-Я… я не знаю…
Я, правда, не знала. Мелодия была прекрасна, как разорванный напополам день. Голос вокалиста прорывал меня изнутри, казалось, что открой я сейчас рот, запою так же. Но я не помнила названия группы. Было слишком жарко, чтобы вспоминать. Кругом подгорала полынь, солнце не хотело ползти по небу и сделало привал, едва перевалив за воображаемый иссиня-черный зенит.
Я заставила себя подняться, оторваться от натянутой материи и, согнувшись пополам, достала из лежащего на боку холодильника банку. Она была холодная. Это так много!
Раздался щелчок. Теперь играла другая композиция. Все так мимолетно, не правда ли? Вот сейчас вы ищите свою единственную любовь… ладно, пусть даже не любовь, но просто ищите, что-то единственное и уникальное только для себя… Бац! Прошел десяток лет, и тебе это уже не нужно.
Кто-то сменил пластинку, наверное. На небесах, а может и в преисподней. Там, где всегда так же жарко. Говорят, там даже деревья жидкие и по ночам затекают в дома охладиться. Впрочем, это Алиса сказала, когда обкурилась в очередной раз, напилась, проспала два дня, и уже по пути в больницу раскричалась спросонья в машине.
Оказывается, ей приснился ад…
А я думала, она знает, что это такое. Как и я впрочем.
Интересно, время в аду течет быстрее, чем у нас, или медленнее? Черта-с два, медленнее…
Вокруг однообразная равнина, покрытая иссохшей землей, она изрезана морщинами, трещины, кажется, уходят на полметра вглубь (Вот бы закопаться!). Все высохло, если найти дерево и разрубить его провдоль до самого корня, окажется, что в нем уже пару десятков лет нет ни капли влаги. Если найти…
Черные доски сарая, молча, взирают, подзывая к себе добычу, затягивая обещанием прохладной тени в свой сырой, влажный на вид прямоугольный рот. Мне так хочется туда. Он съест меня, я это знаю. Но там найду спасение от солнца я, когда сгорит мой дом.
Старый. Он отличается от сарая содранными обоями (в сарае их никогда не было) и кое-какой мебелью. Я вытерла губы, бросила банку жариться на солнце, поднялась со своей дневной постели и отправилась прощаться с домом.
Когда-то тут жила семья. Когда-то…
Теперь живу тут я. Жила, до этого дня…
Дом был заложен, еще теми людьми, что праздновали новоселье где-то в середине прошлого века, состарились, наплодив детей, те покинули их, убежали в город. На самом деле семья тут неподалеку, до сих пор. Я нашла два скелета, они сидели в двух обтянутых потрескавшейся и хрупкой кожей креслах. На них была одежда. На коленях у одного из них лежала книга. Прямо на костях.
Черт, я чуть не расплакалась, когда увидела и обнюхала все это. Пахло тоской и безмятежной грустью. Я даже чихнула пару раз.
В город мне соваться нельзя, вообще, после того как моя Стая там устроила большую резню в Воскресенье напротив Дня Защиты Детей.
Я распрощалась с сытыми улочками, полными людей, и поздоровалась с одиночеством. Я давно с ним знакома, но каждый раз здороваюсь заново.
Тут так тихо по ночам. Я перечитала за два года все книги из скудного шкафчика и нашла ржавую двустволку. В доме был газовый баллон, я расплавила столовое серебро и изготовила патроны с жаканами. Почему-то подумалось – они лучше картечи. Я сама не поняла – почему лучше, но раз так, то так и никак иначе. Я привыкла доверять своим чувствам и тому, во что они иногда эволюционируют. Интуиция спасала мне жизнь, и не раз… а может это была и удача.
Все говорило, что картечь эффективнее, но я упорно колупала свои жаканы с ямочкой с одной стороны, чтобы оторвали нахрен конечность, когда попадут в неё. Будет весело! Я довольна!
А еще я нашла тут шляпу. Старую и пыльную, но такую клевую! Я напялила её в тот же день, точнее ночь, как вынесла дверь этого дома, оставляя повсюду отпечатки своей голубой крови. И не снимала до сих пор, даже мылась в ней. Я сбрасывала всю такую неприятную и на самом деле совсем не нужную одежду (если ты не хочешь, конечно, в городе сойти за человека!) и под тоненькой струйкой воды из проржавевшего бака растирала свое десятилетиями жаждущее совокупления тело…
Растирала до крови сладкий мук… которые заканчивались всегда одинаково, и в то же время каждый раз так желанно!
Я знаю, они могут искать «провинившихся» участников стаи годами, я надеялась тут протянуть хотя бы полвека.
Я еще раз убедилась позавчерашним днем, что двустволка может пригодиться, если наловчиться очень быстро перезаряжать. Я и училась.
И я не помню, как я тогда попрощалась со всеми этими деревяшками, прежде чем их сжечь. Зато запомнила сырую пасть сарая, я пришлась по вкусу всем его обитателям: от сколопендр, до черных крохотных скорпионов, которых было полсотни под металлическим листом, на котором ждали жатвы остро отточенные инструменты.
Вообще я замечать стала, что память играет со мной странные шутки. Временами я не помню неделю, которая предшествовала этом, сегодняшнему (ну я надеюсь!) дню. И при этом свое детство в Австралии помню так ясно, почти каждый день могу рассказать по часам событиям и чувствам, тем особенным чувствам, которые словно мерцание на глубине бездны зовут и манят меня. А всплываю, как дохлая рыбешка, стремлюсь кверху плоским пузом вверх, вверх, туда, навстречу Солнцу! Богу людей…
Не знаю, что причина этому… Может быть виноваты прожитые годы, может – пуля, что до сих пор осталась в голове. Ей там уютно, прям как мне в сыром и мокром чреве старого сарая. Тут так хорошо! Это два мира, а может и один, но двусторонний, как земля, темная и светлая стороны, одна к солнцу, вторая… от него.
Я чувствовала это каждый раз, как таилась вот так. Что-то выползало из меня и, раскрыв глаза, открывало следом и пасть. Оно смотрело на мир и видело его по-другому. Не так, как люди, не так, как я. Этой странной частице меня нравилось лежать в холодном месте и смотреть, смотреть на тепло. Поджидая его и готовя сюрпризы. Они давным-давно заменили мне любовь, остался горький осадок и ничего кроме него.
Я увидела его отнюдь не случайно. Он стоял на водонапорной вышке. Я могла бы принять его темную фигуру за силуэт одной из труб, если бы не пересчитала их пять лет назад (а кроме них – все, что можно было здесь посчитать…).
Он ждал. Я знала, чего он ждет. Я начала тренироваться в стрельбе два месяца назад, а дом сожгла пару часов назад, так что единственное чего он мог ожидать тут – жертву, пусть и похожую, скорее всего на него самого.
Я буду его жертвой, раз он так хочет. Буду… пожалуйста! Стрелять – значит бояться, я буду стрелять!
Я дышала ровно, стараясь впасть в тот особенный транс, в котором не надо думать, а тело вспоминает движения само, как пружина, которой сужденной лишь распрямляться… или сломаться.
Казалось, он совсем не двигается, но я знала – он осматривается ненароком. Внизу слегка дымились угольки моего домишки. Кругом роняя капельки жизней бесчисленные рои существ. В это особенную летнюю ночь все кто могли жрать и совокупляться – жрали и совокуплялись. А чем я хуже насекомого?
Зубы считали патроны. Губы и зык чувствовали этот особенный вкус. Задрожав, как маленькая девчонка пред подарком на Рождество, я подогнула под себя ноги и, оттолкнувшись, отправила себя в полет. Сухой пруд из ночных звуков взорвался выстрелами. Я делала это быстро, пока летела к нему. Ветер дул мне в лицо. Его развернуло, тело паренька полетело вниз. По тому, как оно реагировало на кусочки металла, я поняла – какой же он все-таки легкий!
Мне повезло с ветром, он не учуял и не услышал меня. А выстрелы из двустволки благодаря моей памяти рук слившись в почти автоматную очередь – рот полный патронов быстро опустел и так же молниеносно наполнился сладкой от скопившегося сахара слюней. И лишь приземлившись на его неподвижное маленькое тело, поняла, что это ловушка. Он рванул к моей шеё так быстро, что я едва успела отскочить – разведенные в похотливые ножницы бедра свело судорогой, а ступни по щиколотку ушли в сухую землю, когда обе мои руки врезались в его грудь, стараясь изо всех сил – оттолкнуть! Головы ударились, и тут же я полетела назад, его рука, пытаясь поймать мои длинные волосы, изловила только шляпу.
Грудь паренька было слишком твердой даже для бомбардира стаи – на нем был бронежилет, он тоже мошенничал… или считал себя жертвой.
Впрочем, далеко я отпрыгнуть не смогла. Он догнал и сбил с ног, оказавшись наверху, схватил за скулы и вжал в землю – я выставила вперед деревянный приклад, представляя себе, как он пытается его прокусить, но парень просто отмахнулся от него, выбив из моих рук ружье, и прокусил горло. Его тело билось с каким-то остервенением в меня. Ноги мои сами разошлись. Левая рука парня вонзилась в меня, раздирая все внутри. Я закричала.
«Больно!»
Но тонкая рука парня ползла в меня, как змея. Раздался хруст.
«Больно, ублюдок!!!»
Парень оторвался от моей шеи и странно посмотрел. Передо мной был мальчик, лет тринадцати. Он огляделся и сел на меня верхом. Вытер губы окровавленной рукой и спросил:
-Как тебя зовут? И что за песня все время как заведенная звучит у тебя в голове?