В последнее время он начал замечать, что рисует птиц. Происходило это, когда Ник говорил с кем-нибудь по телефону или просто вживую. Подрагивающие прокуренные пальцы сами тянулись к карандашу, левая рука нервным движением пододвигала ежедневник, и вот уже на его страницах появлялись очертания туловища, крыльев и обтекаемой головы.
И, как на зло, нечем было заточить карандаш. Обломанный кончик делал линии бархатистыми и широкими, а это раздражало, так же, как раздражает распушенный кончик нитки, когда её требуется вставить в игольное ушко. Не было в этих линиях желаемой четкости, как в затупившемся самурайском мече. С одной стороны линии говорили об изображаемом объекте, а с другой стороны прятали его в своей рыхлой нежной бархатности. Из-за того, объект терялся в некоей дымке. Он словно был и не был, а это наводило Ника на вопрос о его собственном существовании. Порой это доводило его до немого бешенства. Тогда, отбрасывая карандаш в сторону, он начинал кусать нижнюю губу.
Как-то Ник нарисовал птицу, когда был на конференции. Это было рабочее собрание, проходящее по IP-телефонии. Собрали всех менеджеров и завели старую песню. Говорили о показателях, о развитии, а потом заговорили о реструктуризации: кого-то должны были повысить, кого-то понизить, а некоторых и вовсе сократить.
Ник почувствовал, что в голове (а именно в затылке) образовался тугой резиновый мячик. Мячик попытался кататься в тесном субарахноидальном пространстве, но у него ничего не вышло. Тогда он остановился и превратился в чугунную гирьку. Гиря разделилась надвое: одна осталась лежать в затылке, а вторая упала на сердце и стала его мять.
Чтобы умерить боль, Ник взял карандаш и начал рисовать. Крылья у птицы были треугольные и грубые, туловище черное, а клюв острый, как кончик копья. Когда с основным рисунком было покончено, его начала окружать сеть с треугольными ячейками. Казалось, будто ячейки – это продолжение птицы. Её крылья постепенно вязли в сети и казалось, что вот-вот раздастся мучительный крик. Вскоре сеть превратилась в твердую тесную кладку треугольных кирпичей, в которых мало-помалу замуровывалась птица. Теперь у неё не оставалось надежды на освобождение.
Во время рисования Нику приходила на память фраза ведущего программы о животных: «Когда ваши труды увенчались успехом и желанная птица поймана, знайте, что сделано только полдела. Ведь прежде, чем пернатый станет питомцем должно пройти время. От того как будет содержаться птица, зависит не только её пение, но и сам факт выживания».
Наряду с этой появившейся привычкой рисовать карандашных птиц, Ник заметил в себе пристрастие подолгу разглядывать обложку недавно подаренного ежедневника. Того самого, где день ото дня рождались все новые птицы. Ежедневник был маленький, размером в ладонь, с легкими разлинованными папиросными страницами, шелковистым шнурком закладки и резинкой, не дающей ежедневнику раскрыться. На обложке был изображен итальянский собор, мост перед ним и дорога, со стоящим на обочине автомобилем.
Ежедневник подарила одна девушка. Жила она в другом городе и внешне никак не была связана с Ником. Не связана ни родственными, ни должностными, ни профессиональными связями. Тем не менее, Ник не мог не признать, что между ним и ею существовала связь метафизическая, называемая во французских романах связью романтической, духовной. О том, знала ли девушка об этом, Ник не мог утверждать. Скорее она абсолютно об этом не знала, а лишь дарила приятную мелочь к новогодним праздникам, даже и не предполагая, какой неожиданный эффект это вызовет в Нике. В свою очередь, как она могла не подозревать об этом, если на одном совместном мероприятии в ресторане он и она танцевали два медленных танца. Ник держал её хрупкую талию, обтянутую черной тканью платья. Держал её хрупкие пальчики в своих и наполнялся тонкой розовой аурой благоговения.
Если же вернуться к самому ежедневнику, то вскоре стало ясно, что на его обложке изображен собор святого Петра в Риме. Фото было выполнено в желтоватом свете. Он струился из каждой мелкой детали. Стены собора были, будто древние кости титанов. Нежное голубое небо светилось над главным куполом божественной непорочностью глаз ангела. Великий Микеланджело проектировал собор в 16 веке, но умер, не увидев результатов своего труда.
Ник аккуратно притрагивался к обложке ежедневника, ощущая кончиками пальцев исходящее от изображения тепло. Обложка была приятно шероховатой, а по левому краю, накладываясь на образ собора, столбиком шла вязь белых букв. Надпись была не различима и была на латинском. В верхнем левом углу изображалась марка, припечатанная почтовым штампом. На марке мелко показывался сельский пейзаж, а внизу подпись гласила: Italia520.
Связывая в пространственном континууме все факты, Ник протягивал ниточки от почтовой марки с сельским пейзажем к верхушке главного купола собора, а затем к надписи Italia520, через которую неизменно попадал на страницы ежедневника, где разлинованное пространство бороздили черные карандашные птицы с растекшимися, будто туш на глазах плачущей девушки, краями. Птицы бились в плотных треугольных ячейках сети и раскрошившийся грифель карандаша, как тупой самурайский меч, не мог рассечь эту ловушку.
В свою очередь, плачущие края птиц тревожили Ника, рождая в его душе невротическое предчувствие. Чудилось, что где-то в глубоком подземелье собора святого Петра, забившись в угол, рыдает маленькая девушка. Приступы рыданий и холод сотрясают её тело. Ей плохо, и вот-вот с ней произойдет что-то ещё более ужасное.
Было ещё кое-что, не дававшее ему покоя. Мертвые часы. Точнее, умирающие. Появляясь утром в офисе, Ник неизбежно прилипал взглядом к их круглому циферблату. Стрелки давно уже застыли на тридцати семи минутах девятого. Часы как будто умерли, но секундная стрелка продолжала агонию. Старческой дрожью она пыталась сдвинуться с места, но возвращалась назад. От взгляда на эту бесцельную борьбу, внутри мутным осадком вспенивалось разочарование и Нику начинало казаться, что он и сам, как эта стрелка не живет, а лишь пытается преодолеть одно жалкое деление на циферблате.
Ему сразу вспоминался давний тренинг, когда ведущий попросил участников объяснить, что такое время. Ник помнил, с каким юношеским задором он вышел к доске и продемонстрировал всем, что природа времени скрыта в секундной стрелке. Впереди неё умещается все наше будущее. За ней медленно остывает умирающее прошлое, а на ней – на тоненькой соломинке шириной в волос – пытается удержаться настоящее, перерождаясь в каждый миг.
Исследование положения стрелок, а именно – дрожащей секундной, привело Ника к стиху Евангелия от Марка: «Иисус же, видя помышление сердца их, взяв дитя, поставил его пред Собою и сказал им: кто примет сие дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто примет Меня, тот принимает Пославшего Меня; ибо кто из вас меньше всех, тот будет велик»[1]. Но потом он понял, что ошибся на час. Вспомнил он также, что секундная стрелка тщится перепрыгнуть на одно деление вперед. Тогда он получил следующие слова: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?»[2].
Неизвестность, будто зеленый болотный туман, нахлынула на жизнь Ника. Причиной тому был приход всех этих странных событий. Воспользовавшись программой скайп, Ник позвонил своему старому другу, чтобы развеять хотя бы часть тумана. Старый друг слушал терпеливо. Смотря на экран ноутбука, он сосредоточенно следил уставшим взором за движением губ Ника.
- Ты говоришь тупой самурайский меч!? А знаешь ли ты, что именно он стал причиной смерти великого мастера кэндзюцу Китабатакэ Томонори. Ночью двадцать пятого ноября 1576 года в своем фамильном замке этот великий воин был предан. Его вассал подкупил охрану и слуг. Когда наемные убийцы ворвались, охрана не подняла тревогу. Мастер выхватил свой меч и одним ударом поразил нападающих, но меч был туп, так как подкупленные слуги испортили его накануне. Сёгун был убит. Он хрипел, истекая кровью, но улыбался, ибо нет ничего прекрасней для самурая, чем такая великая смерть.
Перекладывая в уме полученные факты, Ник начал страдать от головокружения. Он заглянул в соседний офис к диспенсеру, чтобы налить себе воды. Проходя мимо телевизора, услышал кусочек речи ведущего новостей: «Сталкинг – это современная злободневная проблема Италии. По сообщению итальянского информагентства в 2009 году 520 человек было арестовано и 2950 было выдвинуто обвинение в преследовании и домогательствах…». Тонкая ниточка идущая от почтовой марки с надписью Italia520 превратилась в толстый канат. Теперь Ник понимал, что этот канат протянут к колоколу в соборе святого Петра. Вот только колокола там не было.
Ник повторял себе лишь одно: «Микеланджело… Микеланджело… почему же ты не сделал там колокол». Ведь будь там колокол, он неизменно бы сейчас звонил, не давая заснуть тем, кто отвечал за спасение. Ник не понимал, кого нужно спасать и кому нельзя спать, но не считал необходимым тратить время на решение этой задачки. Казалось, что самое главное он уже знал.
Запутавшаяся в паутине секунд стрелка дрожала. Дрожало и что-то в груди у Ника. Воздуха не хватало и он пил глубокими глотками холодную воду, вытирал пот со лба и рисовал полуистлевших черных птиц затупленным грифелем. Бумага жалко стонала и рвалась, а сквозь образовавшиеся дыры на него смотрели ещё птицы, уже практически издохшие в треугольных ячейках сетей.
Ник осознал, что больше не может держать их.
Они встретились с ней в кафе «Амстердам». Там варили кофе с ароматом Венеции, и давали посетителям ватман бумаги и карандаши. Пока Ник ждал её, он настороженно смотрел на стаканчик с карандашами и на свои пальцы, которые уже привычно тянулись рисовать птиц. Чтобы хоть как-то отвлечься, Ник вертел в руках салфетку, а когда она развернулась внутренней стороной, то он прочитал:
«Птица, пойманная в сеть
Не бойся – ей больше не петь
И времени кованая клеть
Не даст ей улететь».
Она пришла. В последний момент уклонилась от поцелуя. Губы Ника скользнули по её щеке. Получилось глупо и обидно. Её черные волосы напоминали крылья воронов. Ник вспомнил, как однажды шел по дороге в тумане. Вороны сидели на обочине и при его приближении тяжело отрывались от земли, громко шелестя крыльями. Казалось, что и она сейчас вдруг вспорхнет и, разбив окно, унесется в холодное черное жерло ночи.
Ник думал о предстоящем диалоге. Он не мог смотреть ей в глаза. Она не могла смотреть в глаза ему.
- Почему ты не сказала о ребенке? – спросил Ник.
- На это было миллиард причин. – ответила она.
- Назови хотя бы одну. – настаивал он.
- Сколько не перебирай, а главная всегда на поверхности: потому что он не твой. – ответила она, но соврала. Ник знал, что эта причина была не главной.
Не сказав и двух слов, он уже чувствовал себя погано. Он чувствовал себя подонком. Ничем уже нельзя было это испортить и потому он схватил красный карандаш. Кроша остро заточенный грифель, разрывая плотную бумагу, он принялся рисовать птиц. Но ничего не выходило. У птиц отваливались крылья, проваливались носы, распадались тела.
Она засмеялась, глядя на его напряженный сморщенный лоб.
- Если хочешь выпустить птиц, нарисуй их лучше в яйце. – сказала она со смехом, но потом что-то вспомнила и резко заплакала. Плакала она беззвучно и спокойно. Слезы просто бежали по её щекам, и она вытирала их прядью волос.
Оказалось, что у неё замершая беременность. Это означало, что ребенок сделал паузу в своем развитии. Ребенок задумался о том, стоит ли ему вообще рождаться. Слезы все бежали по её щекам. Открыв сумку, она стала искать платок, но он все не находился. Тогда ей пришлось выкладывать из сумки разные вещи. Так на столе появилась точилка для карандаша. Нику показалось, что вдалеке раздался звон колокола. Он абсолютно осязаемо почувствовал, что точилка это ключ, и потому резко схватил её и начал затачивать карандаши.
Ник вытащил свой ежедневник. Вместе они стали рисовать птиц в яйцах и, как она ему и предрекала, сеть больше не могла иметь над ними власть.
Через пару дней, Ник, заглянув в ежедневник, обнаружил, что скорлупа на яйцах покрылась мелкой сеткой трещин. Он ощутил бьющиеся за скорлупой горячие сердца. Взяв внеочередной отпуск, он уехал на побережье, снял маленькое уютное бунгало и стал ждать. По вечерам он выносил на пляж плетеный стул и читал при свете фонаря. Утром пил на террасе кофе и ел омлет с беконом.
Однажды, в обед ежедневник раскрылся и зашелестел страницами на ветру. Громче его страниц, хлопали крылья сотен тысяч птиц. Ник побежал к утесу и там, раскрыв ежедневник, позволил каждой птице вспорхнуть в небо. Глядя на пустые страницы, он смеялся и плакал, потому что чувствовал опустошение и вместе с тем удивительную легкость. Птицы некоторое время кружили над утесом, а затем сбились с стаю и поднялись высоко в небо. Вскоре они превратились в сходящееся клином многоточие, постепенно испаряющееся с лазурных глазах небосклона.
Вечером она позвонила и с тихой улыбкой счастья сообщила, что ребенок снова начал развиваться.
Вернувшись с побережья, он вышел на работу. Зайдя утром в офис, Ник с облегчением увидел, что часы пошли. Секундная стрелка больше не дрожала, а свободно неслась по белому циферблату. Она с радостью смотрела в будущее, оставляя позади себя прошлое и позволяя настоящему рождаться каждое мгновение.