«Хорошо то, что хорошо кончается», – подумал Сергей Прокофьев и решил написать балет «Ромео и Джульетта» со счастливым концом. Не распространяясь слишком широко о своей задумке, он приступил к работе в 1935 году. По его мнению, основной аргумент замысла должен был соответствовать вопросу чисто хореографическому: «Когда в последнем акте оба героя умирают, как же они могут после этого танцевать?» Надо отметить, что начав работу, Прокофьев ощущал определенное беспокойство, потому что до него к знаменитой теме Шекспира обращались 14 композиторов. Однако только у Чайковского, в Увертюре-Фантазии «Ромео и Джульетта», звучал жизнеутверждающий, светлый финал.
Художественный совет Большого театра, заказавший композитору музыку для нового балета, целых шесть месяцев обсуждал вопрос о том, имел ли Прокофьев моральное право вносить «отсебятину» во всемирно известное произведение. В результате затянувшихся дебатов пуритане-консерваторы победили и композитора попросили переписать финальную сцену. К великому сожалению, из-за возникших перипетий балет не был включен в концертную программу ни в 1936, ни в следующем году. Зато коллеги из города Брно взяли и поставили спектакль у себя. Узнав об этом, руководители советской культуры посчитали позором факт премьеры русского балета не на родине, а в Чехословакии, и вскоре труппа Кировского театра, под руководством Л. Лавровского, спешно приступила к репетициям «Ромео и Джульетты».
Несмотря на бесконечные жалобы балерин о невероятной трудности танцевать под музыку, у которой «то и дело менялся ритм, и не было никакой мелодии», 10 января 1940 года премьера балета в России все-таки состоялась. К огромному удивлению руководства театра и главного хореографа, не раз намеревавшихся отменить спектакль, балет прошел с огромным успехом и с тех пор встал в один ряд с балетами П. И. Чайковского по своей популярности и совершенству.
Мне почему-то кажется, что идея Прокофьева сделать финал «Ромео и Джульетты» счастливым заключалась не только в вопросе хореографическом, а еще и в том, что такова была сущность его творческой личности – быть оригинальным. Поэтому, например, он никогда не включал в свои произведения фрагменты музыки других композиторов или темы из фольклора. (Единственным исключением является «Увертюра на еврейские темы», которую Прокофьев написал в Нью-Йорке осенью 1919 года, по просьбе своих соучеников по Петербургской консерватории, зарабатывающих в Новом Свете игрой на музыкальных инструментах.)
Полагаю, что именно в силу нетрадиционного взгляда на мир Сергею Сергеевичу совсем не хотелось, чтобы шекспировские влюбленные умирали, а с ними заодно погибала бы и любовь. Давайте с вами на секунду задумаемся: а вдруг именно из-за скоропостижной гибели Ромео и Джульетты мы чаще всего считаем любовь чувством проходящим и кратковременным? А иногда вообще превращаемся в циников и позволяем себе подсмеиваться над влюбленными друг в друга людьми: «Тоже мне, нашлись Ромео и Джульетта!» Словно в настоящей жизни такого и быть не может, а только существует в книжках.
Стандартность мышления и принятие вещей за догму подчас мешают нам раскрепоститься и относиться к окружающей жизни по-новому, без затемненных очков на глазах. И вот я, решив сделать хоть небольшой шаг к оригинальности, в начале статьи вместо привычного слова «художник» написала слово «маляр». И хотя оно происходит от немецкого «maler», то есть живописец, в нашем языке несет значение ремесла окрашивать всевозможные поверхности, и практически не имеет в себе намека на искусство. Вот и однокоренное с ним слово «малевать» обозначает неумело и небрежно рисовать красками. Я же употребила это слово не просто по причине того, что меня поражают его звучность и емкость, а то, что я расслышала в нем созвучность со свободой – то есть рисовать так, как ты хочешь, без правил и без уставов.
Паутина моих мыслей разрасталась все больше, и я вспомнила об известном классике немецкой музыки П. Хиндемите и его симфонии «Mathis del Maler» (Художник Матис). Ровесник С. Прокофьева и выдающийся музыкант посвятил это произведение Маттиасу Грюневальду – художнику эпохи Возрождения, человеку одаренному высочайшим художественным мастерством и пониманием своей миссии, который в начале XVI века переживает наступление новой эпохи и неизбежную ломку общепринятых взглядов на искусство и жизнь. Мне показалось поразительным, что оба композитора обратились к персоналиям одного и того же периода времени и посредством музыки заговорили о любви и свободе. И кроме того оба произведения впервые были исполнены в конце тридцатых годов, во время сталинского и гитлеровского режимов подавления свободной мысли.
Для тех, кто верит в любовь, сообщаю, что балет Прокофьева «Ромео и Джульетта» со счастливым концом не пропал. Спустя 73 года после его написания, хореограф Марк Моррис восстановил балет по партитурам, найденным Саймоном Моррисоном в Государственном Архиве в Москве, и поставил его на Фестивале Bard SummerScape в Нью-Йорке.