Он не мог произнести ни слова, его глаза ударялись в точку расположенную где-то между вечностью и влагой опрокинутых временем стен. В то же время он не видел ровным счетом ничего, так как все его мысли были нагло сворованы дымом дешевых сигарет, которые он так страстно курил от нищеты дарованной ему обстоятельствами жизни.
Выражение его лица кричало о тысяче пар сапог, которые, так или иначе, оставляли болотный след в его душе, брезгуя красотой его собственного мира.
Своим дыханием он вводил в заблуждение саму госпожу смерть, так как отсутствие воздуха в его легких не свидетельствовало о том, что он умер. Чего еще следовало ожидать от человека, который не ощущал даже боли из-за пресыщения ею?
Он не мог больше думать о том, чего нет, его мозг не выносил такого отожествления с глупостью. Трудно было не увидеть это глядя прямо в холодную серость его глаз, которые, не смотря на дикость, искрились светом, подобного которому я не видел прежде и не увижу больше никогда.
Его ненависти хватило бы на целую вечность. Но зачем ему вечность, если в каждом миге он мог убивать себя тысячу раз. Он не любил глаза людей не потом, что они светились искусственным неоновым светом, а потому что не способны были разглядеть мысли рожденные в его сердце. Ведь все что они видели – это то, что сердца у него нет. Они считали его обманщиком, а он просто имел свое представление о каждом миге жизни.
Небрежный, беспризорный, облаченный в дым и холод - он собирал себя по крошкам, чтобы не исчезнуть вовсе…
Его звали Генрих. Он был моим лучшим другом и останется им навсегда. Таким он мне показался, когда я впервые увидел его сидящим под заброшенным мостом, который был нашим преданным домом долгое и счастливое время. Таким он оставался до конца нашего бренного пути.