Стою я раз на рынке, продаю виноград – вижу, рядом со мной бойко торгует капустой горластая молодая женщина, кудрявая, конопатая и страшно веселая. А я сама любительница похохотать – как начну, голос мой звенит по всем уголкам рынка, и многие, толком не понимая, чего, почему, тоже заражаются от меня и начинают беспричинно хохотать как ненормальные.
Так вот, Любка эта по смеху меня переплевывала! И я с ней, как с достойной соперницей, познакомилась.
Любка жила в глухой деревне, далеко от нашего города, имела пьяницу мужа и сына-подростка. Она, как и я, решила завоевать рынок, и каждый день приезжала с огромными сумками капусты, которую воровала на колхозных полях, ночью возвращалась домой на автобусе. Привозила она в деревню одни гроши, потому что много на этой капусте не заработаешь, а товар ей под реализацию никто на рынке не давал.
Я предложила Любке работать вместе, и она с радостью согласилась. И потекли наши веселые будни.
Знакомые грузины, что давали товар под реализацию, часто надолго исчезали, приезжали новые, незнакомые. Здесь уж приходилось крутиться изо всех сил.
Приезжим усталым и запыленным мужикам хотелось расслабиться и оторваться в чужом городе, и поэтому все они, без исключения, предлагали встретиться. А мы с Любкой – бабы видные, у нее одна пышнючая грудь чего стоила.
Вот и приходилось - и не отказывать вроде, и не соглашаться, а продолжать тянуть эту невинную любовную игру со всеми ее обещаниями, стреляниями глазок, всеми этими многочисленными женскими хитростями: «Ах, сегодня не могу, не могу, а вот завтра, а вот завтра», без которых обойтись было просто невозможно. А там, глядишь, назавтра огромные пустые фуры благополучно отправлялись в родные края. И чудом сохранившие невинность мужья привозили домой в целости и сохранности нерасплесканную в чужих краях мужскую неж¬ность.
А нам с Любкой оставались в награду самые лучшие, самые сочные и самые крупные- бережно собранные хозяевами, обольщенными великими надеждами, великолепные гроздья винограда.
И мы обвязывали эти зеленые, черные, и красные кисти разноцветными лентами, увешивали ими весь прилавок – к нам стекался народ со всего рынка.
Мало того, Любка выходила вперед прилавка, широко распахивала руки, в которых у нее были самые шикарные гроздья винограда, кофта на ее могучей груди в это время с хрустом разрывалась. Голос ее, как у ядовитой сирены, взмывал на всю ширь рынка и до самого неба, обалдевшие мужики шли, как завороженные кролики, и покупали, не спрашивая цену, не спуская с Любки восхищенного взора. Голубые глаза с ее сверкали, как два аквамарина! Иногда, подвыпив, она успевала не только обслуживать покупателей, но еще при этом пела частушки и приплясывала. Вот такая она была, эта Любка!
Иногда мы с ней тоже попадали впросак. Виноград привозили в огромных ящиках, кисти были пересыпаны каким-то белым порошком и переложены газетами, ящики были плотно заколочены. Часто приходилось эти ящики брать, не глядя, за наличные деньги. Откроешь его - этот ящик, а все гроздья винограда обсыпаны сгнившими ягодами, пока оберешь кисть – глядь, а это не кисть, а обглоданная сороконожка.
А раз, слава богу, хоть под реализацию, взяли восемь ящиков с виноградом, выдернули доски с огромными ржавыми гвоздями, разорвали пожелтевшую газету – и ахнули! Только первый слой порадовал прозрачными, сочными кистями, а под ним – сплошная гниль, аж руки вязли!
Мы с Любкой думали недолго. Сняли со всех ящиков верхние слои – получилось два великолепных ящика, остальные крепко-накрепко заколотили теми же досками с ржавыми гвоздями и вечером сдали хозяевам. Не успели, мол, продать. Не успели, и все тут. А на следующий день благоразумно не вышли на работу. И правильно сделали.
Оказалось- эти обманщики продали ящики какому-то крупному начальнику в городе, у которого была свадьба. И досталось им по самое «не могу», и поделом досталось. И перед «срочным» выездом из города они долго рыскали по рынку в поисках нас с Любкой. И спасли нерусские продавцы, клятвенно заверив, что нас на рынке они видели впервые...
А бывали случаи совсем наоборотошные. Привезли раз фуру с персиками. А персики лежат в ящиках такие зеленые и сморщенные, их никто из продавцов не берет, тем более что ящики стоят дорого.
А меня вдруг будто бес под ребро толкает: бери, мол, бери, и все тут. Я послушалась и купила один ящик. «Дура ты, дура», – крутила у виска Любка. Но делать было нечего. Надо было вернуть хотя бы свои деньги. Засучили мы с Любкой рукава, достаем первые персики – о боги мои!
А под ними, зелеными и некудышными, были ровными рядами аккуратно уложены чудные, бархатистые, огромные, томящиеся от избытка сока фрукты. И так – до самого дна ящика! Мы с Любкой забросали персики бумагой и со стонами и воплями «ах они гады, ах, что наложили» (это чтоб обмануть соседей) со всех ног рванули к этим «гадам», чтобы любыми мольбами уговорить их давать эти персики только нам, одним лишь нам. Удивленные хозяева согласились. И сдержали свое обещание. Мне кажется, что они и сами не знали, что за чудный товар они привезли, ведь они тоже его где-то закупили.
А у меня в этот день был у сына день рождения, а вечером он уезжал в другой город на шахматные соревнования. Я спешила домой, оставив Любку разбираться одной со всей этой горой персиков. Она справилась с задачей блестяще, вывалив мне на следующий день кучу денег. Я обожала эту Любку!
Было у нее две слабости – любовь и выпивка. Понравился ей на рынке один интеллигентный красавец, грузин Зураб. Был он молодой, с крупными черными глазами, я почему-то дала ему кличку Лопата. Не устоял он перед Любкиной страстью. Да и кто мог устоять перед ней!
Но она влюбилась в него так неистово, какова и была вся ее необузданная русская душа. Вскоре она и прохода на рынке не давала этому несчастному Зурабу. Ей нужно было, как она говорила, его всего и много. Да еще к тому же муж ее, заподозрив неладное, стал часто приезжать к нам на рынок и подглядывать за Любкой. Был он такой неказистый, маленький, весь какой-то сморщенный, с заплывшими пьяными глазками, что я отлично понимала Любку .
То ли не выдержав такого шквала чувств, что обрушила на него Любка, то ли из-за мужа, ревность которого с каждым днем раскалялась (он, напившись, орал на весь рынок, что зарежет жену и застрелит себя), то ли от всего сразу, но Зураб стал не только избегать ее, но и открыто издеваться.
Приглашал ее в рыночную «Кавказскую кухню», набирал ей всяческих закусок и напитков и тут же исчезал, даже не заплатив. Сколько слез пролила Любка на моей груди, и я не в силах ей была помочь! В любви она была совершенно беспомощна, как ребенок, и до последней минуты, когда и последнему ежу все было понятно, хранила в своем сердце великие надежды.
И тогда,- так как вся она состояла из крайностей,- Любка с отчаяния решила назло Зурабу закрутить любовь с немолодым, но очень богатым Салехом, который был нагл, груб и к тому же еще и старый. Он наобещал ей кучу подарков, водить каждый день в «Кавказскую кухню» – Любка и повелась. Она не уехала домой и осталась ночевать у Салеха.
На следующий день я не узнала своей Любки... Вся потухшая и безжизненная, с обкусанными губами и с пугающими глазами, из которых, казалось, высосали весь божий свет, стояла она передо мной. У меня сжалось сердце...
Она схватила меня за руку и потащила прочь с рынка. И только далеко-далеко, когда весь рынок потонул в деревьях, она, наконец, остановилась и заговорила. А потом и горько, как маленький ребенок, заплакала. И я выслушала всю ее печальную историю .
«Ведь он знал, знал, что я замужем, – плача, говорила она, расстегивая платье, и я с ужасом смотрела на ее нежную кожу, на ее плечи и грудь, сплошь покрытые синяками и кровоподтеками. – Если бы ты только знала, что он со мной вытворял, если бы ты только знала... Как это все было гадко, как гадко... Как я покажусь мужу? Как я вообще смогу показаться на рынке?»
Я старалась, как могла, но была не в силах ее утешить. Она была убеждена, что весь рынок узнал о ее падении. Она была в отчаянии. Как неземная страстная бабочка, завороженная блеском и огнем рынка, она, доверчиво поверив его пьянящей веселости, больно и безнадежно обожгла свои крылья и навсегда исчезла.
Я никогда больше не встречала Любку. Я даже не знала, из какой она деревни и как ее фамилия. Я скучаю по ней…