Я лежу на спине и смотрю в небо. Оно очень чёрное и присыпано бриллиантовой крошкой. Мерцает в такте взмахов ресниц. Сначала старался не мигать. Боялся пропустить свою счастливую звезду. Сейчас всё равно. Тоненькие бледные штришки появляются и пропадают. Звездопад.
Спину холодит влажный газон. Наверное, его вечером полили. Почему-то очень сильно пахнет только что разрезанным арбузом.
Звездопад меня не впечатлил. Наверное, я ждал, что он будет похож на салют. Готовился к захватывающему восторгу, взрыву, песне небесного огня. Мне казалось, что исполнение желаний должно быть обставлено как-то так. Собирался выкрикнуть свою просьбу прямо в зенит, и чтобы слова ударили вверх и расцвели над головой сиреневой хризантемой.
Глупо всё. Это ведь обыкновенное явление природы. Мелкие камешки сгорают в атмосфере и получаются светлые чёрточки. И всё это в абсолютной тишине. Хотя нет, на пределе слышимости всё время держится гул. На секунду мне кажется, что его производят сгорающие звёзды. Я представляю, что там делается сейчас в вышине. Ревёт пламя, визжат камни, продираясь сквозь воздух, с хлопками вспыхивают. Вот, наверное, грохот-то стоит! Где-то близко проезжает машина, и иллюзия развеивается. Не звёздный это гул, городской.
Совсем рядом тихонько дышит Катуся. Очень хочется попросить её уйти уже отсюда. Но я не прошу. У сестрёнки бледненькое и вдохновенное личико. Она будто молится, а звёзды отражаются в её широко открытых глазах.
Вспоминаю тетрадный листочек с длинным списком желаний и улыбаюсь. Там полно мороженого каждый день, игрушек и модных одёжек, пятёрок и «чтобы не вызывали, когда я не знаю». А ещё там есть такие желания, от которых хочется плакать.
«Пусть Славик покатает меня на велосипеде! - написала она сразу после мороженого. – А Танька Полянская чтобы смотрела!»
Эта Танька живёт в двадцать третьей квартире. Маленькая воображала. Мамаша у неё – настоящий корабль «Титаник», такая же здоровая. Каждый раз, когда мы сталкиваемся с ней в подъезде, она поджимает губы, шумно вздыхает и говорит:
- Какое горе Настасье на старости лет, какое горе!
Нашу маму зовут Анастасия. Про старость лет враньё! И вообще… Мне всегда кажется, что когда Полянская это говорит, она беззвучно хохочет. Будто радуется, что мама такая усталая и молчаливая и что не красит больше губы. Ещё она обожает приносить нам еду.
- Всё равно пропадёт, - вздыхает она. – Мои-то зажрались совсем, носы воротят.
Мама сдержанно благодарит и берёт. Она считает, что нехорошо обижать человека, который искренне желает помочь. Берёт и выбрасывает в мусорное ведро, потому что колбаса оказывается подозрительно склизкой, хлеб сухим, а от конфет несёт лежалым нафталиновым душком. Ненавижу эту Полянскую!
Я лежу с закрытыми глазами. Не холодно, но почему-то знобит. Пора, наверное, влезать в коляску и возвращаться домой. Пока не проснулась мама. Она и так почти не спит и всё время плачет. Лучше бы я тоже умер, как папа, когда в нас врезался тот пьяный козёл на своём сраном джипе. Маме не пришлось бы сейчас надрываться на двух работах и унижаться перед чиновниками, чтобы оплачивать моё лечение, которое даже и не лечение вовсе, а просто стабилизация травмы. Тот врач так и сказал: «Чтобы не стало ещё хуже». Ещё хуже – это полный паралич. «Рано или поздно это всё равно случится, - сказал врач. – В ваших силах сделать, чтоб поздно».
Мне вдруг очень сильно хочется умереть прямо сейчас.
Открываю глаза и ловлю взглядом первую же чёрточку.
- Убей меня! – мысленно прошу я. – Долети до земли и убей!
Она испуганно гаснет. Даже звёздам нет до меня никакого дела. Никому нет дела, только маме и Катусе. Да и то потому, что они привязаны ко мне родством. Деваться им от меня некуда. Хоть бы и по правде что-нибудь случилось! Остановка сердца или яд вместо лекарства. Форс-мажор, и чтобы никто не был виноват.
Катуся вдруг длинно всхлипывает и начинает напряжённо бормотать. Бубнит на одной ноте, растопырив в небо глаза.
- Чего ты? – спрашиваю шёпотом.
Сестрёнка сжимается, съёживается, вся подбирается и каменеет. Рот приоткрыт, но она уже не говорит ничего. Приподнимаюсь на руках, тянусь к ней. И слышу звук. Тяжёлое частое сипение. Оно там, сзади, между нами и домом. Мозг отказывается опознавать звук. А из-под волос по виску бежит капля как в жаркий день. И спине становится горячо.
Господи, только не Катуся! Какой же я идиот! Зачем согласился на эту ночную вылазку? Я ведь даже защитить её не смогу. Медленно, очень медленно запрокидываю голову назад. Кожа на шее натягивается – режьте, пожалуйста.
Тёмный силуэт. Огромный. И вверху два блестящих кружка – глаза. Чёрные с багровой искрой. Сипение гонит в нашу сторону смрад. Только это не запах. Носом я по-прежнему слышу, как пахнет газон.
Хоть бы кто-нибудь вышел на балкон! Ну, пожалуйста. Почему все спят? Ведь целый день по всем новостям твердили про звездопад. Ну, хоть бы в окно выглянули. Вон у всех окна открыты. Я пробую закричать. Звук тут же гаснет, задавленный оглушительным сипением. Фигура не приближается, и в то же время она уже совсем близко.
- Катуся, - хриплю я. – Беги!
Сестрёнка едва заметно трясёт головой, боится оглянуться. Сипение уже грохочет в ушах, а смрад бросает меня обратно на газон. Начинаю переворачиваться на живот. Пытаюсь раскачаться и рывком развернуть своё никчёмное тело. Руки подламываются от напряжения, ничего не получается. Чёрная тень накрывает нас. И в мгновение ока гаснут фонари. Уличные, чьё зарево стояло над домом, и слабенькие лампочки над подъездами.
Я слышу шаги, тяжёлые, сотрясающие землю. Что-то острое врезается в поясницу, именно в то место, которое служит мне точкой опоры. Делаю неимоверное усилие и поднимаю себя, одновременно ощущая дикую боль в спине. Там что-то смещается и окончательно рвётся. Но я стою! Как это может быть, не понимаю, да и некогда об этом думать. Тень… тварь… нависает над Катусей. Всё обрывается во мне, только не вниз – вверх. И я бросаюсь на это непонятно что. Скрещенными руками закрываюсь от смрада и с разбегу ударяюсь о невидимую стену. А боли нет.
Почему-то кажется, что должна быть боль. Вернее, она есть, но в стороне и внизу. Краем сознания понимаю, что это очень неправильно. Но больше меня беспокоит бессилие. Я бью, а тварь не реагирует. Я грызу, а она идёт. Тварь. Огромная, тупая и голодная. Я чувствую этот голод, нетерпение, предвкушение. Твари нужна Катуся.
Нет! Собираю все-все силы и опять бью. Боль наконец-то догоняет, поднимается с газона и затапливает меня с головой. Почти теряю сознание, но зато могу ударить ногой. Ногой! И бью. С наслаждением бью. Много-много раз бью. Колено снова теряет чувствительность. А тварь больше не огромная. Она сложилась пополам. Толкаю, и валится.
В этот момент меня накрывает визг Катуси.
- Мама! – орёт сестрёнка. – Мама-а-а…
Успеваю увидеть, как сразу в нескольких окнах вспыхивает свет. И падаю. И взлетаю. Так быстро, что с непривычки тошнит. Вот смешно, сказал – и смешно. Привычка летать. Откуда такая возьмётся у калеки, да и не у калеки тоже? Но странно, тело помнит ощущение полёта. А, да, так же было во сне, только там я падал, а теперь взлетаю.
Лечу навстречу звездопаду. Ох, и грохот же здесь стоит! И пахнет грозой и аптекой. Вот только совсем не жарко, хотя вокруг всё горит и трясётся. Сейчас кончится воздух и будет космос. Вот здорово! Только почему-то светло здесь очень и не видно ничего.
- Слав, - хлюпает у плеча тоненький голосок Катуси. – Ну, Слав!
А она-то что тут делает?.. Сплошной свет. Это, наверное, метеоры ионизировали атмосферу, и она теперь светится. Вроде полярного сияния. Здорово, только почему-то совсем нет спектра. Просто сильный свет, непонятно какой. Меня очень интересует этот странный эффект. Я повисаю и начинаю думать, почему такой свет.
- Слав! – снова говорит Катуся. – Хватит уже меня пугать!
И включаются звуки. Иллюзия рассеивается опять. Слышно совершенно ужасный, грязный мат. И звуки ударов. И ещё топот бегущих ног и нарастающие голоса. Они зовут Катусю и меня. И возвращается боль. Не выдерживаю и ору. Это невыносимо. Болит всё. Абсолютно всё. И больше всего правое колено.
Открываю глаза. В двух шагах от меня сосед с первого этажа – Николай – ломает какого-то тщедушного мужичонку с игуаньей безгубой физиономией. Оба орут непотребные слова. И ещё вижу в окне первого этажа жену Николая с их годовалым пацаном на руках. Она прижимает мальчонку изо всех сил, а лицо у неё испуганное.
Из подъезда выбегают люди. Где-то слышен нарастающий звук мотора. Сквозь боль ощущаю, что сижу на газоне, и Катуся прижимается к моей спине. Сил орать больше нет. Тихонько постанываю, а сестрёнка плачет. Вижу, что к нам бежит мама, но дорогу ей внезапно перекрывает новенькая блестящая полицейская машина. Дверцы буквально отлетают, и на газон выскакивают два парня. Они начинают отдирать Николая от мужичка.
- Уйди! – орёт Николай. – Он на детей!.. Уйди!
Набегают ещё мужики, и из-за их спин больше ничего не видно. Зато мама, вот она. Стоит почему-то неподвижно, с опущенными руками, и рот у неё некрасиво приоткрыт. Я подтягиваю колени поближе к груди.
- Мам, - говорю. – Мам, мне так больно…
И проваливаюсь в темноту. Кажется, закончился уже звездопад.