Белая кошка, чёрный кот (It`s time to travel) 1
© Антон Санченко
© перевод Виктора Лукинова.
IT`S TIME TO TRAVEL
IT`S TIME TO GO
IT`S TIME TO PACK MY LITTLE DARLING
WE GONNA FIND ANOTHER WORLD
OH CAN`T YOU SEE
YOU BELONG TO ME
IT`S TIME NO TRAVEL
IT`S TIME TO GO
TIME TO DEPART
SO HIT THE ROAD
TAKE YOUR TOOTH BRUSH LITTLE DARLING
TAKE YOUR LUGGAGE AND YOUR HOPE
OH CAN`T YOU SEE
YOU BELONG TO ME
IT`S TIME TO TRAVEL
IT`S TIME TO GO
ALL WE NEED IS LONG VEHICLE
TO GO!
IT`S TIME FOR BOARDING
SO HIT THE ROAD
TAKE YOUR TOOTH BRUSH LETTLE DARLING
TAKE YOUR LUGGAGE AND YOUR HOPE
(DON`T FORGET A HOPE)
OH CAN`T YOU SEE
WE HAVE NO TIME FOR CUP OF TEA
IT`S TIME TO TRAVEL
IT`S TIME TO GO
ALL WE NEED IS LONG VENICLE TO GO…
Осенью стада азовской хамсы путешествуют на юг из своего уже зимнего моря. У хамсы губа не дура, зимует она исключительно на черноморских курортах: под Ялтой и под Сочи. Хамса валом валит через узкий Керченский пролив, как те киевляне через турникет метро в часы пик, и у рыбаков местного флота начинается горячая жатва – хамсовая путина. Они подтягиваются в Керчь со всех концов Чёрного моря на своих сейнерах под грязными, от коптящих камбузных плит, красно-желтыми рыбацкими вымпелами, и временами в ковше порта за ними уже не видно забортной воды.
Они теснятся у причалов пачками по восемь-десять бортов и превращают ковш рыбного порта в какой-то Шанхай. Ходят друг к другу в гости, угощают один другого цуйкой, чачей, ракией, мастикой и буряковым самогоном изготовленными по секретным домашним рецептам. Горланят песни, дерутся и мирятся, и снова горланят. И всё это – не сходя на берег. А утром ползают на коленках в своих оранжевых шторм-робах по выметанным прямо на причал кошельковым неводам – штопают и латают сети. И собачата с разных сейнеров сбившись в стаю, гоняют по этим зелёным капроновым лужайкам и азартно тявкают на чужаков.
Осенью отары моряков дальнего плавания собирались в Керчи после летних отпусков, отгулов и загулов, и уйти в заграничный рейс было практически невозможно.
- Пойдёшь на местный флот? – спросили меня в отделе связи.
- Пойду, - пожал я плечами. Как будто молодой специалист имел право не соглашаться, когда его «спрашивает» начальник отдела.
- РС «Пётр Кошка». Принимать дела будешь в Херсоне. Только что из ремонта, а не развалюха какая. Однокурсник твой на нём ремонт отсидел. И, – с повышением тебя. Первый рейс начальником, всё ж таки.
- Что, и вправду первый? Это повод, - шутя подмигнул кто-то из групповых инженеров. Вернее, это я, молодой салабон, принимал тогда за шутку такие намёки. А у мужиков и вправду наверное что-то в горле пересохло.
Итак, я вышел из отдела связи в святой уверенности, что моя карьера мчит вперёд семимильными шагами: рейс стажёром, рейс вторым радистом, и вот – уже начальник радиостанции! И был неприятно поражен, когда первый же знакомый из бывалых моряков, встретившийся мне под доской почёта, сделал круглые глаза и с сочувствием спросил:
- Местный флот? За что тебя так, Маркони?
Доска почёта перед отделом кадров, украшенная анфасами лучших капитанов и старших механиков, была точкой, в которой сходились все параллели и меридианы. Сходились под нею и моряки, сто лет не видавшиеся. Встретятся, поговорят, перекурят это дело – и снова айда на сто лет, один на Север, другой на Юг: суда рыбной разведки работали от моря Эрмингера под Гренландией до моря Космонавтов под Антарктидой. Работали и на Чёрном море. Однако попасть на местный флот у гордых альбатросов – скитальцев океанов, оказывается, считалось наказанием.
Во-первых, на местном флоте не платили валюту. Во-вторых, именно туда майнали всех висельников, которым «прихлопнули визу», и экипажи подбирались из прямо-таки феерических сорвиголов. В-третьих …. А было ещё и в-четвёртых и в-пятых.
Я выкурил под бдительным взором лучших капитанов подряд три сигареты, и уже знал почти всё про того кота, которого только что приобрёл в мешке.
- Понимаете, коллеги, есть пароходы серые, и есть пароходы белые…
Одни по полгода ищут рыбу в океане, вывалив язык на плечо, а как только её найдут, злые флагманы промысловых районов под Западной Сахарой и Намибией сразу гонят туда весь флот супер-траулеров и плавбаз, не дав разведчику как следует той рыбой полакомится. А разведчика посылают дальше, куда ни один Макар и вправду телят не гонял.
А другие пароходы – ставят трал дважды за рейс, и то лишь для того, чтоб какой-то там планктон собрать. Они катают морями-океанами научных туристов из института Южных морей или из самой Москвы. Лучше, конечно, из Москвы, из универа – москвичам всегда почему-то выпадало изучать с аквалангом какие-нибудь ужасно экзотические Сейшельские острова, и порт для отоварки какой-нибудь совсем не завалящий – не Сингапур так Лас-Пальмас…
- Одним всё, Маркони, другим – какая-то Мапутовка, где и купить нечего, кроме кокосов. И потому так корпуса тех судов и красят: трудяг-«разведчиков» – в серый цвет, а «научников» – в белый…
- А какой же корпус у «Петра Кошки»?
- Чёрный, Маркони, чёрный.
Узнал я, однако, кое-что и про самого «Кошку». Не про матроса-героя. А про рыболовный сейнер «Пётр Кошка» и предысторию его крестин. У каждого судна в управе было своё прозвище. Не то, что на борту, а то, что на языках у моряков. У «Новоукраинки» - «Хохлушка», у «Средней косы» - «Драная коза» и тому подобное. У «Кошки» таких прозвищ оказалось целых два. Одно солидное – «Петро». Причём, это звучало именно так даже по-русски, всё ж таки мы были на Чёрном, а не на Белом море. Другая кличка была обидной и пренебрежительной – «Кошак». И команда вся, конечно же, - «кошаки». И я теперь, выходит, - тоже.
Раньше судно называлось совсем иначе, РСам редко выпадает случай носить чьё-либо имя, их больше в честь никому неведомых городишек называют или ещё как-нибудь, а то и просто под номерами оставляют. Но предыдущая команда сорвиголов под предыдущим именем так прославилась какими-то браконьерскими «подвигами» в Грузии, что судно решили, подальше от греха и грузинской рыбинспекции, переименовать в героя первой осады Севастополя. Именно в героя, чтобы высшее начальство не доискивалось настоящих причин смены названия. Петра Кошку каждый знает. Он адмирала Корнилова спас, бросив английское ядро, готовое уже разорваться в траншее, в котёл с кашей.
- Молодец, служивый! – похвалил матроса только что спасённый адмирал, счищая кортиком кашу с фуражки и бакенбардов.
- Доброе слово и Кошке приятно! – не по уставу ответил находчивый матрос.
- Молодцы! – одобрили переименование в министерстве. – Как же это мы про матроса Кошку забыли?
А нам теперь – ходи морями с прозвищем «кошаки». И утешение нам было одно: во время второй осады Севастополя прославился своим подвигом некто «краснофлотец Голубец», и выбор шёл между этими двумя матросами. Классные были бы из нас «голубцы», одобри начальство второе имя.
Одним словом, информации для размышления бывалые моряки выдали мне с избытком. Хоть плач. Или ложись аппендицит вырезай. А в Херсон пусть посылают другого. Но моряки не плачут. Особенно молодые и неопытные. Они ещё считают себя людьми героической профессии. И в Херсоне побывать им, только что из Херсона того выпихнутым в моря, всё ж таки хочется. Поезд на Херсон отходил в полночь.
***
Поезд из Керчи прибывал в десять. Но дорогу от вокзала до судоремонтного завода я опишу в каком-нибудь другом рассказе. Сейчас, скорее о том, каким я впервые увидел «Кошку», потому что всю дорогу в разбитом вагоне через ночные таврийские степи я только про то и думал.
Сейнер с чёрными бортами стоял под плавучим доком на другой стороне затона. На фоне такой серой прямоугольной глыбы, он выглядел чуть ли не малышом. Но он без сомнения был – Пароход. Я был молодой моряк, но уже знал эту морскую манеру называть хорошие надёжные суда одним словом – Пароход. Это как знак качества, это как назвать кого-то Сварщиком в институте Патона. «Атлантики» и «тропики» - Пароходы. Средние траулеры киевской Ленкузни – Пароходы. А вот «супер-траулеры» штральзундской постройки – чёрт знает что: главный двигатель – только один, и в сороковых широтах корпус выгибает на волне, как бамбук. Но РС-300 без сомнения был – Пароход. Я это сразу понял, лишь увидев его издали.
Силуэт «Кошки» был стремительный, словно он куда-то летел, даже стоя под доком. Нехарактерный для сейнера заостренный нос был, наверное, позаимствован у миноносца или чайного клипера. Плавный грациозный прогиб верхней палубы, – так выгибаются, потягиваясь, пантеры – соединял высокий бак, который тяжело было захлестнуть штормовой волне, и низкий ют, с которого удобно было выбирать трал. Белая надстройка с бортовым номером и круглыми иллюминаторами была ближе к кормовой палубе. Над нею будто игрушечная рулевая рубка, и крылья капитанского мостика были похожи на уютные балкончики в доме с мезонином. Балконный вид портили разве что оранжевые спасательные круги. Жёлтая высокая фок-мачта, проткнувшая надстройку сразу за капитанским мостиком, ощетинилась ежами передающих и принимающих антенн. Жёлтые же грузовые стрелы впереди и сзади надстройки были убраны по-походному. А чёрную обтекаемую фальштрубу над спардеком какой-то работяга как раз красил, отбивая на ней рыбацкую, красную в жёлтом канте полосу.
Нет, человечество ещё не придумало и не спустило на воду ничего более изящного и прекрасного, чем РС-300, а у человечества было, по крайней мере, 20 лет на раздумья, с той поры как я впервые увидел «Кошку». Недаром их на Дальнем Востоке называли «рысаками», но я о том ещё не знал, а просто стоял на причале и смотрел на это чудо среди сейнеров, и чувствовал, что сам уже наполовину сейнерист в своей ещё не просоленной морской душе. И чёрт с ней, той валютой и штрафной командой сорвиголов.
«Кошка», завершив свои дела под доком, дважды пыхнул сизым дымком из недокрашеной фальштрубы, и плавно покатился затоном в мою сторону, словно демонстрируя себя со всех сторон. Он не гнал перед собой волну, он резал её пополам, как ятаганом, и водная гладь в затоне даже не волновалась. Любой викинг на моём месте уже сложил бы целую сагу о том, как чёрный дракар скользит водами хмурого фиорда, и героя на берегу по очереди окликают матрос, боцман и шкипер, а Эрик Торвальдсон…
- Да прими же конец, так тебя перетак через коромысло…!!! – заорали мне уже в мегафон, и я, наконец, понял, что матрос и боцман звали именно меня, а не какого-то там приблудного викинга. И я, швырнув свой багаж чуть не в воду, бросился ловить швартов с высокого носа «Кошки».
- Старпом, судя по неуклюжести на швартовке, это наш новый начальник рации, - продолжил тот «шкипер» на весь затон, не выключив громкую трансляцию.
- Примите парня и объясните что к чему. Чтоб завтра он у меня мог отличить шпринг от прижимного лучше, чем фазу от массы!
- Ну, я ещё не старпом, - представился мне усатый, полноватый и носатый дядька, который только что таскал те швартовы вместе со мною, выскочив на причал, как тарзан, едва борт сейнера мягко навалился на большой резиновый кранец на стенке.
- Однако плох тот матрос, который не хочет быть старпомом. Идём, Маркони. Дам тебе ключ от каюты, обживайся пока. Коллеги твоего снова нет, валандается где-то в «навигационной камере», как у него это называется. Дела принимать пока не у кого.
- Наверное, не стоит признаваться, что это мой однокурсник, - решил я мысленно. И зашел вслед за матросом-карьеристом в белую надстройку на чёрном пароходе.
- Может на местном флоте так заведено, что ключи от кают у вахтенного матроса хранятся, - решил я, ведь не станет же старший помощник капитана тарзаном прыгать по резиновым кранцам. Впрочем, ещё несколько минут назад я так же не представлял, что уже завтра буду сдавать капитану экзамены по швартовым концам, несмотря на то, что радист. А как же любимая поговорка всех радистов «Кто на что учился»?
Это когда злая и усталая вахта валит в рыбцех шкерить рыбу четыре часа после восьми часов вахты, а ты, радист, стоишь в коридоре весь в белом и похлопываешь приятелей по плечу, приговаривая то самое «кто на что учился», ведь радисты рыбу не шкерят, им руки беречь по уставу положено.
Неужели на местном флоте эти самые разумные разделы устава тоже не действуют?
И пожилой матрос, наверное, что-то почувствовал по моему растерянному виду, а может и сам не раз слыхал те разговоры под доской почёта:
- Не горюй, Маркони. Белые пароходы – чёрная жизнь. Чёрные пароходы – белая жизнь, – поговорок на флоте и вправду до чёрта, была и на такой случай.
Я усмехнулся, этой я ещё не знал.
- Григорьевич, - протянул мне шершавую ладонь мой первый знакомец на «Кошке».
- Маркони, - по-глупому представился я. Ещё б позывным сигналом назвался.
- То есть Антон… - поправился я
- … Витальевич, - прибавил, вспомнив, что уже начальник.
А позывной у «Кошки», нанесенный чёрными буквами на рулевой рубке, тоже был оригинальным – LYFT. В эфире мне угрожало уже персональное прозвище «лифтёр».
***
Плановый ремонт необходим не только кораблям, а и морякам.
Семейная жизнь дала трещину, жена где-то потеряла твоё фото, и уже совсем забыла как ты выглядишь, потому что ты из рейсов по полгода не вылазишь, и она, глядишь, кого-то постороннего за тебя принимает на троллейбусной остановке – время моряку садиться в ремонт. Или обратный случай, ты совсем весь из себя холостяк, жениться за плаванием по морям некогда, а годы летят, скоро уже и на танцы « для тех, кому за тридцать» пускать перестанут – время садиться в ремонт. Или развестись, наконец, пройти через все суды и распиливание лобзиком лично привезенного из Румынии мебельного гарнитура – для этого тоже необходимо быть на берегу.
Ремонты именно для этого и предназначены. Вроде бы и на флоте, но и на берегу корни пускаешь, как плавучее растение мангр. Чтоб не перевелись мангровые заросли на Земле. Херсон же для таких ремонтов как будто и создан, всё при нём. И жёны, и троллейбусные остановки, и тьма незамужних девчонок, и судьи, которые знают, как это оно быть моряком. И, словно по заявкам публики, ремонтировались в нём пароходы из всех портов, в которых традиционно херсонцы же и трудились – и Одесса, и Севастополь, и Керчь.
Сложилась даже прослойка «моряков ремонтного плавания», таких как мой пропавший в «навигационной камере» однокурсник, сходивший в океан лишь один раз и застрявший на ремонтах. А что? Зарплата вроде и не заграничная, зато дома. Оклады вот-вот должны пересмотреть и повысить всем до одного. А ещё и котловые и квартирные деньги тебе выплачивают, как командированному из Керчи. Да и обязанностей не густо, не сам же ремонтируешь, только следишь, чтобы ремонтники это делали качественно. Чем не жизнь? Но пишу я про обычных, морских моряков, пусть уж меня бывшие хитровжученные однокурсники извиняют.
Хотя, разобраться кто из нас кто, когда на судне одновременно толкались целых два экипажа, ремонтный и основной, я не мог несколько дней. Особенно долго не мог я определить, кто же настоящий старпом. Он несомненно был где-то рядом, но мы как-то всё время разминались на не такой уж и большой верхней палубе, мне попадался лишь старпом ремонтный или матросы. Я только понял, что за глаза все дразнят старпома «Борманом».
Дело усложнялось тем, что в последние дни перед выпихиванием из ремонта, на ту настланную деревом и просмоленную верхнюю палубу «Кошки» нагнали столько работяг, что невозможно было плюнуть под ноги, чтобы не попасть в сварщика, слесаря или маляра. Судно напоминало лодку деда Мазая, переполненную сверх меры зайцами в брезентовых сварных робах. Или – взятый на абордаж призовой транспорт. Причём десант небритых буканьеров, в коричневых беретах и чёрных очках газорезчика, возглавлял лично главный инженер. И казалось, что он размахивает над белой каской не записной книжкой с привязанным к ней карандашом, а флагом, на котором начертан лозунг: «За план! За премию!!!».
Однако оба экипажа и сварные буканьеры ушивались с «Кошки» к соблазнам Херсона сразу же по заводскому гудку, и на судне оставался лишь один вахтенный. Он тебе и матрос, он тебе и моторист, он тебе и вахтенный помощник капитана. Думал ли я когда-нибудь, что меня будут учить менять форсунки в котле и запускать стояночный дизель-генератор, чтобы поставить и меня на вахту? И мечтал ли о том, что таки научусь того дизеля запускать?
На это, кстати, есть другая присказка: «Чем меньше пароход, тем больше моряки». И имеется в виду не размер наших желудков, а как раз то, что каждый моряк маленького судна умеет делать практически всё, что необходимо для того, чтобы судно не затонуло ни у причала, ни в море. Они (или уже мы?) лучше приспособлены к жизни и навигации. И даже судовой кок на малых пароходах умеет стоять на руле, если придётся. А матрос обычный – наоборот – умеет готовить.
Поскольку мне ушиваться было особо некуда, ведь я киевлянин, то сразу поселился на судне в каюте, которую ещё докрашивали и доваривали, и в первый же вечер меня угощал жареной картошкой и домашними разносолами именно усатый матрос Григорьевич. Он мне ту присказку (и к присказке) и рассказал. Хорошо ещё, что я, несмотря на сомнения, всё-таки привёз с собою бутылку «Белого аиста», так как про ритуал какой-то «прописки по судну» всё же имел представление, хотя устав это и строго запрещает.
Григорьевич дал мне ещё один на удивление полезный совет.
- Ты телевизором в свободное время займись. Что там радары и радиопеленгаторы? О них только капитан да два штурмана знают. А вся остальная братия оценивает труд радиста только по тому, как телевизор работает. Турцию ловит, – вах, какой молодец! Останкино не берёт – за борт его, на корм катранам! Я твоего коллегу весь ремонт просил антенну перепаять, но его разве допросишься, только до рыбной ловли руки доходили. Спиннингист!
Этот совет я помнил потом на всех судах, и лад в хозяйстве радиста всегда начинал наводить именно с телевизора. И всегда был – вах, какой радист! Наивысшую же похвалу своей деятельности, не связанной с телевидением, я услышал как-то на одном рудовозе «река-море», на который наведался в гости через полгода после своего списания с судна. Мы, как водится, выпили за неожиданную встречу в Одессе, хотя устав это и запрещает, и старпом рудовоза сказал:
- Мы заметили, что ты работал, только когда ты списался и пришел другой начальник, - похвалил тот рудный старпом, а мне захотелось выматериться.
Матрос Григорьевич вообще надавал мне кучу полезных советов, касающихся радиохозяйства «Петра Кошки». В том числе и того, что касалось гидроакустической аппаратуры и локаторов. Неужели от матросов на местном флоте требовали знать и такое? На кой чёрт им тогда штурманы и капитан?
К последнему у меня уже были личные претензии. Дело было даже не в том, что он успел посмеяться надо мною по громкой трансляции ещё до того, как я ступил на борт «Петра Кошки». Над молодыми специалистами на флоте шутят все кому не лень. И молодёжь быстро к этому привыкает, не он такой первый. Но капитан Атамас как-то не соответствовал моим представлениям о капитане. Зачем, ну скажите, зачем он носил вместо «мичманки» – фуражки размерами с маленький аэродром – какую-то фетровую шляпу? Такой фасон продолжали носить лишь какие-нибудь колхозные бухгалтеры в далёкой провинции. И этот человек заставляет меня учить, чем шпринг отличается от прижимного?
- Да не обижайся ты на него, Маркони, он ещё во вкус не вошёл, свой собственный командный голос не выработал, - вслух назвал настоящую причину моего неприятия шляп Григорьевич.
- В старпомах Виталя засиделся, бывает. Вот послушаешь его – о, это капитана Непийпива нотки прорезались. О, а это – Акопян собственной персоной. А на Непийпива обижаться за грубость – глупость. Работать некогда будет, - успокаивал меня бывалый матрос.
Я слыхал что-то такое и про капитана Непийпива, и про Акопяна. Именно их суровые взгляды с доски почёта провожали меня на чёрный пароход «Кошку». И я брякнул то, что у всех бывалых моряков под доской почёта вертелось на языках.
- Не везёт что-то Акопяну последнее время. То акустик в Пальмасе сбежал с судна и политического убежища попросил у испанцев, а то старпом на мель на Сокотре его «Драную козу» посадил. Стоя уснул на вахте. Это ж надо суметь. Наверное выпил. Они как раз с каким-то нашим же пароходом перед этим встречались в море.
- Акопяну как раз очень повезло, - не согласился Григорьевич.
- Там на три кабельтова левее были камешки, а на полмили правее – коралловый риф. А «Средняя коса» упёрлась как раз посредине между ними, носом прямо в песочек. Был на Сокотре?
***
О, Сокотра! Если я когда-то буду составлять список мест на Земном шаре, о которых я от всей души жалею, что больше никогда туда не попаду, ты будешь в нём под номером первым. И даже хорошо, что на тебя не летают самолёты, и не плывут в твои порты круизные лайнеры, ведь и портов на тебе никаких нет, а про туристические автобусы и «камазы» шоферов-дальнобойщиков и вспоминать смешно. Даже Тура Хейердала местная администрация не пустила на берег, так как требовала согласования с министерством иностранных дел в Адене, и пока мой норвежский коллега-радист получал те разрешения по радио, камышовый «Тигрис» пронесло мимо зачарованного острова.
Сокотра, группа островов (наибольший – о. Сокотра) в Индийском океане на Восток от мыса Гвардафуй (Африка). Входит в состав Народной Демократической Республики Йемен. Площадь 3,6 тыс. кв. километров. Сложены в основном из кристаллических пород. Высота до 1503 м. (на острове Сокотра). Климат тропический, сухой. Средние температуры января +21С, июня +28С. Осадков – 250-300мм в год. Растительность полупустынная, на Зап. и в горах рощи ксерофильных деревьев. Выращивание финиковой пальмы. Разведение мелкого рогатого скота. Рыболовство.
Вот так сдержано описывала когда-то Сокотру Большая Советская Энциклопедия. Всё -таки современные географы – люди без воображения и эмоций. Начали бы они издали. С того, как неожиданно протыкают край неба остроконечные горы Сокотры посреди безбрежного синего-синего Индийского океана. Долгие дни судно было в плену полного круга горизонта, его неспешно качала медленная океанская зыбь, его палубу с самого утра раскаляло безжалостное тропическое солнце, и люди на его борту неделями не видели ничего, кроме альбатросов и летучих рыб. И вот – Земля! Остров прямо по курсу! И моряк генной памятью вспоминает радостный возглас марсового матроса «Пинты» Родриго Триано, хотя в его роду не значится ни единого испанца или португальца.
Кажется, что только что открытый остров рядом, вон они скалы. Но до гор тех ещё идти десятки часов полным ходом. Так шутит над моряками горизонт и кривизна земной поверхности.
Именно португальцы, кажется, и открыли Сокотру для европейцев. И хорошо, что лишь для моряков, а не для туристов. Страшно представить, что станет с теми пляжами, на которые не ступала нога Хейердала, и с теми крабами, носящиеся по ним как гончие, заслышав звуки чьих-то шагов. Нет, и вправду, тех крабов не возможно догнать, их на том первозданном пляже с белым коралловым песком больше, чем блох на беспризорном коте, но они веером разбегаются во все стороны от неуклюжего мореплавателя и забиваются в недоступные щели между прибрежными камнями. Аборигены Сокотры, те тихо подкрадываются к крабам с воды на лодках-долблёнках и, как ковбои лассо, набрасывают на тех рысаков специальную сетку на длинной верёвке.
Впрочем, иногда хватает и моряков, чтобы изменить Эдем. Помню, как мы часа три взбирались на прибрежную вершину над пляжем, пообдирали все руки и ноги, чуть не сорвались с гребня, и всё лишь для того, чтобы найти на самой вершине, на бутылочном дереве, которое энциклопедия называет почему-то ксерофильным, эмалированную кружку на ветке и надпись кириллицей «Тут был Вася, 1976» на стволе.
А коралловый риф Сокотры? У меня до сих пор есть одна из тех гигантских семипалых раковин, которые моряки, желая украсить родные серванты, пёрли с собою, несмотря на ограничения «Аэрофлота» на вес багажа в тридцать килограмм. А лангусты и мурены в прибрежных расщелинах? А источники ключевой воды между скалами и морем?
И всего лишь пять строчек в энциклопедии. И это для таких куцых сведений белые пароходы годами катали московскую науку Индийским океаном?
Только не подумайте, что именно я катал на Сокотру московских географов и аквалангистов. Так получилось. Наш абсолютно не белый траулер неожиданно сняли с промысла и направили перевозить в наших морозильных трюмах провизию на остров. Мы тогда ещё водили дружбу с аденскими арабами, а у них какие-то проблемы с харчами случились на Сокотре. К их причальчику за рифами мы с нашей осадкой подойти не смогли, и наш траулер целую неделю простоял на якоре на глубинах, пока нас разгружали баркасами. Поэтому и отнеслись к нам совсем не так как к Хейердалу, и приглашали на те плантации финиковых пальм, и горных козлов, называемых в энциклопедии почему-то мелким скотом, для нас загоняли, и ватаги местных максимок сопровождали нас пока мы бродили по острову все дни стоянки.
И выходит, Акопян, или вернее его заснувший старпом, проход в том барьерном рифе и вправду нашел, если его «Средняя коса» ткнулась носом прямо в пляж, между камешками справа и рифом слева по борту. Действительно повезло!
- Ну, повезло не только в этом. Судно так мягко выползло на косу, что никто даже толчка не услышал. Уже механики заметили, когда в контур охлаждения главного двигателя песок попал, и дизель греться начал. И потом, за ту неделю, пока спасательный буксир из Адена до Сокотры топал – ни одного шторма. Хоть мы и завезли все якоря на шлюпке подальше от берега, чтобы корму вразрез прибоя держать, но если бы хоть небольшой шторм случился, я б с тобою сейчас тут не сидел. Ни один буксир уже «Среднюю косу» не спас бы.
- Так вы были там, Григорьевич?
- Ещё бы. Я и есть тот старпом. Борщевский моя фамилия.
- А Борман?
- Кто это уже растрепался? Это моё училищное прозвище. Боцман меня так ещё и до сих пор дразнит? Или стармех?
- Видишь, сижу уже год в матросах на ремонте. Хотя диплом штурмана месяц назад как вернули. Виталя Атамас держит мне место старпома, раз я уже весь ремонт на «Кошке» отсидел, но управа что-то ни как не подтверждает моего назначения. Наверное ещё размышляют.
- Не каждый день у них старпомы стоя засыпают, - уже хохотнул Григорьевич, представив себе сложность решения, которое должно было принять его начальство из отдела мореплавания.
- И вправду стоя?
- Так, даже лбом в иллюминатор не упирался. Стал у авторулевого, опёрся, и отключился. Уже механик растолкал. Ты правильно всё рассказал. Мы с «Хохлушкой» встречались, снаряжение всякое и продукты передавали с борта на борт весь день. Я сутки не спал на момент вахты. Но я не пил! Так своим брехунам под доской почёта и передашь при случае. Был бы выпивший, уже б где-то в колонии рукавицы строчил на машинке. А я, видишь, сижу с тобою на вахте и травлей занимаюсь. Ну, забрали штурманский диплом на год, ну смайнали в матросы, ну, высчитывают из зарплаты половину на оплату спасательной операции. Однако же и «Средняя коса» целёхонькая, и я не за решёткой. Считаю, что повезло. И не Акопяну, а лично мне.
Телеантенну я открутил с мачты, затащил в салон и перепаял на следующее же утро. На дворе уже было морозно и олово не плавилось.
***
Не знаю, может это предыдущие башибузуки так нашему руководству досадили, или это меня так впечатляли гордые птицы-говоруны под доскою почёта, но ни одного висельника и головореза в основном экипаже «Кошки» я не обнаружил. Наоборот, всем нам перед отбытием в Херсон кадровики и руководители говорили: «Ну, с повышением тебя».
Второй механик шёл первый рейс вторым механиком. Третий механик шел первый рейс третьим механиком. Повар шел в первый рейс вообще. Что касается боцмана, я не уточнял, случая не было, был он из кадровых матросов, может где-то и боцманил до этого. Про второго штурмана и уточнять не требовалось, на лбу у него было написано, что первый рейс. Вторым, и то лишь потому, что Третьего «Кошке» по штату не положено. Стармех тоже раньше работал вторым механиком на больших пароходах. Про меня вы уже в курсе. И вот, оказывается, капитан Атамас – тоже первый рейс в капитанах.
Это уже не штрафной пароход выходил, а какой-то карьеристский. Статистику несколько портили артельный матрос и Григорьевич. Но если взглянуть на то, что артельщиком матрос Витя стал впервые, а Григорьевич должен был подняться до старпома тоже из матросов, исключения не было ни единого.
Ох, мы им наловим рыбы! Это как кинуть человека в море, не спросив, умеет ли он плавать. Выплывет – значит умеет. Руководство наше извиняло лишь то, что другого способа, определить потянет ли человек должность начальника радиостанции на РС-300, чем назначить его начальником и посмотреть, что из этого выйдет, и вправду не существует. И сам человек того не знает, даже если допрос устроить. Это каждого руководителя отдельно – оправдывало. А вот собрать нас всех в кучу на борту «Кошки» одновременно – это уже был перебор, какой-то чёрный юмор кадровиков.
Но море само разберётся, кто его стоит. Джозеф Конрад в морском деле толк знал, и недаром сочинил девиз «Сделай это, или умри».
***
Хорошо всё-таки, что я пишу не вахтенный журнал. Вахтенный журнал разворачивается вдоль непоколебимой линии времени, как древнерусская летопись. Даже если ничего не произошло, в нём положено писать «ничего не произошло» или «сигналов нет», или «стоим в предыдущей позиции» и прочие «пустые годы». А вот автору рассказов вольно перескочить на три недели вперёд, да ещё и перенестись из Херсона сразу в Поти. А самому слегка поседеть, раскабанеть и поумнеть задним числом. И всё лишь для того, чтобы показать читателю, что за человек был капитан Атамас, и то, что не фуражка делает человека капитаном.
***
Штурманы никогда вам в этом не признаются, но они все – максималисты. Каждый из них, подавая документы в мореходное училище, мечтает стать капитаном. Не меньше и не больше. Но учат не на капитанов, учат на «судоводителей». Путь на капитанский мостик длится добрый десяток лет, а у кого и – десятки лет. Это радистам хорошо – бац, бац – и в дамках. Уже начальник радиостанции, радиооператор первого класса, так как класса только два, и выше первого не прыгнешь.
Путь к капитанскому жетону и погонам с тремя широкими золотыми полосами начинается с матроса второго класса. Это обработчик рыбы в рыбцеху или палубный матрос, ему даже на руле стоять или трал ставить ещё не позволяют, это уже матросы первого класса делают. А дальше пошла писать бухгалтерия и кадры. Если есть знакомый капитан, попросите-ка его показать свою трудовую книжку. Можно и паспорт моряка, но штурманская иерархия в один паспорт не влезет.
Четвёртый помощник капитана ПР «Ван Гог». Третий помощник на супер-траулере «Звезда Азова». Ещё с пяток пароходов на этой «весёлой» должности, когда ты в рейсе должен вносить корректуру во все карты мира по всему Мировому океану, вести судовую канцелярию, печатать на машинке приказы по судну, таскать с собою по порту в портфеле все документы экипажа, а представьте-ка себе экипаж в 120 человек, как на той «Звезде Азова», и у каждого самое малое – паспорт, диплом и медицинская книжка, не говоря уже о прочих сертификатах. А, забыл! Третий обязан успевать всё это делать в свободное от вахты время. Ведь вахту он уже стоит самостоятельно.
Один мой знакомый Трояк как-то ехал с портфелем из управы на судно, и решил попить по дороге пивка из бочки. Выпил, сел в автобус, да и едет в порт. Однако чувствует, чего-то не хватает. Мама дорогая! Портфель с документами возле бочки забыл! Хорошо, что когда он рысью примчался на предыдущую остановку, алкаши ещё не разобрались, что владелец портфеля уже уехал себе автобусом. После этого случая тот Трояк за неделю до рейса брал пустой портфель и ходил везде только с ним – портфельный рефлекс вырабатывал.
Ну, набегал тысячу морских миль с документами по причалам Третьим – можно тебя уже и вторым помощником ставить. Этот на рыбаках продуктами и грузом заведует, поскольку груз в основном – мороженая рыба, а она те же продукты. Карьерный рост и накопление плавательского ценза подкрепляются также сменой дипломов. Штурман малого плавания – капитан малого плавания – штурман дальнего плавания – капитан дальнего плавания. Вторые помощники – они же Ревизоры – уже, как правило, штурманы дальнего плавания. Имеет Ревизор уже и первого подчинённого – матроса-артельщика, который рубит топором мясные туши, выдаёт на камбуз картошку и сахар, и крадёт мороженую колбасу из провизионки. При этом никого не интересует как и где Второй ту колбасу добыл, когда повсюду плановое хозяйство и колбасу даже на базу не завезли.
У старпома уже столько подчинённых, что ими не наруководишь без курсов повышения квалификации. Вся штурманская служба, вся палубная команда с боцманом во главе, и вся обслуга: повара, пекари, буфетчицы, прачки, матросы-приборщики и так далее. Кроме того, он отвечает за «борта» - текущий ремонт и покраска всего, что находится на верхней палубе, кроме механизмов – за них Дед (стармех) или электромеханик (Кулон) отвечают.
На каждой ступени служебной лестницы штурманы «горят» как китайские фейерверки. Тот не нанёс своевременно смену характеристик маяка у порта Вишакхапатнам в Индии, так как судно работало под Антарктидой, а его взяли и перебросили под тот Вишакхапатнам, но править карту уже было поздно и… Тот при приёмке груза шейки лангуста из одесской экспедиции в Аденском заливе «зевнул» два стропа. Строп это 20 паков. Пак это три брикета по 11 килограмм. Кило шейки лангуста на итальянские лиры стоит… – и Второго помощника переносят в знаменатель. А у этого старпома просто роульс во время траления сорвало ваером, и траловому матросу по ноге крепко ударило, пришлось в госпиталь в Кейптауне сдавать (за валюту!). И все понимают, что судно старенькое, год до капиталки остался, и матрос ворон ловил, однако перерасход валюты на кого-то высшему руководству списать надо, а по любому за все устройства (не механизмы!) на верхней палубе отвечает старпом, а роульс это устройство, – уже старпома в знаменатель.
Карьера настоящего судоводителя – это взлёты и падения. Вы уже взяли трудовую книжку у своего знакомца-капитана? Поищите в ней следы этих планомерных взлётов и стремительных падений. При этом учитывайте, что судно судну не ровня. И старпом на супер-траулере (РТМ-С), это выше, чем капитан на среднем рыболовном траулере морозильном (СРТМ). А капитан-директор китобойной базы «Советская Украина» - это уже вообще номенклатура ЦК Компартии. Если вы ни одного падения не нашли, одни взлёты – попросите своего знакомца-капитана показать вам шерсть на ладонях, и в дальнейшем можете его так и называть «мой волшебный волосатик». У человека шерсть растёт на ладонях, если у него родной дядя – начальник главка Азчеррыба, а тесть – министр рыбного хозяйства Союза ССР. По крайней мере, так считают моряки.
Но вот ты уже старпом. Уже привык, притёрся, крепко стоишь на палубе и службу свою знаешь. Один шаг до выстраданного капитанского мостика. Но видали мы таких быстрых. Дудки! Где на вас, карьеристов, держава пароходов наберёт? А если про СССР уже вспоминать – может просто партийностью не вышел. У тебя партия в шахматы, ферзевый гамбит, а нужна – лишь коммунистическая. А годы уходят, дети без тебя вырастают, замуж повыходят уже скоро, а ты всё ещё старпом.
А штурманы все – максималисты. Они все до единого в детстве капитанами мечтали быть. Не больше, но и не меньше. И они согласны променять РТМ-С на РС, Красное море на Чёрное и Порт-Луи на Маврикии на порт Поти в Грузии.
***
Про порт Поти моряки когда-то сложили песню, которая начинается со слов:
Чёрт придумал это Поти
И построил на болоте.
Порт Поти зимой – это слякоть, сырость и мандарины, а также – штормовые предупреждения четыре дня из семи, ветер до 25 метров в секунду, тягун в порту на входных створах, и как раз во время шторма тебе в порт заскочить не дают. Если есть желающие выйти в такую погоду в море – выйти не дают тоже. Это западня для крыс. Получил штормовое предупреждение – бегом в порт, в рыбный бассейн, занимай место возле самого причала, а то сейчас набежит желающих, на берег сходить через четыре борта придётся. И начинается штормовой отстой.
Впрочем, «Петру Кошке» и ещё одному РСу-разведчику разрешалось стоять рядом с Морвокзалом, за особые заслуги перед Грузией. Прямо под пальмами на набережной и рестораном на втором этаже. Можно было завалиться всем экипажем в ресторацию, а вахтенному выставить стул на балкон, чтобы орал всем посторонним «Мужик, куда прёшь!», не выходя из ресторана.
Казалось бы – радуйся, радист. Из порта на передачу не работают, принимай себе циркуляры из Керчи да смотри по телевизору «Того самого Мюнхгаузена», не выходя из радиорубки.
Это было основное преимущество положения радиста на РСе. Конструкторы, которым нужно было много чего втиснуть в малый объём, двери из радиорубки и из капитанской каюты вывели прямо в кают-компанию. Она же салон, она же столовая команды. На небольших судах часто совмещают то, что на супер-траулерах находится в разных концах парохода. Два стола, намертво прикрепленные к палубе, диванчики вдоль переборок, да принайтованые к специальным скобам на палубе стулья, окошко на камбуз, двери в умывальник и в душевую. Трап на капитанский мостик. И всё это сходилось в кают-компании.
Но самым интересным было, конечно, то, что из душевой можно было попасть в машинное отделение и в туалет (моряки говорят – гальюн). Это уже конструкторы нахулиганили, конечно. Моешься, а тут какой-нибудь механик весь в мазуте через твою душевую кабинку к дизелям прёт. Или из гальюна кто-то как выскочит, зайдя с верхней палубы. Туалетов с двумя выходами, через которые можно попасть в машину и в кают-компанию, вы у себя на берегу точно не видели.
Но мы на конструкторов не обижались, а даже радовались нахальству их мысли, когда на верхней палубе гуляла вода во время шторма, а попасть в туалет всё ж таки нужно, и желательно не мокрым, как ихтиандр. Душ, по крайней мере, можно прикрутить, на время прохождения грязного механика. Краник же от штормов был не в наших руках.
Итак, стоило бы мне раскрыть дверь радиорубки усесться на диванчике, я бы мог смотреть телевизор, и мне не нужно было занимать удобные места друг перед другом, как это водилось у наших механиков матросов и повара. Кстати, всех наших матросов звали одинаково, это уже не иначе как снова кадровики пошутили. Однако выход из ситуации экипажем находчивого «Кошки» был найден. Один матрос был Витя, один Витька и один Виктор Иванович. Причём, продолжая юмор кадровиков, Виктором Ивановичем звали самого младшего.
Повар у нас был уже другой. Капитан Атамас показал свой собственный командный голос, оставив парня на причале в Керчи, даже не предупредив отдел кадров. Сманил другого кока с отстойного судна и уже с моря дал радиограмму, «прошу провести замену». Предыдущий выпускник кулинарного техникума не только не переносил качки, но и страдал какой-то патологической нелюбовью к пище, что для кока лишнее.
Но мне было не до кино, не до шуток и не до ужина. Мне хотелось пройти через умывальник и душевую в гальюн, стать в отверстие ногами и спустить воду. И чтобы меня вынесло куда-нибудь далеко от этого Поти и этого чёрного «Кошки». Потому что телевизор остался единственным прибором из моего заведывания, который не сгорел в первую же неделю работы. Если мой ремонтный однокурсник не вращался во сне как пропеллер, в далёком уже Херсоне, значит он абсолютно бесчувственый и неотзывчивый человек. «Судно из ремонта, а не развалюха какая» - вспоминал я напутственные слова начальника отдела, но не мог заставить себя усмехнуться, даже горько.
В первую же неделю работы под Поти у меня сгорели: радиолокатор «Миус», радиостанция промежуточных волн (ПВ) «Чайка», главный передатчик «Барк», радиоприёмник «Шторм-2», радиопеленгатор «Рыбка», лаг электромагнитный «ЭЛ-8м», гидролокатор «Сарган», радиостанция ультракоротких волн (УКВ) «Сейнер», норвежский эхолот «SIMRAD», японский эхолот «FURUNO», траловый кабель-зонд «СКОЛ» и немецкий эхолот, название которого я уже забыл.
Вы можете спросить, зачем на сейнере столько эхолотов и прочей гидроакустики, вот спросите, а я тогда напомню, что мы были поисковым судном, которое должно было искать рыбу от Сочи до Батуми, и наводить на неё другие суда. Искать рыбу в таком состоянии, когда на судне работает только телевизор, ни один капитан, даже с доски почёта, ещё не научился. Он сидел в своей каюте и тоже не смотрел «Того самого Мюнхгаузена» с Олегом Янковским в главной роли.
Я же сидел в радиорубке, обложившись схемами и технической документацией, и не знал, за что мне хвататься. Я уже в третий раз перечитывал фразу из немецкого техописания «Мы желаем Вас всегда полный трал» и не мог понять её смысла
Вспомните, что писал я о капитанах и про их тернистый путь на одноимённый мостик. Стоило только Виталию Атамасу утратить свой шанс, другого ему уже никто не дал бы. По крайней мере в ближайшие годы. Если я, молодой салабон, не отремонтирую каким-то чудом всю аппаратуру, судно работать не сможет. Из этой ситуации у капитана Атамаса было два выхода: возвращаться в Керчь на ремонт, только что из ремонта в Херсоне выйдя, что было для него в первом же капитанском рейсе нежелательным, или более безопасный для капитанской пятой точки выход – вызвать из Керчи мне замену и сделать как с предыдущим поваром.
Но капитан Атамас выбрал третий путь. Он вышел из своей каюты, прошел между нашими телезрителями и бургомистром Броневым, открыл дверь радиорубки и закрыл её за собою.
- Значит так, начальник…
При этих словах я встрепенулся, я позже объясню почему.
- Начальник, мне для работы нужны: радиолокатор – обязательно, любой из эхолотов или гидролокатор – на выбор, станция ПВ или главный передатчик и «Шторм» - на выбор. Начни с радара. Очень желательно, чтобы успел это сделать раньше, чем закончится штормотстой. Но не паникуй, шторма в Поти затяжные зимой. Самое меньшее – ещё трое суток. Иди, поспи часов шесть. Всё остальное отремонтируешь, когда будет время и вдохновение.
«Виталя Атамас» поставил на карту все свои карьерные достижения. И этой картой был молодой салабон, третью неделю работавший самостоятельно. Я, конечно, был ещё салага, но понял это уже тогда, клянусь. Может не так отчётливо.
Ну, в советском кино молодой салабон после таких капитанских слов должен был грызть бронированные кабели зубами, и отремонтировать всё в одну минуту. Кстати, капитан Атамас должен был бы ещё чего-нибудь вставить про партию и комсомол.
- Ты же комсомолец! Говорю тебе как член партии, - и я уже бегу грызть кабели зубами, а радар сам собою ремонтируется.
А он сказал только: «Ты же начальник рации иди спать». И выставил приоритеты.
Когда я шел спать, Мюнхгаузен как раз выпытывал у любимой, не хочет ли она ему что-нибудь сказать перед расставанием: он отлетал из пушки на Луну. Любимая не выдерживала и признавалась, что барону подмочили порох, чтобы он до Луны не долетел, а шлёпнулся рядом и только насмешил публику.
- Господа, есть ли у кого из вас ТАКАЯ женщина? – риторически вопрошал Мюнхгаузен.
И дальше пьеса пошла не по сценарию Григория Горина.
- Есть. У меня, - спокойно ответил Янковскому Григорьевич.
***
Радар я отремонтировал уже на следующий день под вечер. До сих пор горжусь собою, когда вспоминаю, как я это сделал. Это Григорьевич вдохновил, честно говоря. Там выгорел блок питания, который в машинном отделении находится, и вся проблема была в хитром реле. Я оббегал уже половину Поти в поисках этой немецкой релюхи, но ни на соседних пароходах и даже в навигационной камере её ни у кого не было. О том, что за дурною головою ногам нет покоя, я как-то не вспоминал. И тут Григорьевич:
- А что твоя релюха должна делать?
- У неё три положения, сначала она пускает ток на прогрев радара вот по этому контуру, а потом переключается и даёт высокое напряжение на радар вот по этому…
И тут я сообразил, что всё это можно сделать без релюхи вообще. Это так чудесно вышло.
Чтобы включить радар на «Петре Кошке» теперь нужно было проделать такие церемонии. Позвонить в машину и скомандовать: «Радар на товсь, положение один». Механик ложил трубку, шёл в другой конец машинного отделения и переключал пакетный выключатель в положение «один». Возвращался к телефону и докладывал: «Положение один». Тогда штурман включал переключатель непосредственно на радаре и опять командовал в машину: «Радар на пуск, положение два!». Механик снова клал трубку, топал опять через всю машину и клацал массивным пакетником на цифру 2. И уже можно было ничего не докладывать, радар оживал и начинал вырисовывать на экране узоры берегов и встречных пароходов. Хоть мне и удивительно, что никто при этих процедурах не кричал в микрофон «Поехали!».
Я написал инструкцию отдельно для штурманов, отдельно для механиков и вывесил около радара и блока питания. Когда через год я снова по делам попал на «Кошку», на котором уже был совсем другой экипаж, я увидал неизменными и свои инструкции, и свой «временный» пакетник, и даже увидел снова полностью процедуру «запуска радара на орбиту». Последователи внесли лишь одно усовершенствование – продлили шнур микрофона, и теперь механик топал через машину только один раз. Вот так рождаются флотские традиции. Уже никто не знает, почему оно так получилось. Уже никто не помнит, что это было временно, что нужно вызвать ремонтников. «Самое постоянное – это временное!» - главный девиз моряков. А что вместо хитрой релюхи работают циркачи, то кому какая разница.
Вы знаете, кстати, что космонавты на Байконуре ещё до сих пор ездят к своим кораблям автобусом ЛАЗ, и не хотят никаких мерседесов, ведь ЛАЗ – счастливый. Он Гагарина в историю человечества подвозил. Тот же принцип. Работает – не трогай!
Вдохновения и времени мне хватило на указанный капитанам минимум аппаратуры. А азарта, появившегося взамен опыта, – даже на максимум. За пару недель я сделал всё. Последним я отремонтировал немецкий эхолот, название которого забыл. We did it! Кричат в таких случаях герои голливудских фильмов. А я не из крикливых. Я просто вспоминал Конрадово «Сделай это, или умри» и думал, что помирать мне ещё рано.
Вы понимаете, что после того Поти мне уже было ультрафиолетово, какую шляпу носит мой капитан? Вот только сейчас подумалось, может та шляпа Атамаса тоже была счастливой, как гагаринский ЛАЗ?
***
Но больше всего в рассказах мне нравится то, что никто не заставляет в них писать «В данном рассказе пронумеровано и прошнуровано 23 листа» и скреплять это печатью портового надзора, чтобы не у кого не было возможности выдрать неудачную страницу и переписать историю «Петра Кошки» так, как ему вздумается. И я, не моргнув глазом, листаю страницы на три недели назад, и «Кошка» только что отошел от заводского причала и лишь направляется в Керчь, чтобы принять на борт траловое снаряжение, аварийный инвентарь и запасы перед рейсом на Поти.
Кстати, все судовые журналы хранятся в архивах тридцать лет, чего не скажешь о рассказах.
На фото из инета РС-300
Продолжение следует.