить, что финны в долгу не оставались – в 1810 г. за что-то был избит крестьянами урядник Симонов, а у казака Пупкова в том же году крестьянином Габриелем Лемпо украдена лошадь, в 1831 г. избит, стоявший на часах у шлагбаума в Торнио, казак Богданов, в 1864 г. в Куопио совершено «насильство четырьмя работниками» в отношении казаков Мурзина и Попова и т.д.
Определенный интерес вызывает документ от 12.01.1817 «О доставлении сведений о мальчике Иоганне, отданном по условию для воспитания казаку Василию Арешкину, и вывезенном им на Дон». Речь идет об усыновлении ребенка, что означало, прежде всего, то, что мальчик становился уже не финном, а природным казаком, получая даже отчество и фамилию усыновителя. И на основании этого, абсолютно не сомневаясь в правильности своего решения, казак Василий Арешкин (из полка Кисилева 2-го) вывез его на Родину, т.е. на Дон. Известный военный юрист Н.М. Харузин, изучая обычное право в Донском Войске, подчеркивал насколько серьезно в казачьей среде смотрели на факты усыновления чужого ребенка.
С 1832 по 1838 гг. в Хельсинки, Хяменлинне, Куопио, Турку, Торнио и Оулу располагается 58-й донской полк (с 1836 – 29-й) Карпова 4-го. В 1839 г. на смену донцам приходят уральские казаки – 3-й полк Акутинина Уральского казачьего войска. Затем, вновь возвращаются донские казаки: 1841-1845 гг. - 51-й донской полк Катасонова, 1846-1850 гг. – 4-й донской полк Буюрова. География размещения полков остается прежней, что свидетельствует о разбросанности казачьих команд фактически по всей территории Великого княжества. П. Лунтинен сообщает о численности полка Буюрова по состоянию на 1847 г. в 819 казаков, что, в общем-то, соответствует «Правилам для состава и построения казачьих полков» 1838 г. -   первому строевому казачьему уставу в Войске Донском. По этим правилам, в казачьем полку положено было иметь — 1 полкового командира, 1 войскового старшину, 5 есаулов, 6 сотников, 7 хорунжих, 19 старших урядников и 19 младших, (из них 1 старший урядник — знаменщик и 1 младший урядник — его ассистент), 60 приказных, 1 полкового писаря, 1 лекарского ученика и 750 казаков. Полк делился на 6 сотен.
В период Восточной войны (1853-1856 гг.) в связи с резко обострившейся обстановкой в Балтийском регионе и активными боевыми действиями англо-французских эскадр, количество казачьих полков увеличивается. К 28-му донскому полку Наследышева, несшего службу с 1851 г. от Выборга до Торнио (т.е. на фронте приблизительно в 800-1000 км), добавляется 64-й донской полк Скасирскова, (занимает г. Ловиса), и 63-й (с 1858 г. – 13-й) донской полк, который и остается в Финляндии после окончания войны.
В 1866-1869 гг. здесь квартирует 53-й донской полк, в 1869-1872 гг. – 8-й донской полк, в 1873-1875 гг. – 24-й донской полк, 1876-1882 гг. – 19-й донской полк. До начала XX столетия численность казаков сокращается и в Финляндии стоит лишь одна донская сотня в Хяменлинна. В 1901 г. на службу прибывают оренбургские казаки – две сотни 3-го Самаро-Уфимского Оренбургского казачьего войска полка. 5-я сотня размещается в Хельсинки, 6-я – в Турку. Общая численность казаков – 245 человек.
 Со временем, отношения финнов с казаками стали довольно ровными. Надо отметить, что и ряд офицеров-финляндцев служили в казачьих частях. Так Карл Густав Роберт фон Краемер (1882-1977), уроженец Куопио, проходил службу в Осетинском дивизионе 3-й Кавказской казачьей дивизии (1902-1904 и 1906-1907 гг.), принимал участие в русско-японской войне в чине сотника и подъесаула 2-го Верхнеудинского Забайкальского казачьего войска полка. Финский историк Клаус Кастрен, занимающийся исследованием службы финнов в русской кавалерии упоминает, по крайней мере, о 8 офицерах, выпускниках, как и Финляндского кадетского корпуса, так и кавалерийских училищ России – Николаевского и Елисаветградского, проходивших службу в казачьих частях различных войск – в основном, Кубанского и Забайкальского.
 Появление собственных финских воинских подразделений, их участие в русско-турецкой (1877-1878 гг.) войнах, усилило националистические настроения в финском обществе при одновременном проведении политики централизации в Империи, которая была воспринята финнами, как русификация Финляндии, что вызвало протест и ухудшение отношений с российскими военными. Вторым шагом, обострившим этим отношения, стала ликвидация впоследствии этих национальных формирований и попытка распространить на Великое княжество действие закона о всеобщей воинской повинности в 1901 г.
Произошли волнения, и даже стычки. Западная пресса откликнулась массовыми публикациями о новых «зверствах» русских казаков, которые «верхом въезжали в главный протестантский храм Хельсинки, вынуждая людей выпрыгивать в окна, избивали женщин и детей, и даже убили полицейского».
Описываемые события относились к 1902 г. и, по мнению авторов публикаций, имели место по всей Финляндии. Однако, на территории Великого княжества в тот момент находилось всего две сотни оренбургских казаков, и дополнительные силы не привлекались.
В целом, обстановка в Финляндии в годы до и после первой русской революции не идет ни в какое сравнение,  допустим, с тем, что творилось в Польше, где помимо двух кровавых мятежей, имели место постоянные покушения на офицеров и солдат русской армии. Однако, продолжение политики русификации вызвало изменение сопротивления ей – с пассивного, на активное. Появилась партия, схожая по тактике с партией эсеров – Finska Aktiva Motstandsparti (Партия активного сопротивления). Тем не менее, массовая террористическая деятельность не осуществлялась, хотя имели место отдельные политические убийства – генерал-губернатора Бобрикова (3 июня 1904 г.) и прокурора сената Ионсона (6 февраля 1905 г.), совершались единичные нападения на жандармов и солдат. Но Финляндия считалась наименее затронутой террором окраиной империи, хоть ее и называли «красным тылом революции». Финляндские революционеры, как правого, так и левого толка предпочитали иной путь борьбы с царским правительством посредством предоставления другим антиправительственным организациям убежища в Финляндии и поддержки подполья, помощь в организации съездов и конференций. Финские власти и полиция арестовывали филеров охранки, затрудняли выдачу революционеров, помогали им бежать из-под стражи, содействовали в изготовлении, испытании и перевозке бомб и динамита. Через Финляндию осуществлялись поставки оружия в центральную часть России и жандармские, казачьи патрули, были вынуждены постоянно рыскать по шхерам, стараясь этому помещать.
Но даже всеобщее участие, включая финскую полицию, во всероссийской стачке в октябре 1905 г., продолжавшейся две недели, не давало повода ни для вмешательства русских войск, ни для увеличения количества казаков. Вплоть до 1914 г., в Финляндии оставалось неизменно две сотни, и лишь с началом Первой мировой войны сюда был введен 8-й оренбургский казачий полк.
Из-за опасений высадки германского десанта к лету 1917 г. в Финляндию прибывает Закаспийская казачья бригада (без Туркестанского дивизиона), переформированная в 5-ю Кавказскую казачью дивизию, состоявшую из полков Кубанского казачьего войска 3-й очереди. Кубанцы размещаются следующим образом: 3-й Екатеринодарский и 3-й Кубанский (включен из состава 4-й Кавказской казачьей дивизии) – от Хельсинки до Турку; 1-й Кавказский ген.-фельмаршала Кн. Потемкина Таврического и 3-й Линейный – в Лаапперанта; 1-й Таманский генерала Бескровного полк и 4-я кубанская казачья батарея – в Выборге. Дополнительно вводится 43-й донской казачий полк полковника Нефедова и размещается в районе Пори.
В своих мемуарах офицер 1-го Кавказского казачьего полка Ф.И. Елисеев отмечает, что поначалу финны приняли их довольно прохладно, но удостоверившись в том, что дисциплина казачьих частей намного лучше, нежели разагитированных большевиками пехотных полков русской армии, изменили свое отношение к казакам. Да и весь «полк, прорезав всю взбаломошенную Русь с самого крайнего юга и до крайнего севера и насмотревшись на расхлябанных солдат, нашел, что с ними казакам не по пути. Кроме того, исключительно оздоровляющее впечатление на казаков произвела Финляндия. После революционной России казаки попали в край тишины, порядка, вежливости и труда. Финны вначале встретили казаков молчаливо и подозрительно, но, присмотревшись к ним и сравнив их с революционным солдатским элементом, искренне полюбили — и за сохранившийся порядок в частях, и за молодечество, и за доброе отношение к их хозяйственному добру. Казаки — земледельцы в своих станицах, почему посмотрев на спокойных и трудолюбивых финнов, которых в их быту русская революция совершенно не коснулась, — они дали им должную оценку и полюбили их. Казаки сами, без нашего принуждения, как-то сразу же подтянулись воински, одевались аккуратно и старались щегольнуть перед их девицами и вообще показать себя перед финнами. Казаки нашего полка буквально переродились психологически».
Подобные мирные отношения вспоминает житель деревни, расположенной неподалеку от г. Пори, Эйнар Палмунен, куда прибыли на постой в 1917 г. казаки, (видимо, 43-го донского полка Нефедова – А.Ш.). «Против них (казаков – А.Ш.) ничего не могу сказать плохого. Они всегда расплачивались сахаром, приносили его в наволочке, правда, небезупречно чистой. Как-то раз мама забыла золотое кольцо на комоде в комнате, где рядовые одевались и ожидали после сауны кофе, а среди них был и такой, кого мы видели впервые…». После ухода казаков кольцо обнаружилось на месте, что дало возможность автору воспоминаний сделать вывод: «честность была присуща и им…»  Однако, эти полки, дислоцированные в районе Лаапперанта или Пори были далеки от основных событий, разворачивавшихся в столице княжества.
Летом 1917 г. финляндская демократия выступила за принятие сеймом законопроекта о верховной власти, что означало передачу всю полноту законодательной и исполнительной власти автономному княжеству, за исключением внешнеполитических вопросов. Временное правительство позволить этого не могло, поэтому А.Ф. Керенский отдал приказ о роспуске сейма и в конфликт оказались втянутыми русские войска. Матросы и солдаты Хельсинки отказались подчиняться Временному правительству, но кубанские казачьи полки, прибывшие незадолго до этого в столицу княжества, исполнили приказ и воспрепятствовали проведению сейма.
С приходом к власти в Петрограде большевиков первыми покинули Финляндию казаки. Казалось, на этом, казачья страница в истории Финляндии должна была закончиться. Однако, в 1921 г. с разгромом Кронштадтского восстания в Финляндию попали снова кубанские казаки, в основном, из состава 1-го Кронштадтского стрелкового полка 187-й бригады Красной армии.    До октября 1924 г. кубанцы проживали в районе города Хамина, где не без помощи местного предпринимателя К.К. Аладьина организовали Кубанско-Финляндскую станицу.