Диме П.
Кажется, небо стало беззвучно хмуриться, заранее настраивая всех на бурю, как только мы вышли из дома. Всё это затишье, непрерывно разбавляемое суетой машин, торопливостью спешащих людей, которые молча шаркают ногами по горячему асфальту; разгневанным ветром, что прибавляет себе силу и гнет к земле кусты и послушные деревья; фонарями, светофорами и ожиданиями у дорог; - существовало где-то позади нас, не имея ни цвета, ни признаков, ни оболочки; всё было обречено погрузиться на второй план, утеряв свою значимость. Он говорил о многом, и я вслушивалась в его голос, не прекращая улыбаться такой беззаботной улыбкой, исходившей из глубины сердца, которая не могла превратиться в лицемерный оскал, что так быстро спадает с губ, как только наскучит беседа.
- Выпьем еще?
- Нет, не хочу.
Говорю я.
- А я, пожалуй, выпью.
Мы сидим за барной стойкой плечом к плечу, между нами заполненная пепельница и пустые стаканы. Играющая здесь живая музыка насильно впивается в уши, незаметно ускользая прочь; она громко струится вдоль полупустых столов, деревянных стульев, скучающих женщин, одиноко склонивших головы, пьяных мужчин, что уставились своим отсутствующим взглядом в стакан со спиртным. Он курит, и едкий дым струится в мою сторону, и я терпеливо вдыхаю его, отчего глаза начинают слезиться. Хмурый бармен протягивает ему еще одну бутылку пива и отстраняется от нас с особенно уставшим видом. Его усталость как будто перевалилась на меня, и я тяжело вздыхаю.
- Знаешь, как говорится, любовь взаимности не требует.
Говорит он после долгой напряженной паузы. Я отрываюсь от прослушивания умиротворяющей музыки, пытаясь придти в себя.
- Не требует, но подразумевает…
Он сделал вид, что мой ответ его смутил, но я расплываюсь в улыбке, видя в его голубых глазах добрый и искренний свет. Светло-голубые глаза при освещении ламп над стойкой бара, как чистая синева небес после грибного дождя, а потом они уже темно-синие от заслоняющего их сигаретного дыма, как горизонт в люминесцентном свечении перед падением в ночь…
Он кладет свою ладонь на мое худое колено и медленно проводит ею вверх по сетке колготок до короткой длины моего трикотажного платья, совсем не глядя ни на меня, ни на мои ноги, задумчиво держа у губ окурок. Словно делает обозначающий жест, как будто подавая надежду, как будто позволяет мне решить, что ничего еще не закончено.
Мы встретились еще днем, просиживали часы в его квартире, в которую яркий свет с улицы проникал сквозь давно немытое стекло. Он стоял ко мне спиной, и я молча наблюдала за ним, как он каждый раз сутулился, закуривая. Освещенный солнцем, он кажется мне невыносимо далеким, мне до него не дотянуться; теплые лучи летнего солнца просвечивают сквозь его длинные русые волосы, отчего они становятся золотистыми и ненастоящими. Он как на засвеченном снимке моей памяти, которую он сковывает, пока его силуэт красиво и неподвижно стоит у окна.
Он сел на широкий подоконник, свесив ноги на холодную батарею. Его белая футболка с изображением амстердамского заката усиливает внутри меня незаметные ему чувства, напоминая мне, какая она на ощупь, на запах, на тепло тела под ней, затмившее мой разум несколько минут назад.
Он поджимает свои губы и ухмыляется чему-то, глядя мимо меня. Я предлагаю пройтись и посидеть где-нибудь, он тут же соглашается, но я чувствую, как накаляется атмосфера, связавшая нас.
Я как будто продуваюсь насквозь тихим неслышным ветром из форточки; я как будто на перекрестке одной лишь дороги, снова ведущей в никуда. Никуда, ни к кому, ни с кем.
И потом после бара мы вышли на темную сырую улицу и побрели мимо незнакомых домов, в окнах которых поочередно зажигался домашний свет и уют. Незнакомый город кажется особенно чужим и холодным с наступлением темноты.
- Встретимся завтра?
Спрашиваю я.
- Посмотрим.
Он шагает так быстро, что мне становится трудно успеть идти рядом с ним. Начался дождь, он хлещет по лицу всё сильнее, я начинаю дрожать от холода и предстоящей неизбежности. Он натягивает на голову капюшон серой кофты и прячет руки в карманы брюк.
- Черт, сигареты где-то выронил.
Какая-то проезжающая машина рывками сигналит нам вдогонку, он замедляет шаг, оглядываясь, и у меня есть несколько секунд, чтобы отдышаться.
- Позвонишь мне?
- Посмотрим…
Мы спускаемся по скользкой лестнице в метро, он неловко берет меня под локоть и снова ухмыляется.
- Какие тонкие руки…
Он запомнит меня за мои худые руки, думаю я, а в голове моей звучат и пульсируют одни и те же вопросы, и его многозначительный однообразный ответ на всё «Посмотрим», который так и останется не рассмотренным. Шум приближающегося поезда запрещает мне сказать ему что-то важное перед расставанием, и я просто беру его за руку, боясь взглянуть мутными глазами в такие же мутные глаза его, надеясь, что он всё поймет без слов. Я захожу в вагон и, мгновенно закрывающиеся прямо передо мной, двери разбивают меня на куски. Как болезненно красивы эти широкие спины любимых людей, уходящих в противоположную сторону от тебя, которые словно нарочно ни за что не обернутся тебе в след, чтобы просто махнуть на прощанье рукой.
Я проживу без него, но зачем?
Сколько мне будет лет, как я буду выглядеть, в чем я буду одета, какого цвета будут мои волосы, какая погода будет на улице, дороги будут заснежены или раскалены от жары, на сколько минут я опоздаю на встречу, какие лица мне попадутся по пути, какие мысли будут одолевать меня, будет ли он волноваться, бросит ли он курить, будет ли он кем-то занят, когда я снова встречусь с ним? Но сейчас я уезжаю всё дальше, поезд удаляется, заодно удаляя в моей голове по крупицам воспоминания, увозя их за собой; а время, распяв меня на рельсах, просит дождаться амстердамского заката…