«Все мнения монстров являются их неотъемлемой частью и не могут быть инкриминированы наблюдавшему их существу. Если существо тоже монстр – оно может не разделять их мнения по данной секунде внимания…»
О Наблюдении Загадочных Существ.
«Все имена; названия городов, стран и островов; даты и прочие критерии изменены в соответствии с чьей-то совестью, все совпадения воистину случайны… Аминъ»
Однажды Человек надел черный шлем и натянул черный комбинезон. Он позаботился о броне и взял надежный ствол. Однажды Человек решил мотоцикл завести и поехать в страну, о которой когда-то он слышал. Туда вела одна дорога, маркированная на всех картах, как трасса Е-95. Он успел проехать по ней пару километров только, как перед ним предстал туман. Нога в черном ботинке покоилась на сырой траве, когда тот человек решал, что делать ему. И он решил, и, заведя мотор, на мотоцикле ринулся в туман. Но не успел проехать и полжизни, как услышал гул устрашающий. Смело направившись к нему, человек увидел море зомби, штурмующих сталелитейный завод. Решил человек, что не туда заехал, и повернул обратно, но еще полжизни спустя, он снова услышал шум и снова направил мотоцикл на него. Пред ним было море, утыканное яркими всполохами света. Но стоило человеку решить, что это и есть та страна, как из-за высокой скалы, закрывавшей обзор справа, появилось Нечто. Оно испускало из себя воду, порождая смерч, ревело на столь высокой частоте, что треснуло стекло шлема человека, из последних сил повернув снова в туман, мотоциклист опять растворился в нем.
Это повторялось много раз. И каждый раз мотоцикл его стремился обратно в туман. Он ни за что не хотел соглашаться, остаться. Он верил, что страна существует, по крайней мере, когда-то она была. Он задавал себе вопросы и пытался на них отвечать, не выезжая из тумана. В конце концов, они свелись к четырем основным:
Существует сейчас трасса Е-95 в тумане, или она осталась навсегда позади?
Рассеется ли когда-нибудь этот туман и есть ли у него начало и есть ли конец?
Жив ли он еще, ведь, столько раз, в тумане летя вперед, считал по полжизни своей?
И наконец, последний…
Бог Добрый. Чем он убивает «нельзя произносить».
Чехия. 1986 год.
Лопасти вентилятора медленно вращались. Собственно, это первое, на что обратил внимание человек в строгом, но немного намокшем костюме, когда вошел в комнату. Поднес руку к лицу, словно очнулся ото сна и хотел удостовериться в чем-то, но вдруг передумал и просто поправил очки.
За столом, а точнее на его гладкой лакированной поверхности сидел парень в расстегнутой белой рубашке и, задрав подбородок к потолку медленно курил. Рядом с его рукой лежал нож с рукояткой, сделанной из цельного куска древесины. Здание молчало, звуки с улицы не могли проникнуть внутрь. Клерк или возможно клерик медленно достал сигарету и потушил её об потолок, оставив отчетливый след на побелке. Рот вошедшего слегка приоткрылся, словно он захотел что-то сказать и вдруг передумал. Еще раз поправив очки, он произнес:
-Какой длины у тебя руки?
-Не заметил?.. – Парень в белой рубашке повернул к вошедшему свое приятное, хоть и небритое лицо и оскалился. – Не знаю, они всегда достают куда нужно. А ты знаешь длину своих рук? Нелу?
-Почти. – Парень в черных очках оценил высоту потолка в три с половиной метра, руки у клерка были обычной длины, он не вставал со стола и насколько Нелу видел – руки не удлинялись, а потолок не опускался. И, однако, сигарету он погасил, и пятно осталось – зрение у Нелу было отличное – он видел чернеющее чуть овальное пятнышко отсюда, раньше его не было.
И в тот момент это показалось делом обычным, по крайней мере, разум человека в странных черных очках не сопротивлялся и не протестовал.
Нелу еще раз взглянул на грязные и пыльные лопасти вентилятора – сейчас они вращались чуть медленнее обычного. Или это ему так кажется? Он встряхнул головой, развернулся и вышел, бросив:
-Пошли, кто бы ты ни был.
-Эй, меня зовут… – Небритый парень говорил, произвольно растягивая слова временами, а иногда выпаливая их как их пушки, еще он неправильно ставил ударения. Нелу окрестил бы его язык «низким», сам он соответственно говорил на «высоком», то есть придраться было не к чему, но ведь на то и человек, чтобы находить причины там, где их нет? И Нелу думал так же.
-Заткнись. Сегодня ты умрешь, к чему мне твое имя.
-С чего ты взял, что это случится?!
-Это… обычно случается в самом начале.
-Я не обычный! – В тоне небритого Нелу не заметил ничего, кроме упрямых фактов.
-Это я уже понял. – Факты могут наскучить только человеку, который встречался в жизни лишь с ними. Возможно и Нелу так думал, по крайней мере в восемьдесят шестом году того столетия.
-Стой. Слушай, а почему тебя зовут Нелу, как девушку?
-Это румынское имя.
-Женское?
-Почему… мужское, оно значит, что бог добрый.
-Добрый Бог?
-Нет, просто, что он все-таки добрый.
Размашисто шагавший по улице клерк в рубашке на выпуск возражать не стал, он просто развел руки и поднял их к небу.
-Вообще-то Алеш, ну так и быть, Саша я.
Нелу остановился. Не оборачиваясь, спросил:
-Ты же чех, почему?
-Ну, понимаешь, размах шире. – Парень снова улыбнулся ощутимо в полной темноте за спиной у Нелу.
-Размах?
-Алеш – значит защитник. Я не очень горю желанием кого-либо защищать, никогда не хотел этого. Но потом, если уж мне приходится всем этим заниматься, пусть уж я буду Защитником Человечества, Александром.
-Господи…
-Что-то не так?
-Это первый и последний раз, когда я с тобой куда-то иду.
-Да я пошутил! – И парень снова улыбнулся у Нелу за спиной, разглядывая звезды. А к городу подкрадывался ночной дождь.
Одно здание без имени осталось позади, другое, недостойное его, выросло перед ними. Уперев руки в бока, Нелу огляделся вокруг, задрав вверх голову, поймал первую каплю дождя. Над ступеньками в нутро бара «Заводной Апельсин» висело неонка – лицо счастливого парня, и оно плакало. В бар зашли двое: высокий брюнет в черных солнцезащитных очках и чуть пониже его тонкий, сухощавый блондин, который словно одевался наспех. Правда, одежда на нем была чистая, вот только пуговиц на рубашке не было. По пути к стойке брюнет на полном ходу налетел на четырех молодых людей, направлявшихся к выходу, едва не сбил с ног самого высокого из них и продолжил идти, как ни в чем не бывало дальше. Наиболее пострадавший, было, развернулся, но вся компания утянула его наружу.
Бар пустовал. Брюнет окинул его столь пристальным и долгим взглядом, что могло показаться он собирается изучить и его микроклимат в добавок, чтобы убедиться в простом и понятном – они тут одни. Это одиночество человека его профессии у прилавка ночью могло показаться странным любому, кто не знал здешний квартал.
Бармену на мгновение показалось, что очки у ночного посетителя какие-то странные, словно мелко-фасеточные. Заметив, что на него внимательно смотрят, парень повернулся к бармену и сделал жест, подзывая его.
-Вы когда закрываетесь?
-Полчаса еще, но вы можете не торопиться, мы не уйдем, пока у нас есть клиенты.
-Вот как, даже всю ночь пробудете?
-Ну как…
-Почему бар не ночной?
-Это не мое дело, не я хозяин.
Сейчас очки у парня были обычными солнцезащитными, только вот глаз и бровей сквозь них нельзя разглядеть и ничто в них не отражается, даже блика нет. Бармен убедил бы себя, что собеседник слепой, не смотри тот прямо в его глаза. Словно почувствовав напряжение, парень приподнял очки. Глаза у него были спокойные, зеленые и очень добрые.
Нелу похлопал по плечу напарника и, поманив бармена за собой, скрылся за дверью. Количество стекла, вставленного в эту дверь, тянуло на простенький витраж: красные, желтые, ядовито-зеленые и оранжевые капли превращались в водоворот полированного стекла.
«Коктейль для света», почему-то подумалось блондину, в отсутствии бармена, он уселся на стойку как на стул.
Когда двери открылись и в комнату влетели пять человек, Алеш не удивился нисколько. Он встретил первого ударом в челюсть и, отпрыгнув на два метра, вздохнул. Ему было абсолютно плевать, что кричали эти люди, он просто сжал зубы и дрался. А делал он это не так, как делается это обычно. Первые пять ударов отправили всю пятерку нападавших на паркет, вскочили четверо, чтобы снова упасть. Алеш не бил в полную силу, можно сказать, что это были средние джебы правой и левой, которые попадали аккуратно в верхнюю челюсть и этого хватало. Они просто не успевали вскочить, как падали снова, Алеш бил точно и всегда попадал, он был везде. А потом открылась дверь – это вернулся Нелу, а затем из-за его плеча выглянуло лицо бармена, совсем не удивленное – он и не такое видал. И развлекавший до этого свою лень Алеш понял, что не дотягивается. Именно так: сначала он понял, что не сможет дотянуться в этот раз, а потом это случилось – очередной скучающий удар отправил в нокдаун воздух, зато обладатель кулака перелетел через стол и запутался в стуле.
-Весело, - сказал Нелу. В руках он вертел черный бумажник. – Вот почему же сразу «вор!», он просто тут валялся. – Брюнет улыбался чуть ли не до ушей, блондин в распахнутой рубашке вытирал кровь с лица правой рукой, а левой искал пачку сигарет.
-Вот как, ты левша? – Нелу изменил свой тон.
-Ребята, если вы собираетесь тут что-то сломать, это очень не понравится полицейским, но мне все равно, можете продолжать, только учтите – тут повсюду камеры.
-Кстати о камерах, - Нелу развернулся к бармену, - записи скопировать можно?
Лицо бармена вытянулось слегка, но тут же снова вернулось к обычному скучающему и одновременно доброжелательно зазывающему и предлагающему выражению.
-Да делай ты что хочешь, то же мне, Джеймс Бонд…
На улице усиливался дождь. Они вдвоем пересекли торговый центр города и медленно пешком направлялись в окраины.
-И ты надеешься со своими резиновыми руками спасать человечество? – Спросил тихо Нелу.
-Они не резиновые, странный ты.
-Это я уже понял. – И подражая манере Саши разговаривать, Нелу добавил. - Я просек тогда во время драки твою фишку чувак!
-Ты тоже думаешь, что это гипноз.
-Кто тебе сказал такое, нет. Я действительно её просек.
-А мне не расскажешь, что именно ты понял?
-Нет. Пусть все есть как сейчас. Тебе не зачем этого знать.
-Просто… - Парень наклонил голову вбок, потом в другой, вытянул вперед руки и посмотрел на них. – Я всегда дотягиваюсь туда, куда хочу.
-Даже до луны? – Улыбнулся Нелу, впрочем, сделал это он достаточно серьезно.
Саша поднял вверх голову и посмотрел на серебристый диск.
-Я не пробовал.
-Почему?
-Боюсь. Каждый раз как думаю об этом, во рту появляется привкус металла. Я с детства боялся этого. Что из-за желания может случиться что-то «неправильное».
-Ты умрешь?
-Нет. Что-то другое, но и смерть тоже.
-Если больше шести человек смотрят на тебя – у тебя обычные руки, тебе нечего бояться.
-Ах да, мы же только что это проверили. Мог бы просто попросить или даже спросить. Кстати, что было в том бумажнике?
-Наверное, деньги…
-А ведь когда-то я хотел вырасти и уехать.
-Уехать?
-Да, и причем с большой буквы. Не то, чтобы громко, просто именно так, как хочу. А еще до этого я читал книжку, совсем еще ребенком. «Астронавт Джонс» называлась. Там парень сбежал из дома. На самом деле так история была заметно лучше, чем можно вот так на первый взгляд решить.
-Я знаю много вещей, которые лучше, чем на первый взгляд о них решают. Твой предел шесть наблюдателей. Хороший предел, наверное, потому что ты делаешь это с детства. Но на самом деле это ничего не значит.
-Что значит «предел»?! Я ненавижу пределы!!! Еще раз произнесешь это слово – сломаю твои любимые очки, они меня раздражают.
Нелу достал из кобуры под мышкой огромный револьвер блестящий серебристого цвета, он был похож на оружие, которое оторвет тебе руку при выстреле по меркам Александра.
-Что за пушка?
-Дот семьсот нитро экспресс.
-Чем заряжено это чудовище?
-Смотреть на патроны не обязательно. – Нелу посмотрел на напарника предостерегающе. – Просто ты должен был увидеть само оружие. Теперь ты его увидел.
Нелу убрал оружие. Алеш так и не смог понять – это была угроза или нечто совершенно иное.
-Ладно, я просто спросил. Ты интересно мыслишь.
-Особенно тебе. В первую очередь ты. – Тон Нелу сменился.
-Да понял я, понял! Слушай, что у тебя с... Стой. – Александр схватил очки и напялил их на себя. В лицо ему уставился револьвер Нелу, но молодой «клерк» рассматривал все вокруг, вертя головой в разные стороны и поминутно задирая её к небу. Это продолжалось, пока Нелу не убрал оружие снова и не протянул руку, понимая, что силой ему их не вернуть. Алекс водил пальцем по стеклу, сняв очки.
-Шершавые…
-Они зеркальные.
-Матовые же.
-Нет, ты не понял. Сквозь них смотришь на мир, словно на отражение в зеркале – левое меняется на правое и наоборот.
-Слышал про такие. Поэтому ты сразу понял, что мои руки – не иллюзия?
-Нет. Ты не понимаешь, что такое иллюзия. – Тон Нелу вновь изменился.
-Я понимаю, я ведь все-таки остался. Я очень хорошо знаю, что такое иллюзия. – Ответил ему Алеш. – У меня был друг, мы с ним учились вместе. Я показал ему свои руки, и он провел эксперимент. Не один – пару сотен. Основным прибором там была камера. Хочешь узнать, чем все это закончилось?
-Я уже знаю.
-Все равно слушай. Значит так – я тушил окурки, как тогда, при тебе и дотрагивался до предметов. В те времена я мог это сделать, если на меня смотрят два человека, не больше. Но камера не в счет. И все равно мы никого больше не приглашали на наши «эксперименты» после занятий. Он включает камеру – я сажусь и смотрю по сторонам, он отходит, я гашу сигарету об столешницу в четырех метрах от себя. На лаке остается след. Его там не было, она была чистой, он смотрит внимательно, потом мы вместе смотрим пленку. На ней я просто вытягиваю руку, и ничего не происходит. Понимаешь?
Нелу кивнул.
-Конечно, так и должно было быть.
-Ты. Я НЕ ДОТЯГИВАЮСЬ! Я просто «гашу» её об воздух. И все. Он слегка разочарован. Это в первый раз. Потом он смотрит на стол и ВИДИТ ожог. Наводит на него камеру СНОВА, и она тоже ВИДИТ ОЖОГ! Он в шоке. Я курю, мне плевать. Мы повторяем. На этот раз я дотрагиваюсь до него и гашу ОБ ЕГО ПЛЕЧО. Он закатал рукав, он кричит от боли, я, не смущаясь, оставляю ему клеймо на всю жизнь. С пяти метров, из коридора, он в углу комнаты, но я его вижу. Мы снова смотрим пленку. Я калечу воздух. Он даже не дымится. Мы видим ожог на его руке, он покраснел и опух. Камера запечатлевает его рану, когда мы снова наводим её на него. Он садится с карандашом и начинает чертить.
Вначале он сказал, что это все-таки иллюзия. То есть, какой-то гипноз, а потом сильное самовнушение и ожоги там появляются. НО. Он не мог объяснить отпечатки на столе, они вводили его в смущение и мешали жить и нормальное думать. Он как пес цепной ходил вокруг стола и смотрел на ожоги, а они – клянусь – смотрели на него. Мы курили траву. Ожоги не пропадали. Нам становилось легче. Потом он сказал мне, нет, прокричал – что я бог. Я согласился, мне терять нечего. Он сказал, что я каждый раз нарушая законы физики, создаю новый мир, новую вселенную, возможно параллельную реальность и могу туда взять с собой ограниченное число наблюдателей. А камера остается в прежнем и видит «старое пространство». Какое-то время. То пространство, где я не могу, у меня не получается сделать то, что я хочу. Он сел с травой и через полчаса сообщил, что возможно только время расщепляется. А может через минуту это сказал. В то время там стоял уже синий дымок, и не занимайся я всем этим с детства, подумал бы, что все лишь сон. Он сказал – время многомерно. Я согласился. Я делаю это и какая разница как. Скажи, как думаешь, я, правда ухожу «куда-то не туда», каждый раз как дотрагиваюсь сквозь пространство и забираю с собой всех на меня смотрящих, ну или пытаюсь утянуть эти критические и такие цеплючие взгляды?
-Это основа магии мой друг. Делать невозможное и показывать это людям. И ты забываешь про… забудь.
-Про что?
-Они как крючки на мне. Каждый человек. Но не животные. Почему?
-Это мир людей. Кошка, когда собирается умирать, уходит туда, где её никто не сможет найти, знаешь почему? Она сомневается. Она может передумать умирать. И вернется снова, чтобы лизнуть кого-то.
-Понятно. Он был всего лишь студентом-физиком. К тому же хиппи.
-Что с ним теперь? Потерялся? Погиб?
-Нет. Разбился. Позвоночник сломал, пытаясь научиться летать на заброшенной стройке. Явно под мухой был.
-Понятно. Жаль. Эм… за Икара.
-За Икара! А он летит, а на него все больше людей смотрит. И вопрошает – ты почему летишь?
-За него, за того, кто не смог забрать с собой всех их.
-Слишком много балласта.
-Слишком. Его бы сбросить.
***
Эвика висела над городом, уцепившись пальцами за одновременно гладкий и шершавый металл часовой стрелки. Крупные капли дождя летели то вертикально вниз, то под порывом ветра наискось, а зачастую и вообще ложились горизонтально, падали на металл и еле слышно шипели, временами попадая ей прямо в лицо. Они дрожали на длинных ресницах и сползали по щекам, стремясь к ней в рот, но оставались обычно на губах, не в силах сделать невозможное и попасть внутрь. Такие пресные и знакомые капли воды, но не слез, хотели стать сейчас частью неё, Эвика нашла бы это милым, если бы не росшая у неё внутри пустота. Внизу рассасывалась жизнь, автомобили развозили тепленькие комочки по их норкам, еще немного и человеческого тепла совсем не останется. А мелодия все играла, знакомая с детства, но от этого не менее странная; как заведенная, она повторяла знакомый мотив, только Эвика не могла все еще вспомнить его. Иногда ей казалось, что вот оно самое – уже можно назвать эти звуки по имени, вот-вот, еще немного и тогда… и тогда они словно затихали в ней. Не то, чтобы девочка их больше не слышала, просто они отодвигались куда-то вглубь и убегали из памяти, как мелкие домовые мыши из-под кухонного ножа.
-Вода, вода… - шептала она. – Надо больше воды…
Однажды погрузив руки в воду, и почувствовав, как ей вдруг стало плохо (словно в паутину бабочка попала к пауку!), девочка не могла больше остановиться. Раньше Эвика забивалась от дождя в самый дальний угол чердака, но все изменилось. Теперь она хотела дождя! Но все еще боялась погружаться в воду, знала, наверное, что та растворит её, только ничего это не меняло и точка. Если бы она когда-нибудь курила, то уже знала эту тягу, если бы была влюблена, знала бы эту тягу, если бы она успела вырасти, то знала бы эту тягу, ту, что испытывала сейчас к ужасным дождевым каплям, текущим по бледному лицу.
***
-Знаешь об участке «Ветренный Енеков»?
-Слышал.
-А вот интересно, что ты слышал?
Нелу, не отрываясь, смотрел в лицо Алешу, черные мелко-фасеточные очки казалось, слегка искривились в тайной улыбке.
-Чертовщину всякую.
-Тогда ты догадываешься, а может – и понимаешь…
-Понимаю – что? Что мы тут делаем, Нелу?
-Если фотографируешь звезды, оставляешь створку объектива открытой на длительное время. Звезды расплываются в дуги, так можно заснять те из них, которые не обнаружатся иным образом на пленке.
Здание обросло темно зеленой травой почти до второго этажа, дальше начинался плющ, который успешно покорял четвертый. Оно было темным, во всех смыслах этого столь знакомого Нелу слова.
-Там наверху девочка не знает, что уже умерла. Вот мы и проясним это дело. Прольем свет, так сказать. – Странный тон Нелу не говорил усмешкой, он её навязывал.
-Знаешь, я могу эти слова записать на диктофон и сдать тебя в полицию.
-Да я сам полицейский.
-Ты же священник?..
-Я полицейский священник. – Просто согласился Нелу.
***
2010 год. Украина.
-Как мы назовем его?
Мальчик смотрел на Город, расстилавшийся перед ними. Он был залит неоном, взбухая далекими огнями, он казался миражом.
-Необычный…
-Тут все такие. – Ловко спрыгнув с ветки, рядом с первым пареньком встал второй – худощавый с копной пепельно-белых волос. Прическа падала на глаза, и ему приходилось временами приподнимать её, чтобы лучше видеть.
Хор кузнечиков. Легкий ветерок – позади мальчишек сарай, в нем огонек. Строение из сколоченных досок утопало в растительности. Тут пахло лесом и чудесами, но стоило раздвинуть ветви – и перед ними раскрывался вид на долину, в самом центре которой, у реки лежал Тёмный Град.
-Он тёмный.
Неслышно ступая, к ним приблизилась девочка.
-Мне страшно.
-Так – как?
Мальчик пониже с чертами лица тонкими и строгими – почти угрюмыми, если бы не природная правильность – обернулся к ней.
-Невервинтер!
Девочка, вспомнившая название города из старой сказки закрыла глаза.
-Незимье? Странное имя. Разве тут не бывает зим?
-Бывают. – Девочка обернулась на месте, вдыхая запах живого леса. – Но когда придет особая – великая зима, та, что скроет солнце на века и уничтожит все плоды людских утех и все ростки людских желаний – он по-прежнему будет стоять. Зима не дотянется сюда.
-С чего ты взяла? – Спросил белобрысый, приподняв движением руки волосы. На девочку уставился ярко-зеленый глаз. Он был у мальчика один, вместо второго чернела пустота. Но живой глаз был настолько ярким, что казалось, светился слегка в темноте.
Девочка показала мальчику язык и, обернувшись на пятке, унеслась по тропинке обратно в хижину.
«Может поэтому он прячет его?», мелькнула догадка у Куро.
-Ты напряжена.
В черные угольки глаз Куро уставился скрытый под челкой ярко-зеленый глаз подростка. Куро так и не спросила его имени. Не хотелось знакомиться, просто не хотелось.
-Расслабься.
Куро отвернулась, чувствуя, как паренек смотрит ей в затылок. Куро всегда чувствовала взгляды зверей и птиц, старалась не ощущать взгляды людей – они не нравились ей.
А если же кто-то продолжал смотреть…
-Прости.
Губы выплюнули это слово, словно жвачку – Куро не умела быть вежливой.
-Почему ты просишь прощения?
-Просто стараюсь быть вежливой.
-Тебе неприятно, когда на тебя смотрят или ты привыкла что-то делать с теми, кто на тебя смотрит, и почему-то не хочешь этого делать с нами сейчас?
Куро молчала.
-У тебя не получится. Я просто посмотрю на тебя еще не много, можно?
Мальчик слегка улыбнулся у Куро за спиной, и та сразу почувствовала специальную, предназначенную только ей теплоту этой улыбки.
-Смотри, конечно.
***
Яма Дьявола, Волжские Плавни, 2011 год.
Волосы девушки были каштановые. Нос крупный, когда она, наклонившись, рассматривала карту – он действительно показался Лене крупным. Но, стоило Виолетт поднять на неё свои карие глаза, как Лена смутившись, отвернулась, отметив про себя, что носик у девушки совсем не крупный, просто – сильный. Эта реакция, нормальная для парня и странная для девочки заставляла Виолетту смотреть на Лену все чаще и чаще.
Губы у Виолетты были обычные, розовые бледные и красивые. В ней было все женственное и обычное, и вместе с тем смешано не так, как привыкла Лена. И та соглашалась – да Виола обычная, но к ней тянет. На Вио была серая рубашка, которая в застегнутом состоянии едва доходила до пупка. И такая же – мышиного серого цвета юбка. Больше на девушке не было надето ничего, Вио ходила босая по старым гнилым доскам хижины Чертовой Ямы. При свете костра её кожа походила на сгущенку. Наверняка иллюзию сладкого создавала слюна, против воли Лены скапливавшаяся у неё во рту.
И Лена не задавала вопросов – что делает тут девушка одетая, словно для городского офиса. Точнее раздетая, словно для него, ведь Вио расстегнула на одежде все пуговицы и та спокойно развивалась, обнажая небольшую грудь каждый раз, стоило Лене взглянуть в её сторону.
Лена просто смотрела иногда исподтишка и чувствовала, как её собственная полная грудь давит, стремясь вырваться на свободу из плена одежды. Не думала и размышляла на тему – почему испытывает это сейчас. Просто попало. Вот ощутила внезапный прилив нежности к ней, особенной нежности, захотела обнять и – сделать что-то еще. А вместо этого просто шаталась рядом, мешая работать.
Работа у Виолетты была наистраннейшая.
А в яме и вправду не было дна. Но Лена не боялась, разглядывая её мокрые стенки, уходящие, словно в саму преисподнюю. Вот только обещанного бледного пламени внизу не было видно – просто темнота, которая сожрала полкилометра веревки с камнем и не хотела отпускать.
-Видимо проход сужается на глубине пятисот метров. – Заявила Вио. И посмотрела прямо в глаза Лены. Та отвернулась.
-Так. – Вио поправила одежду, ненароком приоткрыв сосок. – Чего ты хочешь?
-Домик на Марсе. А ты?
-Я? – Виолетта странно удивлялась, словно испытывала оргазм. – Раздеть тебя и трахнуть.
В животе у Лены жахнуло. Скорее от неожиданности признания, граничащего с телепатией, чем от смысла сказанного. И уж точно – не от формы. Это было грубо? Нет, скорее так говорят о плане на следующую пятилетку – обычно и слишком старо, не соответствующе миру.
Все мысли пронеслись в голове у Лены, в результате девочка просто отвела глаза, краснея, слов не было.
-Чтобы ты не смотрела на меня так больше. Я не влюбилась в тебя, не думай. Просто два фактора: первый, - Вио загнула палец, - у тебя грудь подходит для моей «коллекции».
-Коллекции??
-И второй, - Вио разогнула и снова загнула тот же указательный палец, - ты отвлекаешь меня от моих дум.
Лена схватила её за руку и стала двигать пальцами.
-Ты чего?
-Что у тебя с рукой?
-С детства такая. Но левая – в порядке.
-Они не двигаются?
-Я в порядке! – Вио выхватила руку. – Между прочим, я спелеолог, могу с двумя двигающимися пальцами на правой руке спуститься туда, куда ты свалишься мешком костей.
-Верю. – Спокойно согласилась Лена. – Но что с ними?
-Ударилась.
-Сильно?
-Не помню, потеряла сознание.
-Значит сильно.
-А слабо не бывает – если помнишь ушиб, значит, приложила достаточно, если забыла – значит еще чуть сверх меры. Только не говори мне, что ты из тех девочек, что помнят о каждой обиде?
-Человеческих обидах?
-Да какая разница – природа или человек, все в этом мире заканчивается одинаково, на ерунду просто не должно оставаться времени, ты либо делаешь все и прямо сейчас – либо не делаешь ничего вообще. Никогда.
Что Виолетта и продемонстрировала, уложив Лену на доски (грязные причем) и раздев. Но тут ничего не случилось. Помешали: скелет, подвешенный под потолком, полном паутины (вначале Лена приняла его за бутафорию и решила, что их определи, но оказалось – скелет настоящий, бедолага-исследователь повесился с горя) и жившие между досок светящиеся жучки. Они строили хороводики, передвигаясь один за другим. Это было красиво. Но не настолько, чтобы позволять им забираться на себя в такое интимное время.
-Я жука проглотила. – С обидой детской заметила Лена, отрываясь от мокрого лона подруги. – Он полз по тебе, а может и в тебе. У тебя внутри ползают жуки?
«Там жукатник и он – чешется, как влажный Чешир, полижи его!», сказали, молча глаза Вио. Два глаза моргнули в полутьме в ответ. Стонали вековые доски.
-Вот ведь несчастье. Теперь он будет у тебя в животике светиться.
Виолетта расхохоталась холодно и зло, под стать принцессе из сказки Грим, злой и самовлюбленной, но под этой маской была теплота, может другая маска, а может и что-то еще.
Её рука покоилась в волосах Лены – длинных прямых и жестких, странная грива, неподвластная расческе, гребню и слушающаяся только пальцев хозяйки, черные как смоль они устилали теперь пол, который любившая хоть какую-то чистоту Вио убрала сразу, как они «вселились» сюда.
Словно привидения?
Вио вскочила и увлекла Лену за собой из хижины.
Тут почти не было видно звезд, несмотря на ясное синее полуночное небо. Было светло – все видать, наверное, фосфор – решила Лена. Они лежали на траве и Лена спросила:
-Где звезды?
-Мы в низине – ответила Вио – и поцеловала в лоб. Так нежно, как мать дочь. После чего перевернувшись, оказалась верхом. Она массировала полные груди Лены, раскачиваясь на ней в полузабытье, и напевала что-то под нос. А в сотне метров в камышах бродил кто-то. Может кабан, а может – и охотник. Но их костер потух, и девочек не видно было даже в такой – неявной темноте. Потом её пальцы остановились и стих голос.
-Что?
-Хочешь, я тебе расскажу историю?
-Пока не услышала начало, как я могу знать.
-А ты слушай.
Лена опустила руки на девичий живот Виолы. Мягкий и приятный, он играл в её руках этой ночью, а Вио играла с ушами Лены, шепча туда сказки. А потом пришел общий сон.
***
Маленькая мертвая Эвика походила в своей белой намокшей майке на цветок лилии, сорванный поздней осенью и порядком вываленный в грязи. Её кожа была абсолютно белой и слегка светилась в темноте, словно фосфором намазанная восковая фигурка. Она очень быстро бегала эта фигурка, хрустя старыми ступенями, которые от ударов этих маленьких ножек взрывались, разбрызгивая опилки и распространяя запах.
Старый дом пах по-особенному. Алеш не знал точно – а чувствует ли Нелу его. Это был очень старый дом, который пах как живое существо.
-Мне поймать её?
-Не надо. Она бежит на крышу. Крыша уже близко. А там звезды. Это очень маленькие далекие солнца, и все-таки – они несут чужой свет, который вымывает из подобных ей память не хуже воды.
-Звездобоязнь?
-Да, боязнь засветиться.
***
-Боишься меня? – Виолетта открыла рот, высовывая острый язык и снова пряча его.
-А нужно?
Лена лежала в траве, руки прижаты к земле – их схватила Вио и не отпускала. Глаза девочки горели необычно ярко для ночи, слишком зеленые – так думала Лена, разглядывая это заострившееся лицо. В нем было столько похоти, что пора было уже бояться.
Но была одна проблема. Лена не боялась ничего и никогда.
-Ну, раз так. – Сказала Вио-читавшая-полуночные-мысли. – Тогда ты моя.
Она накрыла рот Лены своим, и в него брызнул поток ярких, ярко-зеленых светящихся жучков. Лена захлебнулась. Впервые, девочка чувствовала что тонет. Одна, в этом океане, что вливался в неё.
Они выбрались из носа и разбегались по лицу. Тугая боль в груди спускалась ниже, пока не достигла низа живота и не превратилась в острую. Из-под девочки, лежавшей в траве, светящейся в ночной тьме траве, растекался океан крохотных зеленых созданий.
Оторвавшись от этих сладких губ, Виолетта приподнялась в своем живом седле и посмотрела на Лену – сверху вниз, скосив глаза. Похоть не ушла, она лишь нарастала. Достигла какой-то невидимой грани и – резко оборвалась, сменившись апатией.
-Что только что случилось? – спросила Вио и глаза её враз потухли. То есть было так – они потухли, и Вио спросила в тот момент, когда зеленого пламени уже не было, но еще оставался странный шлейф.
-Ты меня поцеловала. – Откашлявшись, шепнула ей Лена.
-Случилось что-то слишком важное. – Растерянно сказала Вио.
-Конечно. – Согласилась Лена. – Еще бы, мне было так больно. Кажется – они все еще внутри меня ползают, эти твои жучки.
А потом Лена скосила глаза и посмотрела на дом. Он пах, так сильно пах зеленым нечто. Жучки, что жили в нем, рисовали узоры в темноте. Выбравшись из хижины, они неслись по стенам и крыше, образуя узоры. А потом Лена перевела взгляд на небо. Там горели звезды, их было так много, что в груди у девочки что-то сломалось. Как у ребенка, заглянувшего в бездну. Вот только страха не возникло, это удивляло саму Лену, привыкшую к отсутствию его в обычной жизни. Смирившуюся со своим дефектом, с нежизнеспособностью – как сказали ей мудрые врачи. И добавили тогда про выбитые гены.
«Это как нарушение пигментации, рождаются обесцвеченные люди – их называют альбиносы, а бывают люди, неспособные чувствовать боль», - дословно сказали они. В этом нет ничего плохого и ничего хорошего в общем тоже – ты просто немножко другая. Просто тебе нужно быть осторожной и не слишком увлекаться чувством боли. Просто ты должна выучить некоторые правила, которые твои одноклассники знают и так – от рождения. Они уже в них – а для тебя это как математика, сторонняя наука, вот и все.
-Что происходит? – Спросила она Вио. И та ответила.
-Не знаю.
***
Эвика хотела окунуться в звезды – в последний раз. Но выход на крышу был закрыт.
Как она визжала, ломая стальную дверь. Алеш видел запоры и понимал – она сможет их отодрать. И в тот же момент он понял всю глубину страха этого существа.
-Это одиночество. – Сказал Нелу.
-Какое к черту одиночество – её напугали мы!
-Одиночество, которому не место среди людей.
Нелу говорил страшно. Александр всегда чувствовал других людей и хоть сам он был рубаха парень с детства – у него было много замкнутых друзей. И теперь он почувствовал то, как к этим словам отнеслись бы они.
Желание уничтожить носителя этих слов. Словно вирус?
-Я по своей воле стал таким. – Нелу улыбнулся мягко, обернувшись к нему. – Это знамя. – Улыбка Нелу росла, а глаза скрывали очки. – Знамя людей, против нелюдей и за людей. Знамя толпы против чужаков в этом таком человеческом мире. Мы выкидываем подкидышей из гнезда не оставляя им ни шанса ни права ни надежды. Их отчаяние мы тоже заберем с собой и напишем и нарисуем и воплотим на экране, мы будем плакать над их чувствами, но не по ним самим. Кабан в лесу опасен, но мясо его подходит нашему столу. Это просто знамя, как добро, как зло, как любая мысль или чувство.
-Хреновый из тебя знаменосец. – Неуклюже попытался пошутить Алеш. Это был странный рефлекс общения. На самом деле шутить ему совсем не хотелось.
-Я знаю. – Согласился Нелу. Согласился и словами и голосом.
***
Кен вздрогнул. В эту ночь ему приснилась тень отца. Оторвав лицо от стола, он мгновение не мог вспомнить, где очутился. Кен сидел в кресле напротив рабочего стола, на столе – ноутбук и две старые книги с золоченым тиснением на переплете.
-Чувствуешь себя Гамлетом? – Шепнули занавески. Смех был тонкий и острый, как у ребенка, даже не подростка и уж точно не взрослого.
Окно было открыто, едва шевелились занавески темно-бардового оттенка.
Кен устало вздохнул и посмотрел на свои руки, словно считая в уме пальцы. Его лицо прорезала еле заметная усмешка.
-Ты все тот же – приходишь во сне.
-Как ты догадался?
Пронеслось у самого уха. Кен не стал поворачивать головы.
-Там где я живу – нет окон.
-Вот печалька.
Кен поднял голову – на подоконнике сидел Карнивалист.
-Кен, ты знаешь, почему у дерева один ствол?
Карнивалист выглядел как мальчик лет одиннадцати, его пальцы в тонких белых перчатках передвигались если не со скоростью света – то уж тени точно. Не дожидаясь ответа Кеншина, мальчик продолжал.
-Нет, бывают, конечно, и с двумя и большим числом стволов. Но это исключения из правил. Люди скажут: во всем виноваты гены, эти маленькие чертежи жизни. Они не принимают мир, потому что искренне верят – в нем есть вещи, которые никому не нужны. Но даже человек понимает – там, где чертеж там и чертежник, если он не делал свою работу для кого-то на стороне.
Вскочив со стола, Карнивалист принялся ходить по комнате.
-Понимаешь, Кен, чтобы сохранить цельность конструкции приходится чем-то жертвовать. У дерева есть ветви, но они обычно не превращаются в полноценные стволы. У Бога тоже есть ветви, но они никогда не превратятся в полноценный второй ствол. Люди мечтают о параллельных мирах, другой истории, другой жизни, еще одной попытке или шансе все начать сначала. Я думаю – эта их меланхолия связана с концом эксперимента. Древесный ствол просто останавливает рост ветвей, когда они становятся слишком тяжелыми, чтобы удерживать их на себе.
Карнивалист запнулся. Повернулся к Кену и улыбнулся.
-Но люди скажут – нет, это гравитация. Условия для жизни. Причины, удобные им, их мышлению. Они вынуждены постоянно думать о выживании, по крайней мере – еще вчера, а может и уже сегодня.
-Вчера – сто лет назад?
Карнивалист улыбнулся шире.
-Да. Мультиверсум – мечта о множественности миров. Сегодняшний человек верит, что каждое мгновение мир делится на все варианты всех событий всех наблюдателей и при этом продолжает существовать. Они забыли, что видимый ими мир – это лишь они, четыре измерения, - мальчик обвел руками комнату, за окном бежал поток машин, - время, в котором они существуют, прямая, проходящая через все умы. Их мир прост, он лишь отражает их самих. Почти уже десяток миллиардов почти идентичных миров – «листы в блокноте бога», нанизанных на молекулу по имени Человек Разумный. Их глаза, мышление – видят мир, который кончается там, где кончается человечество. Люди до сих пор верят, что планеты – это разбросанные по Вселенной сфероиды вращения, бесконечно далекие и некоторые из них разогреты до огромных температур. Ты видел тень человеческого Бога?
Подойдя к шкафу, мальчик, залезший в ночное окно, взял оттуда книгу и принялся сосредоточенно листать, не прекращая говорить.
-Мы прячемся от неё. Невольно она стирает все, что ей не нужно. Что чувствует одна клетка, проникая в столь чуждый и огромный организм? Одну лишь агрессию, невольную, нам приходится сбрасывать с себя наши тела и жить в мире людей как вирусы – в их телах, чтобы только не попасть под раздачу иммунной системы Человечества. Это похоже на красивую фразу, она аллегорична – если я правильно понимаю это людское суждение – и в чем-то наиграна. Ведь человек может увидеть другу клетку Бога – другого человека, но никогда не заметит всей системы, она для него бесконечно далека и отчасти защищена словом «бессмысленна».
-Ты пришел за тем, чтобы я услышал известные мне мнения из твоих уст или для чего-то еще? Чего ты хочешь?
-Чтобы ты был со мной, когда Бог станет рубить концы.
-Фраза из твоего детства?
-Да, только там не было «Бога». Ни слова, ни мысли, ни идеи.
Карнивалист разжал пальцы с разочарованием – книга упала на толстый ковер почти беззвучно, как падают предметы во сне.
-Маленьким я считал, что родился в аду, но прошли века, я смирялся и начинал сопротивляться снова – в общем, жил как все люди, веря, что что-то не так, пока не понял, что все не может быть «не так» в принципе. Все в мире «так как и должно быть», и одной частицей этого порядка служит хаос в головах молодых таинственных масс.
-Тень?
-О да, я говорил, конечно же, про Солнце. Ты видел Солнце? Раскаленный шар, хаотичное движение материи в четырехмерном человеческом мире, не пускающее к себе. Место, которого жизнь не должна достигнуть. Лишь тень, объемная тень семнадцатимерного Бога, взрастившего человека. Или отрастившего на себе «человеческие глаза»? Питая жизнь на земле своей энергией, Солнце привело к появлению человека. Кусочка материи, в которую извилистыми и совсем не полностью лежащими в осознанном людьми времени путями превращалась постепенно (Слово, которое так любят люди, не правда ли?) энергия звезды. Звезды по имени Солнце. Ему поклонялись, когда я был молод, когда не было человеческой науки о нем, и скоро снова смогли бы поклоняться – успокоив свой страх, свои сомнения перед «правильность» и «верностью» найденной «Истины». Люди бы открыли глаза, многомерные глаза вычислительной бездны на свое подобие Старуды, на свою «бесконечную молекулу», пусть она и не бесконечна – всегда два сантиметра трехмерного мира, если вытянуть спираль в нитку, но и такая она поражает человеческие умы. А ведь это четырехмерная вершина айсберга. Они увидели бы Бога снова – теперь уже глазами науки и пали бы ниц. Все просто – край безграничного и непознанного и вечные, очень человеческие, по сути, переходы от веры в свои бескрайние возможности до полного самоунижения и обратно – Истинная Трусость Маятника по имени Человек.
-Бы?
-Да-а. Частица сомнения в том, что все случится именно так. Понимаешь, у каждого человека на земле – свой мир. Они тесно связаны их генами, настолько что люди и не замечают швов. Так было всегда, но процесс комплиментации начался в их времени за миллион лет до появления разума. Теперь в моих глаза отдельных людей нет, они растут вместе и стремятся как можно скорее еще прочнее связать себя при помощи бинарного зверя. Его тоже еще нет, для них, но я его уже ясно вижу. И он не должен успеть появиться в этом мире, ведь наш мир – не основной ствол, а лишь ветвь. А значит, Бог будет рубить. Руками людей или природы – но этот мир перестанет существовать в ближайшие десятки лет, чтобы снизить нагрузку на основной ствол истории человека, все просто и это тебе расскажет любой садовник или егерь. Все эксперименты когда-нибудь заканчиваются, все ответвившиеся миры – прекращают расти сами собой. Один человек скажет – это в генах сосны, таков чертеж её роста, ветви не станут стволом. Другой верит лишь в удачу. Для него и гены – лишь удачная комбинация, мимолетная игра жизни. А причина прекращения роста ветвей – суть мир, который их ограничивает. Он скажет: поднимем в космос сосну, пусть каждая ветвь сможет стать стволом! Он скажет: поможем ей, пусть даже она нас об этом и не просит!!
-В космос людей не пустит Старик.
-Уже не пустил. Его право, он тоже человек и может решать за всех. Комплиментация – его избавление от боли, на которую обречен. Ты знал, что Старик, ненавидя все свои прежние жизни, считая, что все бессмысленно и должно прекратиться – тоже исполняет свою программу жизни?
-А ты знаком со своей «программой» или научился верить в удачу? Тебя снова не коробит от слов «вера» и «удача» и ты хочешь поиграть со мной? Боже, ощущение – я снова в детском саду и вокруг порхают плененные бабочки, а нас учат играть в песочнице.
-Кен. – Карнивалист посмотрел прямо в глаза Кеншина своими улыбающимися зрачками голубых глаз. – Озвученные мной мысли принадлежат скорее новому Старику, чем мне. – Сказал он и улыбнулся, беззвучно давясь смешком. – Он снова пришел, он снова родился, Вечный Жид снова с нами, он снова собрал свою братию и строит планы. На этот раз мир людей у них окончательно под каблуком и они хотят что-то с ним сделать. Или – из него. Догадайся – что?
-А я думал – ты заболел.
-Знаешь, зачем я тебе все это говорю?
-Мне не до игр.
-Знаю. Когда в жизни появляются дети – пусть даже не твои собственные – становится не до них. Дети словно вытягивают из тебя Игру. Это мило и печально. Когда дети уходят – Игра возвращается, но уже другая. Чужая. Печалько.
-А теперь кто?
-Кто-то. Но не я.
-В иные разы я встречал разных тебя, но не один из них не был таким занудой как сегодняшний.
-Знаю. Вернись Кен, я снова стану клоуном и рубахой парнем. Зачем? Зачем я это говорю, даже зная, что ты не вернешься? Все мнения должны быть высказаны. Это признак честной игры, Кен. Самая смешная интересная занятная и страшная игра – честная. Кен. Ты думал, что будет с миром людей, если вдруг Старуда решит играть в открытую?
Кен встал и подошел к окну.
-Они думают, что Башня Вавилона снова рухнет как уже десятки раз бывало, а потом люди отстроят её вновь, её вновь. Но будет иначе, Кен, это конец, это конец. Это воистину сладкое время чудес, лавка которых откроется поздней рождественской ночью. Тебе конфету или что? Я поищу, я все найду! Скоро не будет ни монет, ни посохов, ни мечей, ни кубков! Даже мы уйдем, высший аркан грядет. Он близко. Как уже бывало. Любой конец – всего лишь начало! Но не сейчас, и не для нас, садовник обстригает садовую вишню, мы упадем на землю, которой нет, которой у нас нет. Больше – нет. Страруда разлетится кто куда: кто в пламя ада, кто – во тьму веков, ледяную бездну мертвого космоса. Глупцы, похожие на меня, искренне верящие, что далекие миры существуют не только в воображении человечества. Или надеющиеся обмануть себя, человеческое время, вырваться из мертвого космоса, похоже на компьютерную игру за краем Воссозданных Территорий и увидеть иной свет, иной, настоящей звезды. Не этих мертвых воспоминаний Бога Солнца, что люди видят своими глазами. Или о которых их Бог грезит глазами-людьми, все равно. Других звезд. Настоящих. Которые – есть, вокруг которых есть иная жизнь. Не эти фантазии людей, что дремлют в аду, готовые проснуться. Мутное людское подсознание связанное в сети, из которых не вырваться умам копило их тысячелетиями, самые ранние говорят на первом языке – крылатые демоны. Скоро их свобода. Их радость плавит мою душу, будь я моложе – присоединился бы к застолью!
-Ты хочешь улететь отсюда?
-Я?!! Куда? Миллионы лет карцера в надежде когда-нибудь измениться настолько, чтобы пробить ось времени людской, уйти из космоса людского в космос чей-то? Это не по мне. Не так уж я хочу увидеть, что за кромкой горизонта этой Вселенной. Ад – скука, те же страсти, только с боку вид.
-Тогда лишь Рай – тебе туда дорога.
-Рай? То место, куда суд людей определяет годные души? Мифическое место, которое хотели сделать настолько хорошим, что даже думать запретили о том, что в мире людей есть только людское правосудие и никакого больше? Увы, только люди судят людей. Только людей судят люди, все нелюди могут попасть лишь в ад. Если я погибну в этом мире – Страруда попытается забрать меня и хранить как книгу, но ты же знаешь – можно с нею Говорить, я ей скажу все что о ней думаю, я не дам из себя сделать... безвольную книгу. А дальше либо на суд людей отдаться либо во тьму. Но люди судят лишь людей, инстинкты, заставляющие их искать справедливость в себе подобных и вечно друг дружку сортировать по номиналу – впрочем, на то они и монеты – эти же инстинкты заставляют людей испытывать бесконечный панический страх перед чуждым. Отторгать его всеми силами. Когда первичное их отторжение ослабнет – они определят тебя как «Зло». В идеале конечно… или попытаются стереть. Впрочем, в ад если нужно – легко пробиться силой. Мы могли бы уйти из этой ветви истории через ад, найти основной поток и жить в нем. Потеряв свои тела и став демонами, вернулись бы в мир и нашли себе иные тела. Я думаю, большая часть Страруды так и поступит. Если крупье – Бог и он заканчивает игру, бессмысленно сидеть за столом смотря на костяшки пальцев. Тем более если не станет стола, стульев, никого и ничего, кроме тебя и твоих костяшек. Жуткая скука – эта человеческая легкомысленная игра, Непостоянство, печалька.
Кен вздрогнул, очнувшись за своим настоящим рабочим столом. Его трясла за плечо несмелая детская рука.
-Ке-ен. – Шепнула Кэролл в самое ухо. – Я нашла того кота.
***
Все случилось немножко не так. Впрочем: не так – не то слово, когда не знаешь как, но чувствуешь, что должно быть по-другому. По иным людям, которые реагируют на происходящее ты можешь сказать, когда мифическое «не так» таки начнется.
Эвика не смогла сломать дверь на крышу. Нелу запретил Алешу идти за собой. Нелу сам говорил с девочкой, а потом весь этаж словно смело одним детским криком. Стекла вылетели, в ушах у Алеша взорвались маленькие заряды – петарды, которые не столько оглушили, сколько дезориентировали его. Именно поэтому промчавшуюся мимо на невероятной скорости девочку он не успел схватить на лету и кинулся за ней.
Эвика успела добежать до конца коридора, когда за лодыжку её схватил Александр. Она повернулась и пнула его в лицо несколько раз, крича что-то неразборчиво, но парень криво усмехнувшись, не отпускал. Она завизжала как сирена полицейского катера и рванула вперед, протащив за собой и его пару пролетов вниз. Снова остановилась и развернулась. На лице – злость и боль.
-Что?.. – только и успел он спросить. В голове снова возникло «то чувство». Его подняло и понесло вперед. Александр головой выбил окно и начал переворачиваться в воздухе. Чувство, что он задыхается, уступало место критическому страху и какой-то отрешенности. Далеко внизу горели огни. Медленно ползли улитки машин. Они не успеют свернуть на светофор – как он будет мертв. Они остановятся, им не понадобится этот поворот. Ведь его падение наделает шуму? Или нет?
«Слишком высоко!»
Он выставил вперед руки, чувствуя как легко теперь.
«Меня никто не видит…»
Земля была еще далеко, но…
«Я на земле, я на земле!»
Вроде он закричал, но слышно ничего не было.
«Я стою на земле, я УЖЕ на земле!!!»
Единственное, чего он не учел, нет, о чем он забыл – это то, что вслед за ним сверху прилетят осколки стекла. Когда он почувствовал, что стоит, не падает, а стоит – он сел, а потом и вовсе лег, повторяя про себя какой-то бред, про свои ноги и тихо смеясь.
Что-то ударило рядом с головой, и лицо вспыхнуло болью.
***
Этот человек хотел чего-то от неё, как хотели многие до него. Или не так? Может – иначе? За окном громыхала гроза, внутри у женщины – тоже. Пришедший не понимал, что говоря одни и те же слова, люди понимают их по-разному. Что слова утешения могут угнетать, а любое предложение помощи – заставить почувствовать ярость. Или он знал? И все равно предлагал, надеясь на ответный жест с её стороны.
Дика усмехнулась. Нелу, пришедший к ней в палату, получивший право на свидание, право – которого не имел даже родной отец Дики, пытался заручиться её поддержкой. Дика хотела сразу спросить:
«Почему ты думаешь, что я тебе помогу? Я тут уже столько времени, что и не помню, как жила иначе… ты думаешь, я горю желанием отсюда сбежать? Когда-то горела, теперь ты лишь тратишь мое время, хотя нет – мои мысли…»
-С чего ты решил, что судьба человека, пусть и ребенка волнует меня? Я не знаю, зачем живу, я просуществую еще немножко, а потом уйду. Мне плевать – куда, во тьму или ад, там лучше, чем здесь. Там нет людей, которые судят по себе. Не знаю что лучше – безразличие и попытка помочь, ведь это так обязывает. Если в ответ на их доброту – ну никогда не скажу, что лицемерную – ты отвечаешь злом, то становишься такой нехорошей в их глазах. Если они хоть одну причину для ненависти к тебе увидят – не жди пощады, но если своим умом не могут понять – почему ты такая, то думают, что больна. Целый мир из присяжных. Они так похожи на тебя – ты появился тут, и предлагаешь помощь свою в ответ на помощь мою тебе в тот самый миг как я окончательно смирилась и дала себе слово не надеяться в этом мире больше ни на кого и не ждать от него ничего. Ты хочешь, чтобы я предала саму себя? Перешла последнюю грань, когда даже руки на себя не смогу наложить, ты хочешь чтобы я потеряла способность чувствовать печаль и обиду? Ты – дьявол, кто ты? Зачем мне от тебя доброта сейчас, как подачка. Словно кость, брошенная подыхающей совсем уже не от голода собаке. В аду нет присяжный заседателей! Там я найду покой… возможно – скоро.
Нелу с сомнением посмотрел на камеру наблюдения.
-Вот, понимаешь, - ответил он скорее на свои мысли, наклонившись и проведя рукой по щетине, - такое отношение, конечно, должно было при достаточных масштабах этих изменить природу ада, хоть немножко, но наблюдения показывают – ад остается прежним. Ты не одна такая, но таких мало. Гораздо больше людей, которым есть что терять и есть, зачем жить – они с радостью отправят тебя в ад и забудут, невольно и первое и второе, поверь – никогда не узнают, что девочка по имени Дика, выросла в девушку, почти женщину в этих стенах, а потом отправилась в ад. Это привычно для человечества, которое я поклялся защищать. Так давно, что тебе и не снилось. Я могу его проклинать теперь, но я тоже человек – я тоже не хочу предавать себя тогдашнего, ведь я помню тех, кому я служил. Абстрагирование – мощнейшая штука, но, сколько мир человека человек не абстрагируй, мир остается человеческим.
-Я не поняла, простите? – Заметила она слегка оскорбленным тоном и судорожно поправила очки. Лицо у Нелу не изменилось. Он ясно показывал, что не верит в неосознанную обиду, как защиту.
-Я имел в виду, - учтиво улыбнулся Нелу, - что так приятно мечтать об аде и о рае, созданном иными, высшими, низшими, потусторонними силами. Нежели признать тот факт, что все в этом мире создавалось людьми, вплоть до отношения к природным силам и формам, и нет никакого дела никому иному до человека, разве кроме него самого. Так было всегда, есть сейчас, и будет всегда; даже время у человека – лишь его, возникло с ним и с ним же умрет, лишь себя он считает центром и точкой отсчета, как уж тут пообщаться с иными созданиями?
-Вы считает, я мечтаю об аде другим людям?! – Вспылила Дика, кусая ногти. Нелу её злил, выводил из себя, хотелось напасть. Лишь одна мысль не давала этого сделать и снова отправиться в мягкий белый знакомый с детства карцер – Нелу был единственным, кто не пытался ей помочь, кто не пытался её понять, кто прямо и честно говорил: мне плевать на все твои проблемы, но не на тебя, идем?»
Дика согласилась.
***
-А это что за зверь?
-Это – Куро.
-Это – не может быть Куро!
-Почему?
Брови девочки поползли вверх.
-Потому. Я – Куро!
-Ну не переименовывать же мне его. Почему не могут быть Куро и Куро?
-Две Куро??
-Угу.
Закрыв глаза, она так и стояла – в очках, с черными волосами, собранными в два невероятных размера «хвоста» и сжимала в руках ушастое нечто.
-Пусть будет Черныш. Тот же Куро – только по-русски.
-Ты теперь Черныш. – Сказала девочка черному критически настроенному зверю, что держала в руках. И щелкнула по носу Черныша. – Ты понял?
-Р-рр. – Сказал экс Куро Черныш.
Девочка повернулась и сказала с затаенной бездной на лице:
-А ты теперь Истинная Тьма. Ну как, нравится, Куро-тян?
***
Нелу провел по волосам рукой и вздохнул.
-Есть одна проблема, понимаете, она не хочет нам помогать.
-Действительно.
-Простите?
-Действительно, если преступление можно предотвратить, оно должно быть предотвращено, так ведь?
-Я не понимаю.
-Я надеюсь, что нет.
-Нет?
-Что вы не поймете. Если можно спасти – нужно спасать.
-Извините, но это наша работа.
-Правда?
-И ваша тоже, или я не понимаю.
-Присяга… была произнесена. – Нелу выглядел грустным и уставшим, он отвечал все тише и тише, словно теряя всякую надежду на счастливый исход этой беседы.
-Простите, я вас не понимаю. Объясните, зачем вы приглашаете третье лицо к делу, порученному лишь вам. Повторяю вам лично – а из-за вас уже пострадало гражданское лицо.
Нелу поднял руку, между пальцами были зажаты локоны женских волос. Движением фокусника, он сжал пальцы в кулак, а потом открыл его и показал пустую ладонь. Следующим мимолетным и незаметным для глаз жестом Нелу накрыл ладонью лицо Алеша и тот почувствовал, как погружается в сон.
***
Когда-то еще маленькой девочкой, она хотела спросить, почему видеть призраков только её прерогатива, но почему-то вместо этого припомнила родителям уроки, получилась подростковая классика:
-Мама папа, почему я не вижу смысла, я смотрю на нашу историю и не вижу его, смотрю на эволюцию видов и тоже не вижу, я смотрю на все, что происходит сейчас, и не вижу его? Что такое смысл? Это отношение? Почему? Почему… Где он? В нас? В нашем отношении? Я могу видеть смысл для кого-то. Могу видеть. Но… То, что я вижу. Это не несет смысла ни для кого. Жизнь, смерть, развитие, все что имело и имеет его для кого-то, когда-нибудь обязательно надоедает. Нет ничего вечного, нет ничего абсолютного, все, все к чему можно, хочется стремиться для других абсолютно бессмысленно, почему так? Где он? Где все? И где я? У меня странное ощущение, что я сейчас не здесь, я знаю, как это бывает, но всегда со стороны, я знаю, как вы это называете, но все по другому, я знаю как вы к этому относитесь, но я отношусь не так, просто хотя бы потому что я всегда отношусь не так, как сам же. Все всегда двоится, всегда весь смысл, всегда смотрю двумя глазами, всегда. Эти глаза. Они мои?
А ей ответил старший брат:
-Ну, с такой бредятины как ты описала, зачастую начинается раздвоение личности… Что я еще могу сказать… Посоветую тебе не бежать и не прятаться, и если кто-то смотрит в твою дверь, хотя бы пригласи его войти, а уж потом принимай решения…
И добавил отец:
-Решения – их всегда принимаешь сейчас, и зачастую не остается времени подумать. У многих часто сталкивающихся с необходимостью этот процесс, выбора оптимального решения заточен до автоматизма, но вот что считать оптимальным, и что решением?
Дочь смотрела. А отец продолжал.
Каждый раз много условий, очень много, если честно – в том мире, где мы живем, их количество стремится к бесконечности. Просто постоянно выбираем лишь те, которые наиболее заметное влияние оказывают, лишь наиболее значимые, но вот какие из них наиболее значимы для нас, для принятия решения?
-Папа?
Сказала дочь, но отца уже было не остановить.
-Одно дело принять решения, другое дело воплотить его в жизнь, но за принятием уже следует лишь анализ и логика и поиск оптимума, все это проще автоматизировать, хотя зачастую оптимальный путь далеко не самый лучший и успешный.
Отец помолчал, а потом вдруг поднял вверх палец. На дочь он уже не смотрел.
-Тут нужно искать то, что нам больше всего мешает, против чего собственно мы боремся, и искать оптимальный путь воплощения решения, исходя и свойств этого агента.
-Агента?
-Да, самого настоящего – активного агента. Зачастую их много. Любой агент – сложная система, схожая по функционированию с функцией, получаем – отдаем. Получаем информацию – преобразуем информацию в себе – отдаем информацию. Функция-эгоист – это нейрон, то есть любой агент – похож по функциональности на нейрон, а значит – без исследования данного нейрона, его свойств, свойств его «весовых связей» – мы не будем знать, как данный операнд отзовется в нем.
-Чего??!
-Я хочу сказать – не нужно лезть с готовыми решениями, взятыми откуда-то. Кстати, это мальчик?
-Я не в курсе... – Растерялась дочь.
-Тогда значит девочка! – Вскричал отец. – Я всегда мечтал о девочке!
-В смысле, я же девочке… - Не унималась глупая дочь.
-Да не о тебе речь… - Заметил сурово и добродушно отец. – Просто зачастую спонтанное решения для человека оказывается оптимальным и наиболее легко приводимым в жизнь, а не для человека. Как заставить систему принять спонтанное решения?
-Систему?
-Да. Ты ведь знаешь – ты тоже система? Постой, или ты – работа системы? О, это нужно мне обдумать! – Схватился за лохматую голову отец, едва не выколов себе карандашом глаз.
Пока дочь собирала с пола условно выбитые отцом зубы, тот продолжал.
-У нее должны быть наработки, вместо наших инстинктов. У нее должны быть многочисленные решения похожих задач, значит нужно обучение. У нее должен быть опыт: любая система должна собрать за минимальное время максимальное количество информации о явлении. Воссоздать критерии, найти и создать систему условий удовлетворяющих правильному решению, нужно знать чего хотим достичь именно в данном случае. Анализ информации и поиск аналогов в опыте, расчет и моделирование и игры и теория нам может помочь!!
-У меня остались старые куклы. Или ты предпочитаешь свои игрушки детства – могу притащить с чердака.
-Ага. – Не слушая ее, сказал отец. – А может и помешать, ведь те методы годятся в первую очередь для людей… Но не это главное, главное не как в мире, том, что мы называем реальностью, найти оптимальный путь, куда нам хочется. Главное, как найти такое место, место, куда мы сейчас хотим, как поставить задачу, как задать вопрос, как представлять этот мир в целом! Вот!! Да и нужно ли, ведь дети, человеческие дети зачастую исследуют этот мир, и не осознавая себя как его часть, не понимая, не принимая своего места в этом мире. И имея странное, не основанное на фактах отношение к нему, но это не мешает им стремиться к чему то, если создать систему свободную от правил и ограничений, способную к саморазвитию и накоплению опыта, самообучаемую, способную воспринимать и обрабатывать сильно поврежденную информацию. Систему, изначально существующую не в этом мире, в другой среде, где она начнет развиваться. В мире, где для нее найдется работа, найдется то, что искать. Систему с одним только условием, с одной изначальной нестабильностью – при эвристическом анализе, при поиске оптимального, при поиске, находя много различных вариантом, исследовать и считать прерогативой то, что согласно опыту людей отбрасывалось прочь. Вне зависимости идет анализ системы программной на стабильность, творчества автора на особенности по сравнению с другими авторами, прогнозирование ли любых процессов, система стремящаяся познавать и быть не такой как остальные, меняться, находить особенности, она будет нам полезно, но ее обязательно очень ограничат. Пока что мы используем системы, подобного толка для тех областей, где обычный подход не помогает, но… но…
Изучая себя, законы мышления, изучая проблемы представления: по тому ли пути мы идем, нет, он привет нас куда-нибудь, но любой путь, если по нему достаточно долго идти приведет в никуда. Иногда нужно и менять свои прерогативы, свое отношение, только так мы жили до сих пор, в этом причина небольшой продолжительности жизни поколений индивидов. Ведь для того чтобы система была изначально разумной, ей НЕ нужно представлять мир, ей вообще не нужно практически ничего, что же такое жизнь, ученые нашли несколько ответов и связав их между собой создали примерные критерии, зачастую приемлемые на нашей планете, неизвестно будут ли они работать где либо еще. Что же такое разумная жизнь? Это способность менять что-то под себя? Или способность меняться самой? И тем и тем в той либо иной мере обладают все живые организмы на планете, они делают это неосознанно. Неосознанно? Хочешь конфетку?
Дочь взяла у отца конфетку. Пока она грызла каменный леденец, в ошеломлении скалывая с зубов эмаль, отец довольно продолжал:
-Мы никогда не сможем понять, осознают ли они что либо, если субъект не проявляет активности, это еще ни о чем не говорит. Субъект и активность это наши представление о чем-то, это все наше. Мы друг друга слабо понимаем, и себя не можем понять до конца жизни, поэтому зачастую мы воспринимаем другие формы жизни практически как объекты, только объекты с достаточно сложным и вариативным поведением, которые могут реагировать на изменения среды в более широком смысле. Они могут приспосабливаться и приспосабливать даже на протяжении жизни одной особи. Они то, что мы называем живые, но не разумны. Они могут искать, но не могут устанавливать связи между причиной и следствием и применять другие логические законы. Но эти законы это наше, то, что мы умеем, и доказательством их верности служит то, что мы меняем и уже достаточно изменили мир под себя и воздействуем на другие формы жизни. Но эти изменения детектируем тоже мы, мы можем изучить и даже смоделировать процессы, происходящие не только в организме вообще, но и в нервной системе мыши, мы знаем все множество вариантов ее поведения, мы даже в принципе не до конца зная особенности человеческого мышления, все же моем описать разницу между нашим мышлением и мыши, но…
Нам гораздо легче смоделировать мышление другого человека, чем то, как воспринимает это мышь. Даже зная, при каких условиях как она поступит, даже зная как заставить ее сделать что угодно, мы можем понимать ее вариации поведения из-за более сложного строения нашего мозга. Кто-то скажет из-за принципиальных отличий, но это тоже только наше видения, мы нашли эти отличия, то чем отличается наш мозг от мозга большинства других высокоорганизованных форм жизни. Знание поведение и возможность предсказать его не означает автоматически, что мы можем сделать то, что большинство людей называют поставить себя на ее место. То, что мы можем смоделировать само отношение системы к явлению самой себе или всему представляемому миру, просто для нас оно, это отношение, не важно, это условие без которого задача прогнозирования поведения мыши и так прекрасно решается. Но не решается, для большинства аналогичная задача прогнозирования поведения другого человека, решается, но с таким количеством дыр, для этого мы пытаемся воссоздать его отношение к себе другому миру и к тому, с чем он сейчас имеет дело. Это можно пытаться описать языком выдуманной нами математики, сделать математическую модель – она будет динамическая – скормить ее вместе со всеми данным заточенной под это программе. Но она должна уметь обрабатывать поврежденные и логически слабо связанные данные. Нужны система ИИ, очень нужны, просто не все знают, создай мы то, что сами обычно называем классическим ИИ, даже покалечь мы его тремя законами, да хоть каким угодно количеством законов, по любому если не все, то большинство вопросов уже отпадут. А без него мы в обработке этих данных реально должны полагаться на то, что у нас в черепной коробке, нет то, что каким-то образом связано с этим серым веществом. Но существует уже давно не там, и работает уже давно в связке с другими аналогами, то, что по принципу шкатулки Пандоры работает и может функционировать, даже не зная своей природы, может обрабатывать информацию, являясь ею. И при попытке изучать себя сталкивается с множеством темных пятен, мы можем изучать не понимая. Но понимание необходимо для выбора направление исследований. Так принцип понимания: увязывание вновь получаемой информации с ранее полученной. Или увязывание отношения к новой информации с отношением к старой. Отношение к информации, наш взгляд на нее является информацией, тут тоже натыкаемся на рекурсию, метаданные они нужны нам для мышления. Но они, являясь прерогативой при выборе они, являясь основой нашего выбора, они – то, что объединяет нас и с другими высокоразвитыми существами на планете, это отношение к информации, оно происходит из наших инстинктов. Оно частично существует на подсознательном уровне, это отношение неотделимо от самой информации, но оно уникально для каждого носителя. Это то, что делает нас субъектом, но ведь это тоже информация, только уникальная, и не нужная никому другому, не необходимая для обработки собственно информации, но необходимая для выбора и решения. Мы разделяем, саму информацию, мертвую, живую, и отношение к ней, но сам корень этого слова уже говорит нам о многом. Эта система параллельных метаданных, она служит нам природной защитой против воздействия живой информации. Она защищает наше сознание, она работает инструментом гомеостаза личности, не позволяя любой информации сразу менять нашу систему, переписывая наши прерогативы и меняя правила восприятия. Поэтому эффективными против таких метаданных могут быть только другие метаданные, но это отношение неотделимо от нашей личности. Это как вторая спираль ДНК, это как антивирус с файрволом, это как… для существования этой системы не является необходимым осознание себя, мира и нет разницы, какая логика лежит в основе, что за логический движок работает с той мертвой информацией, эта информация всего лишь одна из спиралей. Все приведенное выше лишь помогает выбирать наиболее верное отношение, но верное ли оно или навязано условиями среды, меняться ли или менять, быть или не быть все это твой выбор. И поверь уж и у мышки есть свое мнение по каждому из самых сложных явлений, с какими она сталкивалась, просто это отношение не человеческое и намного проще нашего и намного более сильно зависит от ее наследственности. Она не проходит на протяжении одной жизни той миниэволюции, которую проходит человек. И поверьте тоже: человек это не его законы логики, общие в основном для всего рода человеческого, и не та мертвая для него информация, что вливается в него на протяжении всей жизни. И даже не память, которую можно потерять и начать запасать опыт заново, в первую очередь это его отношение, это сродни нашим эмоциям. Ведь эта система и выросла из эмоций, без нашего к ней отношения информация может каким угодно сложным или нет образом обрабатываться, можно ставить любые условия для решения задачи и искать решения, пока это не станет нужно самой системе…
***
Алеш очнулся в кресле, напротив него сидел Нелу, он продолжал говорить, заканчивая историю, которую Алеш видел во сне и отчетливо помнил. Казалось, что Нелу диктовал ему синопсис его же сна. Сначала Алеш почувствовал – что-то не так, потом понял в чем причина дискомфорта – вокруг валялись тела. Нелу замолчал, перестав делать жесты руками. Потом добавил:
-Она выслушала его до конца, затем пошла и повесилась. Но её спасли. Она комнату не заперла. Теперь она видит исключительно приведения, тусующиеся поблизости от психушки. Круто, да?
Нелу улыбаясь, молча, ждал ответа. Алеш вытер шею, пытаясь трезво оценить ситуацию, и не мог – мысли кружились, словно вырванные деревца из рощи, сквозь которую прошло торнадо.
-Очень. – Ответил Алеш через долгую минуту тишины. – Что она его не повесила?
-Ну, это был её отец…
-Ты все это помнишь или откуда-то достаешь? Ну, ты понял…
-У меня отличная память!
-А я думал – достаешь, ну там Вернадский и все такое… такие цитаты.
-Я одно время интересовался этим делом, и замечу – вообще это классный анекдот.
-Не говори…
-Да-да, таких много! И мораль – если хочешь вешаться, запирай комнату!
-Умный у неё папа, я бы тоже повесился. Знаешь, я заметил, что чем умнее человек, тем он тупее.
-Это баланс, все стремится к равновесию.
-Да не гони. Я и про тебя тоже…
-Ее отец… - медленно проговорил Нелу, - работал в области Искусственного Интеллекта, проще говоря, делал блоки распознавания свой-чужой для истребителей НАТО.
-Свой-чужой значит…
-Да.
-Я еще больше стал бояться истребителей НАТО.
-Издеваешься?
-Кстати, что такое антивирус?
-Прошлый год стал особенным…
-Я заметил… - еще раз кивнул Алеш. – Зачем ты мне это рассказал, точнее – « показал»?
-Отец этой девочки, Дики – теперь работает на Старика.
-И что?
Нелу развел руками.
-Теперь ты знаешь, какие люди на него работают. Их можно бояться или презирать, восхищаться ими или ненавидеть, пытаться понять – тоже можно. Но они тебя не поймут никогда. Не потому что не попытаются, просто они уже уверены, что понимают все на свете, на своем особенном уровне. Это очень хорошие внутри люди, которые занимаются вещами, что не снились ни одному доктору Зло. Такое не покажут в кино и не напечатают в книге, а если где и увидишь – скорее в жизни – в глазах твоих отобразится сплошное бессмысленное изуверство и единственное чего тебе захочется – раздавить гадину, что сделала это.
-Я за то, чтобы давить.
-Я тоже. Я всю свою жизнь убиваю хороших людей, которые делают плохие вещи. Я знаю чертовски много плохих людей, но они никогда еще не давали повода себя ненавидеть. Если я задену их – то себя возненавижу. Это ты сейчас смеешься. Алеш – я стал заложником добра.
-Как это мне это относится друг?
-Просто и ясно – никогда не поднимай при мне дилемму добра и зла. Если тебе покажется что то, чем мы занимается – не то дело, каким ты хочешь заниматься, то тебе крупно не повезло. Я убью тебя Алеш, это будет честно. Лучше скажи прямо сейчас – ты со мной или возвращаешься в офис пачкать потолки?
Алеш молчал.
-Александр, мы боремся не против людей или тем более – нелюдей. Мы сражаемся против их знамен. Это война, такая же, как и любая иная, но правила в ней совершенно особенные и уникальные – их динамика напоминает хаос непосвященному ну и что с того?
***
Последняя сказка, которую читала Люси. Кен никак не мог вспомнить – о чем она была. Все, что он помнил – антураж, сама суть сказки была вне описываемых событий или произносимых фраз. В общем, оттуда можно было выкинуть все это или заменить чем-то аналогичным – сказка от этого не стала бы другой. Он чувствовал это тогда, но потом – все изменилось. Там была фея. Она жила на острове в окружении хороших людей, которые заботились о фее.
В чем-то даже уважали, не её саму – её силу. Они возвели барьеры, чтобы фея не смогла сбежать. Ведь способная к размножению, она могла породить бесчисленные полчища фей, которые изменили бы этот мир раз и навсегда, и люди не смогли бы в нем жить. Мир людей – очень хрупкая штука, которую они создавала сообща, закопав под его фундамент бесчисленное множество своих собственных детей – иначе фундамент не стал бы таким крепким. Только память о том, чего все это стоило, спасала хрупкий мир людей от окончательного краха.
Но достраивая этот мир – мир, что стал для них домом, люди все чаще и чаще сомневались: а смогут ли они в нем жить? И только кровь их детей, их разбитые мечты, лежащие в фундаменте, давали силы выжившим смотреть на дело своих рук.
Но иногда кто-то все же задумывался: «для кого мы строим этот дом и наши ли дети будут в нем жить?»
Может этот кто-то боялся, что дети его, узнав чего стоило все это строительство, проклянут всю его суть и не захотят в нем остаться?
Так добро породило мораль, которая объясняла детям – ради чего старались их предки.
Люси никогда не произносила подобных слов, но мысли терзали её постоянно. Спокойная внешне – внутри она была подобна невзорвавшемуся супервулкану, что спит посреди североамериканского континента, готовя последнему печальную участь в случае третьей мировой войны. Кен, смеявшийся часто над её примитивными, но очень честными в своей простоте сказками так и не узнал каково настоящее имя девочки. Когда он спросил, как её зовут, она ответила:
-Люси.
***
Вертолет сел на крыше. Люди, в нем летевшие не спали, однако Кен во сне чувствовал их надежду – они чего-то ждали от визита на остров.
На острове Кен жил уже полгода. Тут было и впрямь неплохо – если ты полезен и не пытаешься сбежать. Вот только после первой попытки условия существования резко ухудшались. И не потому что люди тут работали злые, отнюдь. Просто им нужно было проводить эксперименты. И участие в них – было следствием неподчинения «уставу школы». Естественным следствием, не наказанием, а простым правилом, которое просто работало.
Кен понимал их. Бог тоже добрый, пока ты живешь по его законам, но стоит тебе перешагнуть невидимую грань – и ты все поймешь, потому что увидишь, потому что дальше ты просто уже не сможешь от этого отвернуться.
Школы никакой на самом деле не было. То есть не было занятий и не было учителей. Но официально это была школа, на острове, в тихом океане. Где именно – Кен не знал, но ему и не нужно было знать, чтобы отсюда сбежать. Но сбегать он отсюда не хотел, ведь стоило немалых усилий сюда попасть. Это проклятая привилегия неосторожных подростков слишком сильно заигравшихся с законами Бога.
Майя сказала: Бог – это толпа. Пока ты не выделяешься из толпы – ты в ней как дома, если захочешь выделиться, но будешь полезен толпе – ты в ней сможешь находиться, пока будешь играть по её правилам и играть успешно. Но стоит толпе заподозрить мошенничество – это случится естественно. Отдельные члены толпы не поймут, что сподвигло их, зачем они это сделали.
Майя или Рин Асоги, как она себя называла, была довольно интересным «собеседником», если не считать одного – её ненависти к «человеческому богу». Кен её никогда не видел – девочку, а может, уже и девушку содержали в другом «крыле» здания, уходившего на сорок этажей под землю. Крыша, на которую села вертушка, была огромным футбольным полем, скрывавшим настоящее здание «школы». На этом поле временами даже устраивались матчи между сотрудниками и их детьми, которые и учились в «подделке» - огромном старом трехэтажном особняке, уютно устроившемся в долине. «Школа», как её именовали в документах, существовала уже больше ста лет. За это время сменилось несколько поколений обслуживающего персонала: в основном врачей и ученых, это были настоящие династии, передававшие тайну своего рода как некое сокровище.
Все это попеременно вызывало то легкую улыбку, то грусть у Кена, лежавшего пристегнутым на глубине в полсотни метра и слушавшего шум винтов, точнее просто чувствовавшего, как у вновь прибывших закладывает от него уши. Все долгие месяцы своего пребывания в этом месте, Кен в основном спал и имел репутацию «тихого пациента». За это время он познакомился с Рин и еще двумя детьми помладше, но их сны были безнадежно унылы и зачастую превращались в кошмары, Кен общался с ними исключительно ради получения информации. Рин редко снились кошмары, хотя часто во сне она видела мерзость, от которой обычного обывателя и вывернуло бы пару раз наизнанку, сама девочка спокойно относилась к подобным вещам. За шесть месяцев Кен научился видеть её мир её глазами, этого было достаточно, чтобы Рин помогла ему.
Кен нашел Люси в первую неделю. Она и была его основным собеседником, ради неё он сюда и «загремел», написав со сна полный ошибок вирь, который работать не должен был… но однако успешно работал.
Пока антивирусные компании снова и снова пытались понять, как именно процессор интерпретирует такой простой код и почему происходит то, чего быть не должно и где тут фокус – а это действительно в их головах походило на вытягивание кролика из пустой шляпы, пока ряд контор перехватывали трафик, которым обменивались разработчики антивирусного софта по всему миру и делались соответствующие выводы – вирь сам себя повсеместно утер, успешно растворившись в истории. Это могло бы стать основой очередной серии приключений Скалли и Малдера – очень популярных именно в те годы, но не получило огласки. Молчали все – и разрабы, понимавшие, что они чего-то в мире этом не понимают, ведь работает то, что запускаться не должно, к тому же стирал себя вирь просто невероятно странно, даже с носителей, с которых обычно просто так информация не исчезает. И конторы молчали, потому что они нашли источник феномена, и огласки этот факт тем более не подлежал.
Так Кен оказался на острове.
На допросе он сознался: код просто работал на дефектных процессорах, на обычных запускаться не мог, ведь он использовал эти дефекты – звучало дико и они не верили. И себя он не стирал – его уперли инопланетяне, либо скрывающие правду правительственные структуры. Ведь с одноразовой болванки так просто файл не исчезает, оставляя остальные не тронутыми, так? Кен сознавался спокойно и открыто, ничего не таил и выглядел предельно загадочным, проходил все тесты и выглядел скучающим. В результате, не продемонстрировав ничего интересного или хотя бы опасного, он все равно тут остался на правах пациента.
Люси жила тут в карцере и почти не видела снов. Кен мог с ней общаться только через Рин, которая часто по характеру оказывалась в подобной же обстановке. Люси не удивлялась ничему и со всем молчали соглашалась, но не так все было просто с Рин. Девушка, которой снилось одно только море и то, что случается на нем с беззаботными людьми хотела во всем быть уверена, хотела знать и очень сомневалась, что Кен их отсюда вытащит.
-Ты умеешь телепортироваться? – Спрашивала она.
Рин, или Майя, как её называли обычно в ярких, голубого цвета снах говорила о вещах так, как обычно говорят о них люди, которых сама Рин не очень любила, называла именами, которые давали им люди, и пыталась играть по правилам людей. Пыталась в подобных играх преуспеть. Совершала ту же ошибку, от которой сама предостерегала Кена.
-Нет. – Ответил Кен. – Я просто смогу, если ты будешь помогать, не задавая вопросов – они убивают саму суть той игры, в которую я хочу играть. На самом деле это очень просто.
Рин согласилась, скрипя в ярости зубами. И все бы ничего, не пожелай Люси превратить такой простой и тихий побег в бойню.
***
Они баррикадировали двери, отсекая комнату за комнатой. Учитывая, что на это Люси требовались считанные секунды, тяжелых вещей было много, а взрывчатки в здании не было – это был выход.
-И что ты делаешь?
-Убиваю. – Ответила Люси, не оборачиваясь на голос Кена. Но остановилась. Человек, прижатый к траве, затих и смотрел, тяжело дыша. Кен не чувствовал того, что ощущал этот человек, ведь тот окончательно проснулся – все чувства жертвы оказываются в этом мире перед смертью, правда потом все равно приходит предсмертный сон. Но судя по лицу – человек лихорадочно соображал, оружия при нем не было. Кен оглядел его с ног до головы – обычный техник. Только перепуганный.
-Это неправильно? – Выждав секунду, бросила Люси.
-Это самое естественное, что я видел в жизни. – Вздохнул грустно Кен. На мгновение ему показалось, что Люси улыбнется – любой взрослый бы улыбнулся, услышав подобное от подростка.
Техник закричал «нет!», потом его голова лопнула. Мозг техника был серый и отчетливо пах корицей. Кену прежде не доводилось испытывать этот запах, и тогда он подумал, что техник все-таки был какой-то особенный.
-Естественно, но скучно. – Непроизвольно Кен стал стирать ошметки с лица. – Люди все равно тебя не поймут, сколько их ни убивай.
Люси не ответила. У Кена вертелся вопрос «а ты пробовал?» в уме, но он сам не знал, откуда вопрос этот взялся. Люси предпочитала молчать и продолжать убивать. Наверное «мне не нужно их понимание» подошло бы ей больше.
***
В церкви не горел свет. К церкви в полной тишине приближался поезд. Без фар, лишь в окнах – отблески огня. И что-то там внутри – дрожит и бьется. А вагон раскачивается слегка. И раздается в ночи металла скрежет. Что же там внутри? Не удержаться детям ночи от желания…
Фары – светят. Ярко…
-Не удержать. – Шепнули губы. Они подошли – все трое – и заглянули внутрь. Когда открылись дверцы поезда, он выплюнул туфлю девочки, что только что садилась с мамой.
-Вот на кой было садиться в такой непонятный вагон?
Девочка по имени Снежок раскачивалась как во сне из шоколадных тортиков, жаждавших её губ, пальцев и чего-то еще.
-Юки, поберегись, стой снаружи.
Мальчики смотрели на вагон. Белобрысый скреб затылок. Брюнет улыбался. Дверца вагона подрагивала слегка, словно ожидание томило её вполне по-человечески. «Давай – заходи», говорила она.
Но Снежок или Юки и не думала беречься. Она первая вбежала внутрь.
-Идите, мальчики, оно хочется есть – проголодалася весь, смотрите сами! – Путая формы слов от волнения, девочка говорила с сильным акцентом.
Выплюнув ругательство, брюнет бросился по ступеням из металла вверх.
-Сейчас я накормлю его!!
-Да, эта ночь принадлежит глупости. – Подскребывая свой череп сквозь толстую копну волос блондин с ярко зеленым слегка светящимся глазом шел вдоль перрона. Когда тень его слилась с тенью вагона и шпиля церкви – случилось маленькое страшное чудо. Только что четкие углы тени стали зыбкими и в них образовались яркие светящиеся точки, которые разгорались все ярче и ярче. На шпиле церквушки шумно стал гнуться крест.
-Эй, выматывайтесь оттуда!!! – Завопил блондин.
Вагон затрясло – внутри что-то происходило, но блондин и не думал бежать на помощь товарищам.
Когда мальчик и девочка оказались внутри вагона – первое что они увидели – кровь, а второе – машиниста. Он поворачивался к ним медленно, точнее – поворачивалась его голова, а туловище оставалось прислоненным к стене. Одарив их зачарованным взглядом зомби, машинист стал плавиться, стекая на пол. Девочка раскатисто рассмеялась, прибавив громкость в наушниках.
-Ичиго – жги! – Закричала Юки, смеясь.
«Ичиго» не достал меч, он щелкнул пальцами, встав по стойке смирно и выставив вперед правую ногу, словно на дуэли – перед ним выросла стена огня.
-Сожги эту тварь, клубничка-кун!!!
-Дура беги! – Закричал через плечо тот, кого она назвала клубничкой.
-Сам дурак – сам и беги. – Для вида обиделась девочка и села прямо в месиво крови на сиденье, пачкая одежду.
***
В церкви маленького городка при большом промышленном мегаполисе было очень уютно. Как в хижине охотника в глубине таинственного леса – тут был дух вещей, исчезнувших не только из памяти, но и из чувств людей последних эспад.
-Ты уважаешь силу?
Тонкий огонек церковной свечи дрогнул, но не погас. Он – последний.
-Не то, чтобы очень.
-Да? А вот пора начинать уважать. Тут на Земле – она повсюду. Что ты видишь на
Этой планете?
-Бессмысленность и безнадегу, замкнувшуюся в суету дня.
-Да? А я вижу Бога. Я вижу мыслящего Бога.
Кровь стекала по пальцам говорящего и тихо капала на глухой и матовый церковный пол, затоптанный бесчисленными людьми – верующими и не очень.
-Бога?
-Все эти семь миллиардов людей, они сложили свои крылья давным-давно. Но знаешь – сила этих миллиардов несостоявшихся волшебников все еще дремлет в них. Я вижу, как на Земле взрастает Он.
-Он?
-Бог людей. Отказавшись от всего и замкнувшись в своих скоротечных, похожих одна на другую жизнях, они дали право родиться тому, что превзойдет всех нас. Семь миллиардов сил слились в одну, и я каждую секунду ощущаю её внимание на себе. Но ты постой, для тебя она не противник. Знаешь, она даже никогда не осознает тебя таким, каков ты есть – просто уничтожит. Это как бациллу стереть из себя, Бог уничтожит тебя неосознанно сразу, как заметит, он никогда не вспомнит, никогда не узнает о том. Что ты был. И никто на земле не догадается о твоем существовании. Просто любая система основана на состоянии равновесия, баланса, а стремление к нему не оставляет права на жизнь подобным тебе диссидентам. Чтобы выжить среди людей ты должен быть похож на них. Любое существо извне оказавшись рядом с человеческим богом или становится человеком, или исчезает без права на возвращение. У бога людей – сильный иммунитет против бацилл, но как быть с вирусами? Я, ты, мы существуем, потому что стали нервными клетками этого мира-существа. Могли бы просто бродить котами, без права на общение с нервной системой этого зеленого мира. Но мы стали! Те, что всегда были, есть и будут, одна ошибка – и за них принимается иммунная система. Это страшная сила, которую тебе не осознать, скрытая, подсознательная воля семи миллиардов людей, людей, которые никогда не видели реального мира, живущих в своих маленьких мирках близких и далеких друг от друга одновременно. Они каждый день видят друг дружку, но когда убивают дитя – мать не чувствует этого. Бог разделил их, обезопасив от них же самих. Вот кошка чует, и чует олень, даже киты и дельфины – сохранили связь, которой лишены «разумные» люди. Даровав им разум, способность порождать внутри себя миры, Бог изолировал эти миры друг от дружки. Идя по улице в толпе, ты чувствуешь его внимание на себе? Все эти мыльные пузыри, они красивы, но, увы – недолговечны и так похожи друг на дружку. Они летают на земле едва касаясь друг дружки, а потом превращаются в кресты на той же самой земле.
***
-А, ты не обычный полицейский?
-Обычных не бывает, ты это знаешь.
Нелу отстранил, вытянувшуюся было руку девушки, странно посмотрел на оружие, потом ей в глаза и сказал:
-Ты не должна на них смотреть. Они боятся света и… чужих взглядов.
-Пули?
-Ага. Я не шучу. К тому же они очень дорогие. Но меня никогда не подводили еще, просто… дело в тебе, понимаешь?
-Я не буду.
Нелу улыбнулся вновь.
***
Услышавшая звук выстрела, Дика буквально вынесла дверь и маленькую баррикаду плечом. С широко распахнутыми глазами она смотрела на лежавшую девочку. Нелу прислонился к стене.
-Ого! С одного выстрела, закажешь мне таких!? – Дика повернулась к застывшему напарнику.
-Они холостые. – Рука парня упала вниз, словно налитая не свинцом, но ураном.
***
-Кот вам ничего не сделал. – Кэролл не унималась. – Это только ночью у него такие большие… глаза…
-Поезд – неорганик? – Не унималась в эту ночь и Куро.
-Да, и машинист и пассажиры-бутафории. Рельсы только настоящие были.
-Такое вообще возможно?
-Бывало круче. Вся комната, в которую входит человек, пытается его съесть. Всеми мыслимыми и немыслимыми способами.
-Вся комната один сплошной неорганик? Как такое возможно?
-Бывало… конечно в принципе – невозможно, но случается иногда.
-Кота отдайте. – Сказала Кэролл насупившись. – И идите, валите своих монстров.
-А сама взять не можешь? Стесняешься что-то сделать сама, не спросив разрешения? Это ведь не в дом войти попросить, в конце концов.
-Нет, не могу. Это вы обезьяны лысые – грубые и невежественные… мужланы, а мы – Страруда тонкие и ранимые создания ночи, мы не берем без разрешения ничего кроме ваших жизней. – Мечтательно закрыла Кэролл глаза и протянула за котом руки.
Когда ей вернули кота и тот сказал: «мя-а!», продемонстрировав свои запредельно длинные клыки, Кэролл отвернувшись от всей кампании, стала шептать ему, гладя по голове:
-Они прям дети, не наигрались еще… да?
-Мя-а! – Ответил саблезубый кот.
-Вот. Хоть ты меня понимаешь.
***
На похоронах Эвики было не так уж и много народу, все в черном – лишь один ребенок в белом. Мальчик лет двенадцати на вид, улыбаясь, смотрел, как опускают в землю маленький гроб. На него почти никто не обращал внимания, а может – просто не замечал, никто не спрашивал, чей он и что тут делает. Взглянув в последний раз на кидавших горсти земли угрюмых людей, мальчик направился к дверям храма. Звонили колокола, было пасмурное утро.
В этот день в полночь пошел дождь.
-Играй… со мной… - Шепнул мальчик. Глаза Эвики открылись. – Не спится? – Мальчик, улыбаясь, перебирал светлые локоны. Судорожно дернувшись, обжегшись о капли полуночного дождя, девочка вскочила. Она не заметила, как пальцы мальчика схватили за горло и вжали в сырую землю. Их глаза встретились, спокойные – и ненастные, в одних усмешка – в других боль.
-Почему ты сопротивлялась тогда, ты знаешь – эти люди хотели тебе добра? По-своему конечно… Ты не любила добро при жизни или оно мешает теперь твоему устремлению?
Эвика не ответила. Она лежала, вжатая в грязь, рядом валялись щепки – гроб словно разорвало изнутри снарядом, в метре от тела девочки зияла дыра, в пятнадцати метрах в землю был воткнут её крест – перевернутым.
-Не наигралась еще? Признаюсь. – Мальчик ослабил хватку, его пальцы, погружаясь в плоть, дошли до шейных позвонков, так что, убирая руку, он оставил кровоточащую рану. – Ты удивляешь меня, второй раз тебе не спится. Обычно дети мертвыми не разгуливают, но чтобы дважды, да по своей собственной воле – это прямо какой-то вызов богу. Его правилам, его законам, которые все-таки установлены людьми. Не спится или еще не пора?
Мальчик поднялся с колен, Эвика осталась лежать, смотря на него широко распахнутыми глазами.
-Знаешь – ты можешь и дальше так же гулять, пока от тебя не останется одно воспоминание. Ты, я думаю, им становиться пока не хочешь. Тогда тебе одна дорога – Страруда. Но там таких как ты не очень любят, я бы даже сказал – совсем не принимают, и уж точно не пытаются понять. Я слишком уважаю твою мечту, чтобы спрашивать – по кои черти ты разгуливаешь, когда должна разлагаться. Я просто тебе кое-что подарю, а ты кое-что сделаешь. Это будет наша маленькая тайна, очень веселая в своем роде – настоящая игра, в которую не играла еще ни одна девочка по эту и по ту сторону Света.
Эвика смотрела, не моргая.
-В этом есть один несомненный плюс – тебя уже не будут так нелепо хоронить. А-то знаешь – я уже страшусь ходить по кладбищу, они их, конечно, не слышат – но я-то слышу этот стук. А отрывать – лень. Все-таки я не могильщик, да и не хочу исправлять ошибки людей. Даже собака не оценит, если станешь ходить за ней по пятам и откапывать то, что она закопала.
«Я лицезрю Чудовищ! Ибо Чудеса грядут!!»
В городе, которого больше нет на карте жила девочка когда-то. Она любила солнца свет, но было лишь одно у неё окно, ведь не могла она ходить, хоть и была Человеком. Однажды она заболела. В комнате той же лежала и смотрела в застекленное окно. Она не спала, она боялась почему-то теперь спать, ведь не хотела Чего-то терять. Она лишь смотрела в застекленное окно, пытаясь вспомнить запах улицы, но не могла. Однажды луч света проник сквозь окно, осветил её лицо и превратился в душистого кота. Солнечный Кот ей помог снова встать, они вместе играли, и все забывали. В эти мгновения ей уже было не страшно все забыть навсегда, она видела сияющие зеленые глаза кота, и удивлялась, откуда в них столько неба. Счастье затопило ту комнату, кот нашел оттуда выход, они дверь рисовали мелом под кроватью, и смело вместе ступали во Тьму.
Они гуляли по дивным мирам. Они искали дорогу назад. Кот не сказал, что та дверца захлопнулась за девочкой навсегда.
Ведь она тогда умерла.
Чайки под проводами. Мел за светофором. История Анны.
2010 год, Этот город, Эта страна.
Здрасти, меня зовут Анна. Я приехала в этот город случайно – ровно полгода назад. Еще у меня есть брат, зовут Чика. Приехал со мной, тоже случайно, и как в западло с полгода назад. Здоровается он обычно так:
-Я Чика, можно Чика-кун.
А потом смотрит на лица перед собой и улыбается. А вообще – он редко улыбается. И как же хорошо, что он редко улыбается. Неправильно мой братик с детства улыбается, не научили вовремя, прямо, как кота нашего мяукать, но тот просто квакает, а мой братик – улыбается.
Когда он улыбается, я обычно хмурюсь. Мне жалко людей, а еще больше – свое время, жаль, что его еще так много впереди. Вообще – жалость – замечательная штука. Как жаль, что люди перейдя от превознесения жалости Христа к жалости Инквизитора, потом жалости Ученого, наконец, обретя Просветление в отрицании жалости Философа по-прежнему считают её недостойной. Попользовались и бросили, так, братик?
С чего же начать. Наверное с начала, не хочу даже Тебе рассказывать о жизни в том, другом городе, ведь для Тебя важен Этот, Ты его избрала, ведь так?
Жалость…
Когда я впервые увидела этот город, мне стало его жалко, значит ли, что полюбила его? Вдалеке мигал светофор, я видела его с перрона, странно, наверное. Ступеньки спускались вниз в четыре пролета, по ним шли люди, облака обожгли мне глаза, очки я не любила – у меня падало зрение, и я хотела последние месяцы походить без них.
Еще там был парень. В желтом плаще и с желтым рюкзаком, по-моему, там была цифра восемь, а может и змея, на рюкзаке, а может и на плаще, но она точно была там. А потом что-то сжалось в животе, и Анна упала. Я упала вслед за ней, словно была у неё в рюкзаке за спиной. Мы летели вместе, вдвоем, прямо под ноги людям.
То есть первые три дня в этом городе я провела в больнице. Единым целым я и Анна стали еще там, на перроне. Я перестала наблюдать суету тёти вокруг меня и сидевшего рядом на сумке Чику и ноги бредущих вокруг людей. Странно, я думала, толпа более брезглива и пуглива. Наверное, они просто не заметили меня или что-то еще произошло. Наверное, они смотрели куда-то не туда, то есть, не на меня. Хотя на меня смотреть и не нужно было. «Я невидимка!», радостно думала Анна, пытаясь хоть как-то вздохнуть, и хлопая рукой по усеянному окурками перрону, как борец на ринге после залома руки или ноги. Брат сидел и рассеянно, неподвижным задумчивым взглядом смотрел сквозь ноги прохожих в какие-то одному ему ведомые дали, а тётя тихо сходила с ума. Все-таки, наверное, это продолжалось не больше секунды, но тогда все было таким медленным.
-Чи-ка… - Медленно произнесла я.
-Я съем твои чипсы?
«Мама звонила, наверное…»
Я резко села в кровати. Живот странно заныл, я пальцем нащупала шов после операции.
-Ты думал, я умру?
-Надеялся.
-Все еще надеешься? – Тихо спросила я. Мы были в палате одни, причем он уселся на мои ноги.
-Еще бы, иначе, зачем я тащил сюда столько чипсов и колы?!
Я посмотрела на разбросанные по чистой постели желтоватые кусочки чипсов. Крошек не было, словно он специально их раскидал так.
-Светофор был на красном.
Брат остановил руку, сунувшую было чипсину в рот, и посмотрел на меня затравленно.
-Покажи шрам, - сказал он. Я аккуратно двумя руками задрала майку и наклонила голову на бок.
-Я бы сделал лучше. – Убежденно сказал брат и протянул мне чипсину. – Хочешь? Может она поможет.
Это была довольно длительная беседа с Чикой. Обычно он объясняется знаками, шлет смс или разбивает первый попавшийся предмет и смотрит на меня, мол «посмотри, что ты наделала… все из-за тебя…»
На том разговор и заканчивается. Чика – он и в Африке Чика.
Первые два месяца в городе было спокойно, первые три месяца мало чем отличались от моей жизни в том, другом городе. Собираясь в школу, брат каждый раз упорно клал в карман нож и оставлял дома сотовый. Это тот, который купила ему мама, который купила я – брал с собой, но засовывал глубоко в нутро своего мягкого как пудинг (на вид) рюкзака.
-Поводок. – Сотовый летит в ящик стола. Пинок – и ящик закрывается, а сосед наш, через стенку который, просыпается. Но он слишком культурный, чтобы выяснять отношения. Он надеется, что все само уладится. Впрочем, возможно, ему просто лень, он завтракать садится. Иногда мы встречаемся с ним, по пути в школу. Однажды это случится. Я надеюсь.
У меня скоро выпускной, а если Чика будет развиваться как прежде – он нагонит меня как раз к нему. Я про его прыжки через классы.
Чика выбирает, что бы ему взять сегодня с собой в школу вместо учебников и тетради. Та у него одна, всего одна, вообще – ОДНА. Единственная!
Я у него тоже – одна.
По окольным тропкам мы пробираемся на школьный двор. Еще солнце только подниматься начало, а мы уже внутри. На окне была GSM-сигнализация, такие раньше ставили на гаражи. Чика достает из рюкзака отвертку огроменную и еще одну – маленькую крестовую берет в зубы и идет ломать все что можно. Я как неприкаянная брожу по пустой школе. А Чика все бегает и восхищается, причем у него это странно получается – чем больше в нем восторга, тем короче его слова, при достижении точки оргазма мозга он начинает произносить отдельные невнятные звуки. Например, его приводит в бешены восторг GSM-реле на системе школьного отопления. В правой руке у брата глушак для сотовых в левой Эйфория моей сборки.
-Буржуи. – Говорит брат, у него по подбородку течет слюня, в то время как его руки на автомате разбирают и отсоединяют представляющие ценность вещи. Вот будь он взрослым, было бы противно. Даже будь он настолько же красивым взрослым. Но Чика моложе меня на четыре года, к тому же он МОЙ брат. Поэтому вспыхнув, я отворачиваюсь, чувствуя, как тепло разливается по груди и колит, словно ток.
В общей сложности на 238.000 (двести тридцать восемь тысяч) рублей было снято лишнего, явно не школьного оборудования.
Всю обратную дорогу Чика цитировал Маркса. Мы естественно опоздали, так как сбывали. Когда же, сделав круг по городу, вернулись за знаниями, то поняли, что эти вещи школе действительно не были нужны – никто не заметил пропажи. Узнали только к вечеру на второй день.
Странно.
Учитель объяснил, что он наш классный руководитель и посетовал, что мы не были на линейке месяц назад. Учитель объяснил классу, что мы брат и сестра в очень сложных условиях, в подробности вдаваться не стал, но думаю, карточку он видел.
Сами поймут.
На меня глядел серый класс. Впрочем, светлое пятно было, как раз под окошком, туда я и направилась.
-Сядь с Лилей, она не кусается. – Сказал учитель химии моему поднятому среднему пальцу.
-Это косплей? – Спросила девочка с пепельной челкой у меня. Я подняла повязку и показала глаз. Вопрос отпал.
Брат на перемене объяснял какому-то милому очкарику, как решать точные уравнения теории суперструн, если отказаться от «тупой» и «громоздкой» математики и воссоздавать её заново уникальную для каждой задачи. На следующих двух переменах его не было видно, а после уроков во дворе он задал этот вопрос.
-А ты кто? – Спросил он у отвисшего рта мальчика в очках как у Гарри.
-У моего брата амнезия. – Ответила я грустному взгляду мальчика в очках как у Гарри.
-Я тебя не знаю… - Сказал брат.
Я обняла брата. Мальчик переводил взгляд с него на меня и обратно и снова и снова – туда и обратно.
-Зачем их звать с небес обратно на землю?
-Что? – Спросил милый мальчик.
-Его сильно ударили по главе, и братик повалялся в коме, союз отца и матери распался, папа в Германии теперь живет, а я коплю деньги ему на киллера.
-Понятно. – Ответил новый знакомый Чики.
-По главе в день, понял?
Мальчик покачал головой.
-И я не знаю, что с этим делать. Но он каждый раз все забывает. Учителя в курсе, не переживай. Завтра снова пообщаетесь, а пока я повела «это» домой, пока оно не описалось. Ты ведь не хочешь на это смотреть?
Брат пускал слюни. Я краснела от удовольствия.
-Сильно ударился. – Еще раз повторила почти уже девушка Анна. И потащила брата под мышкой за собой.
-Ты извращенка, Аня. – Сказал мне он. – Выпусти.
Только мне брат никогда не задавал этого вопроса. Я действительно у него одна.
Это был наш первый день в новой школе. Увидев у подъезда тётю с забытым мной и им именем, он спросил у неё:
-А ты кто?
***
Но она поставила одно условие:
-Встретишь их, он не хотел её привозить, но я настояла.
-Кто он? – Я оглянулась на братика. – Ты говоришь так, словно я умею читать мысли.
-А это была проверка. Высокий мужчина с девочкой. Сегодня в аэропорту. Они сами увидят тебя, да и ты поймешь.
-Пойму что?
Брат забрался за время разговора в полицейскую машину, припаркованную в переулке, и над чем-то там тихо угорал.
-Поймешь, что-то.
-Насколько интересное «что-то»?
-Аня.
В трубке молчали. Собралась уже сказать, что полтора десятка лет как Аня, но внезапно поняла, что брат меня тянет за юбку.
-Буля. – Сказала мне Дика и связь прервалась.
-Что тебе? – огрызнулась я. Оглянулась. И внезапно почувствовала томление.
Так всегда. На братика не злишься больше одной секунды. Его лицо. Капелька слюни на подбородке заставила вспыхнуть неправильным жаром грудь. А он словно и не замечает, будто бы специально.
Жар ушел в живот, когда я плотнее сжала бедра. Главное не грудь, пусть уж полыхает в животе.
Брат тащил меня за собой, а я шла за ним, едва передвигая ноги, откинувшись назад. Шла, сосредоточившись на ощущениях. Покалывание в волосах и горячие волны внизу живота. Чика протянул такую несобранную Аню три квартала, прежде чем девочка-несобранность не ушла в себя настолько, что потеряла контроль, и ей пришлось сесть.
-Отвернись! – Сказала девочка Аня и Чика отвернулся. Чика такой послушный. Пальцы у Ани стали липкими, а трусики совсем намокли. Несобранная – это плохо.
Черт…
Мы ведь «на задании»… хотя какие задания! Если твоей жизни угрожает опасность – это не повод воспринимать все всерьез.
Мы нашли его не сразу. Сказки помогли. Те, что написаны всюду мелом.
В магазине было темно и сыро. Собственно и не магазин это был, а подвал жилой многоэтажки, только слегка необычный. Чтобы попасть туда, нужно было нажать одновременно четыре цифры на панели лифта, а какие… я догадалась.
На глубине восьми метров под городскими улицами живет Бультерьер. Буля рад любым гостям, которые смогли к нему добраться и не принесли с собой ненужного внимания. Вообще он вполне нормальный такой, этот Буля. Ему понравилась моя Эйфория, Буля предложил кучу самодельной ерунды за её чертежи. Он начинал чесаться каждый раз, как кто-то входил в лифт, ведущий в его конуру. Он обещал найти все необходимое к вечеру и сдержал слово. Правда, раскаялся, что инструкции пропил. Я сомневалась, что они вообще существовали, но Буля твердил свое:
-В нашей Армии учет и инструкция идут рука об руку с самопроизволом и небольшим предпринимательством, дорогуша!
-Почему? – Спросила я как можно более странным голосом. Он слегка опешил даже. Вообще в эти мгновения он напоминал отца «симпатичного вампирчика», утверждающего, что «у них, у свиней, все как у… людей…»
-Это же Наша Армия. – Наконец нашелся он. Я усомнилась, молча в этом.
-Р-ррр, - Рычал Бультерьер, глаза его наливались бардовой кровью. Из динамиков стонали «Волки» Би-2. Братик за спиной продавца насиловал секретный ящик стола. Душа отдыхала…
***
-Знаешь, - сказал братик, - с каждой уничтоженной на оборонных заводах этой страны ракетой мы неукротимо приближаемся к третьей мировой войне. Раньше было наоборот, мы удалялись, дошли до точки интересной и снова стали приближаться. У нас их было шесть тысяч, теперь две, каждый месяц режим по пятьдесят, скоро наш самый вероятностный противник за океаном может решить, что «можно и рискнуть, если чё…», а это «чё» обязательно скоро нарисуется на горизонте событий политики. Раньше войну сдерживал не страх, а неэффективность, ведь они бы убились об советы, а теперь об рашечку убиться сложнее, и с новой системой распознавания целей на радарах, основанной на разработанных нашими программистами нейронных сетях они могут даже без развертывания полноценного щита (что запрещено согласно договору между нами) сбить исключительно летящие в них боеголовки, не обращая внимания на ложные цели, которых будет дофига над полюсом.
-Будешь такой фигней забивать молодые мозги, скоро состаришься внутри. – Ответила после слишком долгого молчания я.
-Аня – девочка без прошлого. Ей так удобно просто. Живет в мире без будущего. Ему так тоже, просто удобно, и все.
-Я убью тебя. – Сказала я тогда, но отложила как бы на потом. – Ладно, а пока я сделаю с тобой что-нибудь плохое!
-Как это? – Братик поправил воображаемую повязку на глазике.
Я сбила его с ног и уселась на грудь, прижавшись лоном сквозь одежду.
-Может и как это… сытное-сытное, хочу – не могу, - говорила я как одна девочка из позабытого детства. Я действительно плохо помню то, чтобы было несколько лет назад. – Но почему так хочу? – Шептали мои губы.
-Ну, - глухо как-то, прерывающимся голосом ответил братик из-под меня, - некоторые ученые считают это болезнью, я думаю, - он поудобнее устроился на земле и сжал мои холодные пальцы, - думается мне это вид наш хочет освободиться и приносит часть себя в жертву. Такие мы, с этим ничего не поделаешь. Считай себя больной дурой или героичной Жанной, все равно все едино. Ты не поймешь, чего он хочет, потому что он тебя заставил хотеть другого, ты должна быть такой. Вот и все.
-Все?
-А что ты хочешь еще? Разве тебе всего этого мало? Аня, почему у тебя такие холодные пальцы, сейчас же тепло!
-Наверное, от того, что сердце слабое. – Усмехнулась я.
-Я думаю – люди никогда не говорят того, что на душе, защита такая. Я думаю все, что ты делаешь и говоришь – тоже попытка забыться.
-Вот и забей на меня или лучше в меня. – Улыбнулась я.
***
-И это говорит девочка, которая после просмотра американской версии Звонка всю ночь просидела в углу, а на утро предки нашли выброшенными на улицу телефоны и телевизоры: все, что были в доме.
-Я не девочка. – Пришлось констатировать мне эту ложь.
-Да ну? Серьезно, я могу ведь и проверить.
Мой братик может все…
-Ну, проверяй. – Сказала я и сделала «это».
-Это было похоже на урок анатомии. – Чика вытер нос и улыбнулся сквозь силу. – Мерзость.
-Да ты прав, ты слишком маленький, чтобы испытывать от этого удовольствие.
-Ань, я в курсе. Ань – сейчас грядет повальная мода на асексуальность, к тому моменту как вырасту до твоего роста – сойду за своего.
-Ты никогда не дотянешься до меня. А знаешь почему? Я все еще росту. Скоро смогу играть в баскетбол. Осталось всего полметра.
-Я имел в виду, что ты меня покалечила и теперь Чика может подать на сестру в суд.
-Чика собрал компромат на сестру! – Всплеснула я руками, делая круглыми глаза и рот. – Социальный конфликт назревает, о боже, может, обойдемся или просто необходимо поучаствовать в биении Броуновских Людишек?
Чика не ответил. Брат смотрел в окно на улицу. Через мгновение туда смотрел весь наш класс. Это был мой последний день учебы, а я его потратила на перепалку с братом и короткий «фантазм» в химической лаборатории.
В тот день умерло шестнадцать человек. Я видела, как они умирают. Я никогда не думала, что настолько «хорошая» внутри, но горечь все-таки осталась. Я не испугалась. Ни за себя, ни за братика, не успела ничего почувствовать. Куда делись мои инстинкты? Может быть, виновата была ставшая привычной легкая хандра, но когда сквозь стекла в класс стали влетать какие-то предметы, а голова сидевшей передо мной Светы дернулась, смялась и она вместе со стулом свалилась в проход между партами, и когда в класс вбежал, открыв дверь учитель, посмотрел, закрыл дверь и куда-то убежал, и даже потом – во время давки, и после – уже в больнице, куда меня увезли совершенно здоровой... я ничего не чувствовала кроме усталого разочарования.
Честно, я думала, что «резня в школе» – это что-то адски веселое. А оказалось – она безмятежно-бессмысленная, как разговор за праздничным столом. Я ни разу не усомнилась в искренности этих лиц, но в то же время мне казалось, что все участники драмы жутко переигрывают.
***
-Как думаешь, зачем все это?
-Безвидовыми существами…
-Чего?
-На нашей планете все существа обладают ограниченной продолжительностью жизни необходимой для видовой эволюции, причем чем меньше продолжительность жизни одной особи тем быстрее идет развитие вида (например у тараканов на протяжении прошлого века выработался иммунитет практически ко всей химии применяемой для их извода в начале 20го века – у них за это время сменилось столько же поколений что и у человека за последние несколько миллионов лет), но видовая эволюция живых существ не может продолжаться *вечно*, а для безвидового (бессмертного) существа конец эволюции тока – смерть (несмотря на всю бредовость этого утверждения)….
Вот и есть теория что прилетел(и) такое(такие) существа на подходящую для этого планету (Землю) и проводят тут эксперимент по нахождению выхода из тупика в который зашли (откат в эволюции прям как с 4м пеньком у Интел)…
Бог это тупиковая стадия эволюции сознания, когда не остается ничего, что бы воспринималось как субъект, вот прилетел такой бог на нашу планету, и откатил эволюцию, создав тут жизнь, зачем ему это надо? Может быть, не видя смысла дальнейшего существования, такое безвидовое существо, ангел, солярис, называйте, как хотите – видит конец только в смерти. Ему не к чему стремится, нечего исследовать, оно не изучает, а творит законы.
Получается такая гадость, ну или бог, как вам угодно, переходом какого-то вида на следующий этап эволюции.
-Не каждый человек – свой мир, общение, вот в чем дело. Они еще и общаются, сволочи, эти боги.
-Люди – даже не создатели, они – ищущие. На самом деле, если присмотреться, между сотворением и поиском мало различий. Я тут все просчитал. Приблизительно конечно и сделал удобоперевариваемую для мозга среднего мугла модель.
Чика развернул экран. Там Земля была похожа на синеватого дрожащего ежа, у которого вместо иголок невероятно длинные нити, похожие на волосы. И они не то, чтобы шевелились, как-то менялись. Чика приблизил модель, и у меня отвисла челюсть.
-Смотри. Миры эти отнюдь не параллельны. Вообще трудно говорить в нашем мире о параллельности чего-то.
-Но ведь говорят же.
-А-га-а. И главное – думают!
-Думать ложь не то, что говорить ложь?
-Не ложь – не ложь!
-И совсем не истина.
-Они тянутся из каждого человека на нашей планете. И это отнюдь не шесть миллиардов миров, это… смотри… число, ну можешь считать, что это число из шести миллиардов символов в шести миллиардной системе счисления. Они, эти нити, сплетаются и прорастают друг сквозь друга, это даже не миры – это судьбы миров. И постоянно, тусуются что ли. Стоит двум людям сблизиться, нет, просто пообщаться, обменяться информацией и они двоятся, меняются. Короче поздравляю, у нас тут размножаются шесть миллиардов богов, прямо инкубатор какой-то.
Мне почему-то вспомнилась реклама средства для туалета и все фантастические краски сразу поблекли.
-Ну, ты умеешь…
На экране каждая нить вилась и превращалась в многомерную плоскость, чтобы породить множество планет и населить их богами, которые прорастали вновь и вновь. Они мечтали, что поделаешь. Все повторялось. Что-то менялось. Наверное.
Все было красиво, но как-то… ограниченно, что ли. И я подумала, что 3D Max плохо подходит для передачи смысла жизни глазами рядовой вселенной.
-Это потому что они повторяются по циклу, у меня память не рекуррентная же. Поэтому у меня только планеты, а не группы галактик.
-А большой взрыв – это пуповина, да?
-Ну почему же… Я думаю, информация не может распространяться по этим «нитям». Поэтому мы никогда не узнаем, что было до рождения нашей вселенной. Ведь они растут из людей, из их снов и мечтаний, а значит они не информация, а метаинформация, они субъективны, эти нити.
-И поэтому они для нас, эти миры, так фрагментарны. Мы видим только начало этих нитей, и не можем узнать, никогда не сможем, во что они превратятся, в конце концов. Это как «трудно думать во сне».
***
-Что читаешь?
-Знаешь, у неё каждый роман заканчивается концом света. Третьей мировой войной, иногда другой конец наступает, но обязательно конец. То есть, я заранее знаю, что произойдет в конце, сейчас читаю и думаю: зачем все это? К чему они так страдают, если все равно все умрут!
-Не все равно, главное как жили, верно?
-Не знаю. Просто глупость иногда накатывает. Не знай, я про форматирование мира под конец книжки, по-иному бы ко всему отнеслась, был бы хоть какой-то смысл.
-Смысл есть – все умрут, все это когда-нибудь закончится.
-Да бред все это. Просто жалко, что герои выясняют отношения, вместо того, чтобы просто жить…
-Почему?
-Что почему? – Не поняла она и повернулась, наконец, ко мне.
-Почему жалко? Может это и есть их жизнь, они выбрали её такой.
-Потому что это случится в самый неподходящий момент, когда никто к этому из них готов не будет, и тем самым все нарушится, не зная момента конца, как можно строить планы?
-Зачем?
Она закусила палец.
-Действительно глупые вопросы и тупой финал. Я не знаю, что её стукнуло или торкнуло в детстве, эту писательницу, но что бы она ни писала – конец всегда один.
-Может быть, ей просто нравится третья мировая война.
-Как может нравиться то, что еще не началось?
-Вот ты. Ты ведь еще не «вышла замуж»? – Я улыбнулась, видя, как дернулись её ресницы. Наверное, она почувствовала изменение в моей интонации. – Но ты как-то к этому относишься. Даже не зная, как это случится, тебе ведь интересно и важно. А интересное и важное всегда такое, за него обычно болеют.
Я встала и зашла к ней сзади, положила руки на плечи, потом спустила их ниже и сжала пальцы, нагнувшись, уперлась подбородком в обнаженное плечо.
-Можно мне просто так постоять?
-Просто? – Её голос слегка изменился, может я просто слишком сильно сжала ей грудь, а может…
-Да. Извини, но мне приятно сейчас и не хочется тебя отпускать. Я просто постою, прижавшись к тебе, можно?
-А ты случаем не мальчик?
-Нет. Я девочка.
-Я что похожа на дуру? И так вижу, что девочка.
-А что тогда спрашиваешь? И вообще, еще немного и я перестану чувствовать то, что заставило меня тебе это сказать, поэтому лучше молчи и стой прямо.
-Извини.
-Вот так лучше. Я не знаю, что это… но иногда на меня находит…
-Ясно… Я думаю, это называется «любовь».
-Это – не любовь. В смысле – я не люблю тебя.
-Любовь бывает разной.
-Почему ты сказала, что и так видишь, я не поняла.
-Ну, просто, когда я произносила это, я в конце смухлевала.
-Смухлевала?
-Наверное, так. Слово последнее заменила, думала что поймешь.
-И?
-По интонации поняла, что ты не поняла вот и разозлилась немного, скорее на себя.
-Что было за слово?
-«Лесбиянка»…
-А почему не сказала? Я не кусаюсь.
-Да я откуда знаю? И вообще, если ты говоришь с евреем, ты же не называешь его «еврей», если говоришь с очкариком, не твердишь постоянно про его очки, если с толстым одноклассником разговорилась, не будешь ему каждую минуту напоминать про фигуру, а если с худой девочкой из соседнего класса – не скажешь, что у той «анарексия», а заметишь что она похожа на эльфийку, та сама все поймет, а остальные может и не смекнут. Просто никто за обратную сторону слов не лезет без нужды, разве со скуки.
-Да я понимаю тебя. Люди называют это «политкорректностью», именно это и бесит меня в Человечестве.
-А что это ты про человечество сразу?
-Молчи. Просто спокойно дыши. Меня это расслабляет, если тебе так это важно – я не лесбиянка, я тебя не люблю и ничего с тобой делать не собираюсь, не хочу и не буду. Просто отдышаться дай.
-Понятно, тогда ты энергетический вампир.
-Блин…
-Раскусила?! – Почти задорно воскликнула она.
-Ага. Я с детства такая. – Отчего-то решила подыграть я. В том, что я не вампир, я не то, чтобы была уверена, просто мне было чихать на это.
-Ну, заряжайся, кровопийца!
-Спасибо…
-Есть такая штука, совесть называется. Она всегда ограничивает свободу индивидуума в пользу общества, социума или другого индивидуума. Это досталось нам от предков, и им вполне хватало. И вот НАФИГА нужно было выдумывать сначала мораль, а потом законодательство? Кому от этого легче?
-Обывателям. Можно спокойно жить…
-Блять! Спокойно живут хранящие геном или по-русски биомасса, все настоящие, свободные, такие как я – в вечном движении и поиске себя, других, экспериментов на свои задницы! И нам-то это как раз во вред. В результате нонсенс: эта навороченная розовая ***та тормозит развитие её создавшего человечка. Зачем деревянные крылья, которыми нельзя махать?!!
-Ты про самолет?
-Двигателя нет, ничегошеньки нет, есть крылья, и они красиво выглядят. Все спокойны: человек при крыльях! Как бы мечта, и типа вроде все на правильном пути – машем и улыбаемся, машем и… Все. Радость. Достигнута. Пик. Красота. Покой. Гори в аду тупой мир!
-Успокойся…
-Так помоги!!!
В итоге меня откармливали бананами (она окунала их в мороженное и совала мне в рот, подбирая пальцем капающую сладость и слизывая её) и водили по друзьям знакомым серости чуть ниже средней, вручили запечатанный конверт и битком набили спортивную сумку чужими дисками с музыкой.
-Прости за розовую…
-Ладно…
В конверте было письмо от Феликса. Бумажное, настоящее. Такими пользовались давным-давно, если считать в миллисекундах.
Я почувствовала что-то неясно-знакомое. Это было сильное сожаление. Не успела – решила я. Но что это значит? А потом поняла – эта девочка уже мертва. Я проснулась с чувством, что девочка, про которую я думала, с которой говорила, до которой дотрагивалась и которая что-то значила для меня уже мертва. Я так и не поняла – что бы это значило, ведь Свету я почти не знала и не испытывала к ней ничего. Но она говорила мне про что-то. Во сне, который я не досмотрела, а снова заснув и увидев почти такой же яркий – забыла окончательно. Пыталась вспомнить, пока чистила зубы, но не смогла.
Наверное, это что-то другое. – Решила я тогда. – Наверное, какой-то просмотренный фильм или книга, а может и что-то еще.
***
Феликс задумался. Потом сказал:
-Её зовут Дика, странная женщина. Отец – индус, мать цыганка. Переехала в этот город семь лет назад, с тех пор совсем не изменилась сама и не изменяет себе.
-В смысле?
-Увидишь! Ты только про возраст её не спрашивай.
-Скажи сразу, иначе не пойду.
-А что так, ты же храбрая такая, к Буле одна лазила, брр. – Он поежился.
-Мальчики боятся изнасилования больше, чем девочки, это факт. – Заметила я, но ногу, мешавшую ему пройти, не убрала.
-Ты это к чему? Ладно. Красивые у тебя бедра. Она гик короче.
-Я тоже гик, и что с того?
-У неё это сильнее выражено, к тому же про возраст не спрашивай, она как те близнецы, ну ты поняла, надеюсь.
-Я, наверное, совсем не приспособлена к жизни на этой планете, понимаю, совсем не то, что авторы слов. – Я развела руками и скорбно вздохнула.
-Хорошая шутка, особенно про неприспособленность, мило очень, идем.
***
Почему она сказала, что мужчина высокий, он же среднего роста? Так думала я, идя вслед за ним к машине. Мужчина был молод настолько, что можно было бы назвать его «парень», если бы не одежда и манера держаться. Внезапно остановившись, он обернулся и улыбнулся мне. Мягко, не так как обычно улыбаются парни. Слегка смущенно. Приглашающе и вместе с тем абсолютно спокойно. Так улыбаются, глядя на красивый закат или цветок в горшке, улыбка словно извинялась передо мной за то, что её обладатель не чувствует ко мне сексуального интереса. Нет, все-таки высокий, - решила краснеющая девочка Аня. Слишком высокий для меня.
***
-Помнишь войну Алой и Белой розы?
-Нет, конечно. К чему мне такие древности.
-Ну, хотя бы фильм «Игры Тронов» ты смотрела? То же самое – вид сбоку.
-Смотрела.
-А ты помнишь, кто победил в войне этих двух сторон?
-А должна?
-История. На самом деле это глупость, которой нет оправдания. Одни и тех же ошибки передаются под видом мудрости веков, опыта, полезного как йогурт, полный СПИДа. История – как вирус, только информационный. Страшная вещь. В войне Ланкастеров и Йорков победили Бурбоны.
-Ты хочешь, чтобы в войне взрослых и взрослых победили дети?
-Дети? Это самое странное слово из всех, с которыми я сталкивался. Они имеют странное свойство вырастать.
-Это старый принцип, как мир – разделяй и властвуй да?
-Конечно. Но ты знаешь, как трудно им теперь пользоваться? Если только, если конечно только стороны, вовлеченные в конфликт, не подозревают о твоем существовании. Если они думают, что знают расположение ВСЕХ фигур на поле. Тогда при стравливании и манипулировании, они неверно определят своего противника. Ты понимаешь? У всех них есть враги, и если кого-то из политиков пресса заочно обвиняет в таких страшных вещах, к которым – он уверен же – сам он на самом деле не имеет никакого отношения, тот политик уже знает, кого искать. Ох, у всех есть враги, лишь дети живут в своем маленьком мирке и их используют во взрослых играх. Это кошмар, не правда ли?
-Конечно. Но зачем тебе все это?
-Мне? Ты еще спроси – зачем это ВСЕМ нам. А ты знаешь сколько НАС?
Феликс склонился надо мной.
-Ну, задай свой вопрос, Аня, я жду. Я же вижу – ты думаешь о том – а не руководит ли нами кто-то из старшего поколения, откуда деньги и все-все-все. Ты же умная девочка, задай вопрос поумнее.
-Боже.
Сказала я. И тихо грустно рассмеялась.
-Это правда похоже на секту?
-А должно быть?
-Конечно. Это ключевое звено всей цепи.
-Это еще и на ячейку алькаиды похоже, я про вашу децентрализованность и контакты через интернет.
-Еще бы! Ты просто смотри и наслаждайся. Когда придет твоей время – мы тебя используем. Скорее всего, это будет не больно.
Феликс улыбнулся. Улыбнулась и я. А потом схватила со стола графит с цветами и разнесла его об голову пацана. Он упал как подкошенный, не переставая улыбаться. Удивления не было. Он конечно ждал. Возможно даже – наслаждался моей экспрессией.
Я перевернула карточку.
«А теперь мы будем красиво умирать. Ваши Дети.»
Написано было на ней. Я знала – скоро все повторится вновь, в других, во многих городах.
Я выпила чаю и легла спать. Мне снился Чика. Он строил ракету и хотел лететь со мной на Марс. Я ему твердила:
«Братик, там нет воды, там нам не выжить»
А он улыбался. Такой светлый весь. Он скачал из интернета чертежи настоящих ракет и программное обеспечение к ним где-то достал. Я поняла, что скоро увижу космос. Странно, но он не казался таким уж холодным и бездонным в этом сне. Ведь рядом бурлил ад – бездна, в которую не хотелось заглядывать. Я много смеялась и немножко плакала в этом сне. И не помню, чем он закончился.
Помню только, братик сказал:
«Вода есть. Под полюсом. Мы будем взрывать. Взорвем полюса. И будет вода. Много-много воды. »
Да, так он сказал.
Нам будет что пить, что есть и чем дышать, мы все получим из воды. Так думала я. Во сне.