электронную книгу можно купить здесь:
MyBook - https://mybook.ru/author/yuliya-dobrovolskaya-3/
и здесь:
Litres - https://www.litres.ru/uliya-dobrovolskaya-13779248/
ниже - часть текстов для ознакомления.
ГОРЬКИЙ ЗАПАХ ОСЕННЕГО ЛЕСА
короткая проза
ISBN: 978-1-105-51686-3
Горький запах осеннего леса
Юлия Добровольская
All rights reserved
Copyright © 2012 by Julia Dobrovolskaya
Copyright © 2012 by Maria Roze
Copyright © 2012 by Oleg Yarovenko (photo at the cover)
О прозе Юлии Добровольской
Если бы надо было навесить ярлык на Юлину прозу, я бы выбрала "гедонистический экзистенциализм".
Такая литература просто нужна. Она теплая как летний мёд, мягкая, как кожа молодого тела, приятная, как свежие фрукты, обнадёживающая, как утренний ветер... Ужасно хочется, чтобы такие книги читались в ранней молодости, когда закрепляются принципы, представления, схемы поведения, пусть как можно больше людей обратят внимание на простые принципы устройства жизни – счастье есть, его не нужно добиваться, бороться, сражаться с миром, с собой, его нужно видеть, брать, чувствовать, жить.
Героини романов и повестей Добровольской очень разные женщины, но объединяет их одно – внутренняя свобода, которая либо дана изначально, либо неизбежно прорастает, крепнет и меняет взгляд на всё.
Каждая книга Юли – манифест. И главное в этом манифесте – призыв к той самой осознанности, призыв к проживанию жизни, а не прозябанию в рамках стереотипов, навязанных нелепых догм, слепо принятых как руководство и жизненный план. И самое ценное, что во всех таких разных историях, героиня приходит к этой осознанности, и происходит это убедительно и достоверно, чувствуешь, как автор сопереживает персонажам, любит их, любит жизнь вообще, любовь эта всеобъемлюща и созидательна.
Мария Розе
***
СОДЕРЖАНИЕ:
РОМАН ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ
ЖЕЛЕЗНАЯ ДУША
ЗВОНИТЕ НАМ ПРЯМО СЕЙЧАС!
ГОРЬКИЙ ЗАПАХ ОСЕННЕГО ЛЕСА
ВТОРОЙ ФИРМЕННЫЙ
СЛЁЗЫ ЮЛИИ
ПРОСТО ВОСКРЕСЕНЬЕ
PAZZO DI LEI. БЕЗ УМА ОТ НЕЁ
***
Купить электронную книгу - $0.99
Купить бумажную книгу - $4.99
здесь:
(скопировать полностью в строку браузера)
***
РОМАН ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ
После долгого поцелуя у едва захлопнувшейся двери дыхание обоих сбилось на поверхностное и неровное. Но потом быстро вернулось в обыденный ритм.
По чашке кофе: ему чёрный, ей со сливками.
Пили молча. Да и о чём им разговаривать? О любви друг к другу? Так об этом не разговаривают. Словами, во всяком случае… А обо всём остальном и словами – о работе, семье, планах на жизнь и отпуск – они в другом месте говорят.
Вот позавчера, в субботу они встречались по спонтанно возникшему поводу. Её мужу презентовали неимоверных размеров бутылку виски - подобные выставлены в супермаркетах с такими многозначными ценниками, что она даже не пробовала вникать в их стоимость - ну и не откупоривать же в одиночестве! Быстренько соорудили крылышки барбекю, не слишком задумываясь о сочетаемости напитка и блюда: мы, народ простой, неискушённый, если это напиток, то вот это - закуска. И позвонили, разумеется, самым близким. Так вот, позавчера она узнала от его жены, что младшая, слава богу, наконец-то стала девушкой – все дружно переживали: шестнадцатый год, а ничего…
Он расслабил узел галстука.
Она откинула голову, тряхнула волосами, скрутила их в жгут и завязала на макушке узлом. Они, конечно, рассыплются, но это потом.
С шершавым свистом шёлковый галстук юркнул концом в петлю и повис в его руке укрощённой серой змейкой.
Она сняла кольца и положила рядом с чашкой.
Дальше опять был его ход. Он принялся расстегивать рубашку: верхняя, самая тугая пуговица, три на груди, две на животе.
Она отёрла салфеткой остатки помады с губ.
Он скинул пиджак и выпростал рубашку из брюк.
Она поднялась со стула, подошла к дивану и потянулась за бельём, лежащим в пакете на кресле рядом.
Он лёгким движением разложил диван.
Она привычно быстро постелила бельё.
Теперь они стояли лицом друг к другу.
Она сняла джемпер.
Лифчиков она не носила отродясь. Грудь уже была не такой упругой и молодой – возраст, трое детей – но она не стеснялась себя, она знала, что для него это не имеет значения.
Обычно им хватало пары часов.
Если вдруг выдавалось больше времени, это их только радовало. Если меньше – не огорчало: сладость близости вообще перечёркивала все огорчения жизни. Да и настоящее огорчение постигло их лишь однажды.
Случилось это тридцать с небольшим лет тому назад.
* * *
Весенний день словно был создан для праздника.
С утра по городу полоснул внезапный озорной тёплый ливень. Он был таким задорным, что, казалось, именно после него так же внезапно и разом рванула наружу затаившаяся в лакированных почках зелень.
Каштаны выставили свои бледно-зелёные вопросительные ладошки, будто проверяя: что, дождь уже кончился, можно выходить?
На липах появились сонные резные листочки – не такие энергичные и смелые, как на каштанах, но тоже полные любопытства.
Трава потянулась в рост – казалось, даже слышен шорох, с которым самый шустрый верхний росток выползал из объятий нижнего, нижний из едва оформившегося, а едва оформившийся – из земли.
В этот день было много свадеб. И в том числе – их.
Все свадьбы похожи одна на другую – с цветами, шарами, гостями, криками «горько», смехом, песнями до хрипоты и танцами до упаду. И у них всё было, как у всех.
Было им по двадцать одному году. Он недавно вернулся из армии. Она заканчивала четвёртый курс своего любимого университета на своём любимом факультете философии.
Как получилось, что в столь судьбоносный день они оказались в разных местах: он в кафе «Радуга», а она в студенческой столовке?..
Вот так и получилось. Не они первые, не они – к несчастью – последние.
Они дружили со школы: учились в одном классе и жили в соседних подъездах.
Однажды, в конце десятого, перед самым выпускным, он её поцеловал.
Потом они признались друг другу в любви.
Потом его призвали в армию, а она поступила в университет.
Потом они поссорились в письмах и решили независимо друг от друга: это было несерьёзно, школьная любовь – всего лишь репетиция Настоящей Большой Светлой Любви под названием «Форэвэ тугезэ».
Когда он вернулся, она уже дружила и даже целовалась с мальчиком из своей группы.
(продолжение в сборнике)
***
ЖЕЛЕЗНАЯ ДУША
Современный жестокий городской романс
Однажды она получила письмо.
Открывать медлила, будучи научена недавним горьким опытом, когда, раскрыв какой-то аттачмент, она загубила всё, что было в её железке – а было там немало, если не сказать, вся её жизнь. Творческая, по крайней мере. Ну и переписка за год с небольшим… Правда, к счастью, всё, кроме начатого, было распечатано. И всё же, предмета для огорчения хватило выше крыши: сканируй теперь каждую страницу, да через файнридер пропускай… На месяц работы. Если не на два. Адресную книгу вообще не восстановишь – кто же это адреса электронные запоминает? Собственный и то порой не вспомнишь.
Получила она письмо от незнакомого какого-то Alex’а.
Небольшое – кило триста.
Спам, небось, подумала она.
Но что-то… что-то не дало ей порвать это письмо не читая.
Сохранила, пропустила через антивирусник. Открыла. А там – абракадабра полная.
Ну и фиг с ним, снова сказала она решительно сама себе.
Но опять что-то не позволило нажать ей на кнопку бесследного уничтожения… точней, на две кнопки.
Раскодировала таки. Слава богу, не транслит – терпеть не может она этих ленивцев, которые не удосужатся себе клавиатуру заменить да программку поставить… Вот сестра в Германии уже три месяца, а всё клацает на этой… ну прямо слов нет. Хорошо, хоть она сама ей может по-русски писать – сервер у той ru-вский. Там и клавиатура русская, между прочим, есть на этом сервере, но и это лень дорогой сестрице – курсором по буковкам шарить…
Ладно, читаем.
Здравствуйте!
Поздравляю Вас с Днём всех Влюблённых!
Вы меня не знаете, а я Вас знаю.
Около года тому назад я встретил Вас впервые в Вашем любимом месте. Вы ходите туда со своей подругой. С тех пор я тоже хожу туда часто. И иногда встречаю там Вас. Я встречаю Вас не только там, но чаще всего именно там.
Я думаю (и надеюсь), что Вы не замужем, или, если замужем, то не очень-то счастливы. Иначе, отчего бы у Вас были такие грустные глаза?..
Сегодня я могу сказать Вам, что я в Вас влюблён. Во-первых, прошёл почти год – а это всё же срок. Ну, и, во-вторых, сегодня можно – сегодня такой день.
Я не прошу Вас ответить мне. Но, конечно, жду и надеюсь.
Алекс
Вот такое вот деликатное послание. И что теперь с этим делать?..
На третий день она поймала себя на том, что, даже выходя в магазин, прихорашивается особенно тщательно. Особенно держится, идёт, стоит. Словно знает, что с любой стороны, из любого окна – дома ли, вдоль которого она проходит, автобуса ли, едущего мимо – её может видеть Он.
Где Он встречает её чаще всего? Ну конечно, в Париже! Крохотная кафешка, любимое их с подругой местечко.
Хорошо. Там его будет нетрудно вычислить.
Ещё через день она ответила Ему:
Спасибо за поздравление. Тронута.
Тут же ответ:
Это я тронут. Смайл
Она позвонила подруге: не хочешь посидеть в Париже?
С удовольствием, сказала та, сама хотела тебе звонить, давно не виделись.
Как всегда, болтали ни о чём. О серьёзном – буде тема возникала – они говорили по телефону, а в кафе – о чём-нибудь земном, подобающем гомону, суете и громкой музыке.
Она сказала, что взяла абонемент на шейпинг – скоро весна, неплохо бы в тонус податься.
Подруга заказала у знакомой художницы новое парео – ей по случаю достался большой кусок роскошного дорогущего итальянского шёлка золотистого цвета. Если по нему писать красным и зелёным получаются умопомрачительные оттенки…
Она незаметно разглядывала посетителей – ни одного мало-мальски наводящего на размышления мужчины.
Надо как-нибудь прийти без подруги, решила она.
Вечером отправила письмо:
Ловлю себя на мысли, что всюду ищу Вас. Вы лишили меня покоя.
Ответ не заставил себя ждать:
Надеюсь, не до такой степени, чтобы Вы на меня рассердились…
И смайлик в конце.
Она помолчала два дня – пусть помучается в сомнениях.
А между делом решила зайти на кофеёк в свой любимый Париж, мимоходом – шла в книжный за сиди-эрвешками.
Посидела. Кофе, сигарета. Никого. Ну ни-ко-го! Нет, мужчины были – трое. Но ни один из них не тянул на него.
Дальнейшее можно смело опустить.
Была переписка. Он не был нахален, развязен, даже сколько-нибудь назойлив. Тем и взял нашу утонченную героиню.
Всё чаще она захаживала в свой любимый Париж.
И однажды…
Однажды застала там свою подругу.
– О! Привет!
– Привет!
– Ты одна?
– Одна. И ты одна, вижу.
– Да вот, шла мимо. Кофейку захотелось.
– Ну-ну…
Посидели, поболтали. Разошлись.
– Пока!
–До скорого.
Через несколько дней – там же встретились.
– О! Привет!
– Привет!
– Ты одна?
…
А переписка – своим ходом.
А страсти – близки к точке кипения.
А она уже спать не может: до утра пытается представить себе Его, пока с рассветом не засыпает в любовном бреду.
А потом в таком же бреду – по городу бродит.
А в Париже – ни одного лица, замеченного в завсегдатайстве.
И вот – наконец-то!
– Я больше так не могу. Алекс.
– Я тоже больше так не могу.
– Давайте встретимся.
– Давайте.
(продолжение в сборнике)
***
ЗВОНИТЕ НАМ ПРЯМО СЕЙЧАС!
4.
Ну, я и позвонила. Хотя раньше не то чтобы не играла в подобные игрушки, а даже не задерживала взгляда на разных этих «мудрых» тёрках-швабрах-тренажёрах. И уж тем более не вглядывалась в «кольца и серьги оригинального дизайна» – если это оригинальный дизайн, то вы меня простите... не дотягиваю, видно.
А тут... Что меня задело? Во всяком случае, не цена. Или не только цена, скажем. Хотя цена была до неприличия доступной на фоне всех остальных побрякушек из разных видов и разного цвета золота «со вставками из натуральных бриллиантов». Это было очень простое кольцо с четырьмя камешками, по цене, как я уже сказала, вполне в пределах моей досягаемости.
Когда расфуфыренная барышня слащавым голосом расписывала все прелести этого колечка, а потом двумя пальчиками с ярким лаком на длинных загнутых по-ястребиному ногтях и со свежим ранением маникюрными щипцами на одном из пальчиков поворачивала его так и эдак, меня словно царапнуло по лицу пучком преломлённого света...
Нет, скорей щекотнуло... Тоже нет... Это было похоже на очень короткое прикосновение тёплого воздуха, наполненного прохладной пыльцой... Сложно, да? Но я всё же хочу найти определение этому явлению. Пожалуй, последняя формула наиболее близка к истине. Если придёт в голову что-либо более точное, я поправлю себя.
Именно это заставило меня вглядеться в картинку на экране – я пришивала пуговицу к юбке. Собственно, потому я и не переключила канал, что руки были заняты.
Я вгляделась. Не очень помню, что же я там такое необычное увидела – это было просто впечатление, вызвавшее притяжение. И я тут же набрала номер.
Соединение было странным – какие-то эфирные звуки в процессе набора вместо обычной тишины или лёгкого пощёлкивания. Меня это не смутило, я просто подумала, что, возможно, это издержки многоканальной связи.
– Да? – Ответил мужской голос.
Какой-то... ровный, тёплый... домашний, что ли.
Я ожидала услышать женский – хотя бы тот, что продолжал вещать с экрана, членораздельно повторяя номер, с которым я уже была соединена.
Ну ладно, почему бы и не мужчина? Только звучать он должен был так же, как звучат все эти белозубые крепыши, убеждающие вас в том, что вот эта вот штуковина сделает вас счастливейшим из живущих, как только вы возьмёте её в руки, заплатив «ну просто смешную цену», да ещё получите в подарок «совершенно бесплатно!» (подумайте-ка: совершенно бесплатный подарок!..) дополнительный кусок чего-нибудь.
Нет, то был голос совершенно из другой оперы.
– Э-э... Здравствуйте, – растерялась я.
– Здравствуйте, – всё так же спокойно ответили мне.
– Вот... звоню. Как вы и предлагали... прямо сейчас, – пытаюсь я шутить.
– Долго же вы собирались!
По тому, как звучал голос, я поняла, что это ни шутка, ни ошибка, а что-то... вот опять слов не могу найти... что-то необычное, что-то в высшей степени неординарное. Что-то потустороннее. И тут я ощутила то же, что и от нескольких отражённых гранями камня лучей, только уже не щекой, а всем телом.
Но – назвался груздем... Нужно было идти дальше.
– О, это вам показалось! – Игриво отвечаю я.
– Не думаю. – И тут же, без паузы: – Садитесь на четыреста восемьдесят восьмой троллейбус и приезжайте.
– Четыреста во... но у нас в городе нет такого троллейбуса.
– Есть, – решительно, но очень мягко перебили меня.
– Но... я думала, что вы доставляете на дом...
– Лучше вам приехать. – Настойчиво, но мягко.
Думаю, может и впрямь лучше – сама выберу, проверю... О том, что на дворе ночь, я как-то забыла.
– А ваш адрес?
– Троллейбус номер четыреста восемьдесят восемь. – Сказали мне, и я услышала гудки отбоя, опять же какие-то не такие... пространство, в котором они звучали, было какое-то не такое... Ну, не знаю, как объяснить.
Глянула в окно: не идёт ли снег. Если идёт, это послужит оправданием тому, что я решу не ехать никуда в одиннадцать ночи.
Снег не идёт, на градуснике минус один.
Я оделась, взяла деньги – чуть больше, чем требовалось, на всякий случай – и вышла из дому.
Едва я подошла к троллейбусной остановке, которая была в двух шагах от моего дома, как подъехал тот самый... номер четыреста восемьдесят восемь. Я села в него, не задумавшись даже: в ту ли сторону? до какой остановки?..
В ушах... – или в голове?.. – слегка потрескивало, как в телефонной трубке. Народу было немного, как обычно в позднее время. Я села к окну, чтобы узнать то место, куда я направлялась, притом, что знать его я не могла. И всё же – вдруг вывеску какую увижу подходящую.
Через несколько остановок в ушах... или в голове, а может, и из динамика раздался голос мужчины, с которым я говорила по телефону:
– На следующей остановке Вам выходить.
Хорошо, подумала я, значит, и дальше поведёт.
Я вышла из троллейбуса и повернула в арку.
3.
Эта тёмная арка! Когда мы покупали нашу замечательную во всех отношениях квартиру, единственное, что мне не нравилось, так это вот эта самая арка, ведущая с улицы во двор.
Я даже спросила у мужа: а можно тут фонарь повесить?
Думаю, можно, сказал он.
Но мы так и не сделали этого. Вот уж четвёртый год пошёл, как вечерами, входя в темноту арочного свода, я принимаю решение: всё! занимаемся фонарём! завтра же!
Не успела я вставить ключ, как замок щёлкнул и дверь открылась.
На пороге стоял муж.
– Ну, наконец-то! – Сказал он. – Хоть бы позвонила.
Я же позвонила, мелькнуло в голове и тут же вылетело.
Потому что из комнаты вылетела наша дочь.
Она обхватила меня, не давая скинуть плащ, и тихонько заскулила – это у неё был такой приёмчик: изображать беззащитного щенка, если чего-то требовалось добиться от меня или отца.
– Ну, ладно... дай раздеться... я вся мокрая.
Я раскрыла просыхать зонт, муж принял плащ и повесил его на плечики.
– Почему вы не спите? Что случилось?
– Где ты так долго была? – Спросил муж. – Я ведь и волноваться умею. Поешь?
– Нет. Я сыта. Была у Полины. Она девичник сегодня устроила по поводу своего повышения и отъезда мужа в командировку. Я же тебе вчера говорила...
– Я забыл. Прости. Но телефон-то в доме у неё есть?
– Ой, мы заболтались. К тому же я знала, что ненадолго. Все ещё остались, между прочим. Это я одна такая порядочная... Дашуня, почему не в постели?
Дашуня смотрела на меня своими большущими глазищами, в которых всегда что-то да фонтанировало. Сегодня это была загадочность.
Я перевела взгляд на мужа:
– Что происходит?
Он посмотрел на дочь, и они хором возвестили мне:
– Ты выиграла поездку в Лондонский зоопарк!
– Боже... О чём вы?..
И они мне напомнили.
Как-то раз наша активная дочь Дашуня, с которой всегда происходят самые невероятные вещи, что вошло уже в семейный фольклор, глядя какую-то передачу по телевизору, прибежала на кухню, утащила меня за собой и, не давая опомниться, сказала: мама, быстро читай вопрос и отвечай на него!
В вопросе было про Лондон, про какое-то животное, кажется, лошадь и какого-то героя – всё это нужно было проанализировать, совместить и дать ответ.
Я даже и не собиралась ни вникать в вопрос, ни думать над ответом, ни, тем более, кому-то там его – этот ответ – давать.
Но дочь одной рукой вцепилась в меня, не позволяя уйти, а другой накручивала диск телефона.
– Быстрее думай! – подстёгивала она меня.
– Даша, прекрати! – прикрикнула я, в очередной раз пытаясь высвободиться.
И тут она с ангельским выражением лица протягивает мне трубку.
– Да, мы вас слушаем! – раздался приятный мужской голос. Он звучал в трубке и с экрана телевизора. – У вас уже готов ответ на наш вопрос? Представьтесь для начала...
Пока он пытался наладить контакт со мной, мне ничего не оставалось, как прочесть таки вопрос и дать ответ на него.
– Совершенно верно! – Радостно воскликнул ведущий и повторил за мной. – А теперь не вешайте трубку, вам необходимо ответить ещё на несколько вопросов, которые, надеюсь, не заставят вас долго думать, вы же помните, где вы живёте?.. – И т.д. и т.п., он продолжал молоть всё это, а со мной уже говорил другой голос.
Этот голос показался мне до невозможности знакомым, но у меня не было времени сосредоточиться на нём. Поскольку пришлось выдавать анкетные данные: адрес, возраст, далее – по списку.
– Мы с вами свяжемся, – сказал мужчина в трубке и попрощался.
Я вдохнула поглубже, чтобы выговорить моей Дашуне всё, что я о ней думаю, но она смотрела на меня своими огромными глазищами, в которых плескалось, переливаясь через край, восхищение. А ещё гордость и мечта.
Мне ничего не оставалось, как выдохнуть и отправиться на кухню, где в раковине тоже плескалось и уже едва не переливалось через край, поскольку кран я выключить не успела, а посудная тряпка... Короче, понятно.
Через пару недель дочь встретила меня на пороге, размахивая кокой-то бумажкой, и не дав раздеться, потащила меня на почту.
(продолжение в сборнике)
***
ГОРЬКИЙ ЗАПАХ ОСЕННЕГО ЛЕСА
1.
Они встретились в кафе, выпили по чашке кофе, и он вызвал такси.
В подъезде он хотел пропустить её, но она не любила подниматься впереди мужчины и поэтому пошла за ним.
Он шёл всего на пару ступеней впереди, но ступени были такими высокими, что его рука, выглядывающая из рукава тёмного плаща, была прямо перед её лицом.
Не успев осознать, что делает, она взялась за эту руку, как берутся дети.
Он на миг замедлил движение и, как ей показалось, оглянулся.
Но она не подняла глаз.
Он очень крепко сжал её ладонь.
На третьем этаже, не отпуская руки, он открыл массивную дверь.
В прихожей было сумрачно. Ей хотелось поцеловаться с ним прямо здесь и прямо сейчас. Ей хотелось поскорей узнать его губы.
Он принял её плащ, снял свой.
В большой гостиной было удивительно уютно.
Низкий диван, низкие кресла, низкий столик, низкие стеллажи. Отсутствие свисающей из центра потолка люстры – взамен неё в нужных местах располагались несколько бра и торшер — только подчёркивало приземистость обстановки и располагало к комфортному отдыху. На стеклянном столе стояла в стеклянной вазе розово-жёлтая розочка с такими свежими зелёными листьями, что казалась только-только срезанной с летнего куста. Рядом – бутылка коньяка, два коньячных бокала, перевёрнутые кверху дном на салфетке, прозрачная миска с виноградом и мандаринами и коробка конфет.
Он предложил ей сесть.
— Покажи мне свой дом, – сказала она.
Она сказала «дом», потому что это был именно дом. Многие живут в «квартирах», но это был дом. В нём витал дух жизни, работы, интересов хозяина – его душа, одним словом. В «квартирах» же обычно всё стандартно, как в казармах, в них только спят и едят в перерывах между хождением на службу.
Он снова хотел пропустить её вперёд, но спохватился и пошёл первым.
Она взяла его за руку, как на лестнице.
Он опять очень крепко сжал её ладонь.
Из гостиной он повернул в коридор налево. Через несколько шагов этот коридор расходился в две противоположные стороны. В одном конце было две двери, в другом, напротив – одна.
— Здесь ванная, – сказал он и, щёлкнув выключателем, распахнул дверь, – а здесь уборная. – Он распахнул другую, повернулся к ней и улыбнулся.
Улыбка у него была застенчивая. Она, собственно, только такую его улыбку и знала.
Оба помещения казались очень просторными, потому что отделаны были в светлых тонах. Хотя они и были просторными – гораздо просторнее, чем в современных квартирах.
В другом тупичке была раздвижная дверь из матового стекла, она вела на кухню – большую кухню с двумя окнами. В них почти упирались ветки клёна — в том самом своём колдовском разноцветии, о котором спел поэт, и понять которое можно, только глядя на клёны ранней осенью.
— Я приготовил обед. Хочешь поесть?
— Потом, – сказала она, и оба поняли, что означает это «потом».
Из кухни он повёл её назад, в гостиную.
— Ну, здесь мы уже побывали, – сказал он и снова улыбнулся.
В противоположной от кухни стороне располагались такие же два тупичка с двумя дверями.
— Здесь я работаю.
Они вошли в кабинет, дверь которого тоже была раздвижной, и тоже из матового стекла.
Стол с компьютером, стеллажи с книгами, кресло – низкое и мягкое, как в гостиной – рядом с маленьким столиком. На нём чистая пепельница и пачка сигарет с зажигалкой.
Напротив была спальня.
— А здесь я сплю, – опять его улыбка, обращённая к ней.
Стеллажи с книгами и журналами по всему дому – спальня не явилась исключением. Низкая широкая тахта, застеленная тёмно-зелёным бельём с топорщащимися – ещё не смятыми – складками и откинутым углом одеяла. Рядом с постелью столик с будильником, блокнотом и ручкой. И, опять же, чистая пепельница с пачкой сигарет и зажигалкой.
Глядя на постель, она почувствовала, как на миг сжалась его рука, и без того крепко державшая её руку. Это было непроизвольное, конвульсивное движение – реакция на мысль, мелькнувшую у обоих. Даже не мысль... Сейчас они были как два сообщающихся сосуда, содержимое которых циркулировало из одного в другой через их прижатые ладони – если в одном сосуде поднималось давление, это сразу же сказывалось на втором.
Они вернулись в гостиную.
Он подвёл её к креслам и отпустил руку. Она села спиной к окну – это был осознанный выбор, продиктованный соображениями женщины, уже вступившей в осеннюю фазу жизни.
— Какую музыку поставить? – Спросил он.
— Твою любимую, – сказала она.
— Я люблю разную музыку...
Он обошёл кресло, вставил диск.
Зазвучал её любимый древний альбом Алана Парсона.
Откуда он знает? – подумала она, – от Андрея?.. А что, Андрей его в мои вкусы посвящает?..
Они молча пригубили коньяк.
Он откупорил два мандарина и один протянул ей.
Она принялась отрывать по дольке, изредка смешивая вкус солнечного плода со вкусом самого солнца, пристроившегося на дне бокала.
— Я не забыла сказать, что мне очень понравилась твоя книга? – Сказала она и улыбнулась.
— А я не забыл поблагодарить тебя за это? — Он тоже улыбнулся.
— М-м-м... Не помню, не помню… – сказала она.
Она провоцировала его.
Не будь между ними такой большой разницы, она и не подумала бы заводить подобную игру. Она знала цену себе как женщине, и шла вперёд, не дожидаясь чьих-либо сигналов. Но с ним она побоялась оказаться смешной – а вдруг ей всё только показалось?..
Он поднялся и подошёл к ней.
Она почувствовала его волнение – словно сгустившийся воздух, оно придавило её. Нет, ничего ей не показалось...
Она поднялась ему навстречу.
— Спасибо за тёплые слова, – и он взял в ладони её лицо.
Вот они – его губы, его руки... Вот он.
Около десяти она сказала, что ей пора.
— Ты не хочешь принять душ? – Спросил он.
— Нет. Я хочу сохранить тебя… – Сказала она.
— А как же?..
— Андрей? Он в командировке до следующего вторника.
— Так, значит, ты могла бы?.. – Он был удивлён.
— Могла бы. Но не останусь. – Она коснулась его щеки рукой.
— А завтра?.. Мы увидимся?
— Нет. У меня завтра протокольное мероприятие. Я поздно освобожусь.
— Поздно – это как?
— Около полуночи, не раньше.
— Так это детское время, – сказал он, улыбнувшись.
И в улыбке, и в голосе прозвучало тщательно скрываемое смятение пополам с мольбой, и она уловила это.
Ей не хотелось, чтобы он думал, что его отвергают, что им пренебрегают. Тем более что это было вовсе не так – она жаждала новой встречи и с трудом представляла, как доживёт до неё.
— Ну, если детское...
— Где и когда состоится твоё протокольное мероприятие?
Она назвала ресторан и время.
— Позвони, я пришлю такси.
— Я приеду, – сказала она.
Они поцеловались, и ей захотелось остаться здесь прямо сейчас.
Он подал плащ.
На миг задержав его, посмотрел вопросительно.
Она опустила взгляд, и он понял её.
Он вышел с ней, назвал таксисту адрес и расплатился.
— До завтра.
— До завтра.
Она была уверена: водитель, бросив взгляд в зеркало, увидел всё то, что оставалось сейчас за её плечами – эскапада немолодой дамы, безумие мальчишки...
* * *
Она оказалась на презентации его первой книги, изданной на грант международного гуманитарного университета, со своим мужем – тот был приглашённым и со стороны этого самого гуманитарного университета, и со стороны виновника торжества, с которым водил творческую дружбу.
Андрей подвёл её к юному герою дня, поздравил и обменялся с ним рукопожатием.
— Познакомься, моя жена, Анна, – сказал Андрей.
Она протянула ему руку.
— Роман. – Он сжал её ладонь.
Ей польстило, что он сразу и легко принял её предложение перейти на «ты» – разница в возрасте была более чем очевидной.
Сейчас ей кажется, что она влюбилась в него именно тогда...
Хотя, нет, наверное, всё-таки чуть позже – когда читала книгу.
Она видела его застенчивую улыбку, ощущала тепло его руки, пожимающей её руку, и боролась с неодолимым влечением к нему.
Её влекло к его мужской сущности, так тщательно скрытой за сдержанными манерами и так ярко проявившейся в его прозе.
Она закончила книгу во втором часу ночи и сразу послала ему эсэмэску:
«Удивляюсь, узнавая тебя. Наслаждаюсь твоим пронзительным романтизмом»
«Люблю» – хотелось добавить ей, но она припасла это на потом.
Он тут же ответил – что-то вроде: «спасибо, тронут».
Тогда она послала весьма рисковое и нарочито двусмысленное:
«Не насытилась, хочу ещё»
«Есть неопубликованное», – ответил он, а она подумала: ну, что ж, будем о прозе...
«Хочу!»
«Я могу пригласить тебя к себе?»
«Можешь»
«Завтра?»
«Свободна после 13—00»
Теперь она знает: всё, что она только предполагала в нём, отдаваясь ему в своих полуснах-полумечтах, оказалось правдой. Сильный и чуткий любовник, он был скорее раскованным, чем искушённым.
(продолжение в сборнике)
***
ВТОРОЙ ФИРМЕННЫЙ
— Целую.
Он улыбнулся, отключил телефон и положил трубку рядом.
В эту минуту в купе вошла дама.
— Добрый вечер, – сказала она.
Голос у неё был низкий, очень приятного тембра. И ещё немного усталый и... печальный, что ли.
Он ответил:
— Добрый вечер.
Она поставила кожаную сумку-саквояж на свою полку и села к окну.
Когда растаял морозный воздух, занесённый ею в вагон, он ощутил запах духов. Это были любимые духи его жены. Ему тоже нравился этот запах – он волновал его.
Дама сдвинула занавеску, переплела пальцы в тонких перчатках, оперлась о них подбородком и повернулась к окну.
На перроне стоял мужчина в длинном тёмном пальто с поднятым воротником. Его руки были в карманах. Он смотрел на неё. Его лицо ничего не выражало – он просто очень пристально смотрел на неё.
Поезд тронулся и медленно заскользил вдоль перрона. Мужчина сделал несколько медленных шагов вслед. Ни его поза, ни выражение лица не изменились.
Дама тоже не шелохнулась. Она не перевела взгляда, словно объект её наблюдения оставался всё в той же точке.
Вошёл проводник и попросил билеты.
Дама молча достала из кармана билет и протянула проводнику.
Он тоже отдал свой билет.
Проводник сказал:
— Заправленные постели можете снять с верхних полок. За бельё возьму позже. Чай, кофе? – спросил он и посмотрел сначала на него, потом на неё.
Она сказала:
— Чай, пожалуйста.
Он тоже сказал:
— Чай.
— Печенье, конфеты? – спросил проводник и снова посмотрел на него, а потом на неё.
— Нет, спасибо, – сказала она.
— Спасибо, – сказал он и мотнул головой.
Проводник вышел.
Поезд набрал скорость, зажёгся яркий свет.
Дама поднялась и сняла с себя короткое твидовое пальто. Потом размотала широкий тонкий шарф, обёрнутый вокруг шеи, и осталась в облегающем пушистом свитере и трикотажной юбке чуть ниже колен. Юбка тоже была облегающей.
Ни её фигура, ни лицо, не вводили в заблуждение касательно возраста. Но и то и другое было весьма привлекательным.
Она тряхнула головой, расправив пальцами пушистые чуть ниже плеч волосы цвета спелой пшеницы – на мочках мелькнули два золотых шарика – и сняла перчатки.
Он ощутил новую волну аромата, разогретого теплом её тела. От этого запах духов показался ещё более волнующим.
Пальцы были тонкими и длинными. Правый безымянный был свободен, а на мизинце и левой руке было несколько колец – тонкое изящное золото без камней и такое же серебро. Хотя, возможно, это было белое золото или что-то ещё – он в таких делах не очень разбирался.
Проводник принёс два стакана чая.
Они расплатились.
Проводник пожелал приятной поездки и спокойной ночи.
— Вы не против, если мы закроем дверь? – Спросила она.
— Конечно, нет, – сказал он и захлопнул купе.
Она раскрыла сумочку и достала маленькую плоскую бутылку с коньяком.
— Будете? – Просто спросила она.
Он протянул руку к своей сумке и достал точно такой же формы металлическую фляжку.
Она улыбнулась в ответ на его улыбку. Глаза заискрились, но налёт печали стал ещё более явным.
— Я сейчас, – сказал он и вышел.
Вернулся с двумя стаканами и сел.
Она достала из сумки прозрачную пластиковую упаковку и раскрыла её. Внутри оказалось четыре пирожных.
— Люблю пирожные из Центрального, – она снова улыбнулась.
Его жена тоже любила именно эти пирожные. Он покупал их ей всякий раз, когда ходил за продуктами.
Она протянула свою бутылку к его стакану и взглядом спросила согласия. Тогда он взял фляжку и, открутив крышку, предложил ей.
— Тоже коньяк, – сказал он.
Они пригубили и посмотрели друг на друга.
— Я не разбираюсь в коньяках, – сказала она. – Мне просто нравится их вкус... особенный... просто вкус коньяка.
— Я тоже не специалист, – он улыбнулся и чуть приподнял свой стакан. – За вкус.
Она, словно согревшись, откинулась к стене и закинула ногу на ногу. На ней были длинные сапоги на молнии. Ни сапоги, ни прозрачные чулки, мелькнувшие в разрезе юбки, не соответствовали погоде. Возможно, её возили на машине, подумал он.
— Вы курите? – Спросила она.
— Курю, – сказал он.
— Может, покурим здесь? Кому какое дело, если нет возражающих.
— Логично, – сказал он.
Она достала маленькую металлическую коробочку с эмалевым украшением на крышке и нажала на невидимую кнопочку. Коробочка оказалась пепельницей на две сигареты – с боков выдвинулись два желобка.
Они закурили. У обоих оказалось по пачке Кента.
Она пыталась отвести взгляд в окно, но за ним было не на чем остановиться – ни звезды, ни огонька. Даже свету из окон поезда не от чего было отразиться – сплошная мгла.
— Вы домой? – Спросила она.
— Нет. По делам.
Ему показалось, что ответ её огорчил.
— А я домой, – сказала она.
И добавила:
— Мне очень нравится ваш город.
Она сидела в тени верхней полки. Её глаза мерцали, словно подсвеченные изнутри.
Сколько ей? – подумал он, — пятьдесят? Пятьдесят пять?.. Наверно, печально, что возраст откладывает отпечаток на плоть, не щадя душу, которая ещё так молода. А он чувствовал, что, несмотря на усталость или печаль, этой женщине ещё очень далеко до старости.
Они молчали, курили и попивали коньяк.
Потом она придвинула коробку с пирожными на середину стола и сказала:
— Угощайтесь.
— Спасибо, не откажусь, – сказал он и, словно вспомнив что-то, расстегнул сперва один боковой карман сумки, потом другой. Из него он вынул пластиковый контейнер, точно такой же, в каком пристроились пирожные. – И вы угощайтесь. – И раскрыл упаковку.
В ней лежало два аккуратных свёртка из фольги, на них несколько салфеток и листок бумаги, сложенный вдвое.
Он развернул листок, пробежал глазами и спрятал в карман сумки.
— Инструкция по применению? – спросила дама улыбнувшись.
— Что—то вроде, – сказал он и тоже улыбнулся.
Он взял один свёрток и развернул содержимое. Там было два бутерброда с ветчиной и петрушкой. В другом оказались бутерброды с копчёной колбасой.
— Выбирайте, – сказал он.
— М-м-м… — Протянула она и взяла ломтик с колбасой. – Тогда ещё немного... – Она придвинула свой стакан к его фляжке.
Он налил ей и себе.
Они снова закурили.
Потом выпили подостывший чай и упаковали недоеденное.
— Позвольте, я достану вам постель, – он поднялся.
Она тоже поднялась и оказалась лицом к лицу перед ним.
Он не понял, случайно ли это получилось, или она так задумала – он просто взял её за талию.
Она коснулась пальцами его щеки.
Поезд тряхнуло, и он был вынужден крепче прижать её к себе. Другой рукой он оперся о полку за её спиной.
Когда ход стал ровным, он положил вторую руку ей на лопатки. Она прижалась губами к его губам, а руками обхватила за спину. Поцелуй был долгим.
Он проник рукой под её свитер, под ним была только кожа – шелковистая и упругая. Грудь небольшая с твёрдым соском – это он увидел ещё, когда они сидели друг против друга – сейчас он то гладил её, то сжимал.
(продолжение в сборнике)
***
СЛЁЗЫ ЮЛИИ
Сергееву
«Дура, дура! Ну и дура...»
Юлия зло отёрла с лица слёзы.
Несколько следов её обиды и бессилия всё же осталось на листе бумаги, изборождённом его летящим торопливым почерком.
Она резко смахнула и их.
Всхлипнула.
Поднялась, выпила воды.
Чернила не размазались. Только бумага, высохнув, съёжилась в тех местах, где её настигла нежданная влага. Получилось четыре хвостатых кометы.
...Я сходил с ума. ... Единственное, о чём я мог думать, была она.
Письмо Юлия нашла в журнале, который Сергеев дал ей почитать.
Она не сразу поняла, что это письмо: в журнале были опубликованы его рассказы, и вложенный листок она тоже приняла за одну из его историй.
Кому он писал его – другу, брату?.. Самому себе? Да, скорей всего, себе самому.
Появись она тут сейчас, Юлия бы не стала выбирать выражения. Она бы!.. Она бы высказала ей всё! Всё! Без обиняков! Без экивоков и реверансов!
«Ну почему... как... как ты можешь не любить его?! — сказала бы Юлия. — Как ты можешь его не любить?.. Ведь он такой… такой!.. И он тебя любит! Ведь он любит тебя!..»
Нет... Глупости... чушь.
«Пожалуйста, — сказала бы она, – пожалуйста... я умоляю тебя... люби его. Ну, вспомни, как это было, когда всё только начиналось... Ведь вначале ты любила! Любила ведь?.. Ну вот... И ведь не просто так ты плакала тогда на кухне... Ну, когда он всё решил, а ты этого не знала... Или знала?.. Когда ты вдруг запела... впервые при нём, помнишь?.. Вот! Ты ещё тогда плакала. Это хорошо... это хороший признак, что ты плакала... Ну, хочешь, я поделюсь с тобой моей любовью к нему, а ты будешь отдавать её, будто она твоя? Хочешь? Ну, пожалуйста!.. Я так его люблю! Возьми! Я прошу... Я умоляю... И только не дай ему сесть в поезд и уехать – иначе будет страшное!.. Я знаю! Не важно, откуда — знаю и всё! Просто поверь мне и не отпускай его...»
На глаза навернулись слёзы.
Это были уже совсем другие слёзы. Тяжёлые и затяжные.
Юлия положила лицо на согнутую в локте руку и с упоением предалась горькому плачу навзрыд.
(продолжение в сборнике)
***
ПРОСТО ВОСКРЕСЕНЬЕ
Вот так дружишь, дружишь... год, два, три, сто лет... а потом однажды, на двадцать четвёртом году дружбы, трясясь в пустой полуночной электричке друг против друга, у открытого окна, вдруг ловишь на себе его взгляд... и понимаешь, что вас прежних уже нет. То есть, тех, что были ещё сорок минут тому назад, когда доедали-допивали шашлыки под красное полусухое на благоухающей пионами и свежескошенной травой даче ваших общих – той же столетней крепости – друзей, и полчаса тому, когда вы проходили по дамбе через озеро и он накинул тебе на плечи свой джинсовый с артистическими потёртостями и такими же дырками пиджак, и двадцать минут, когда он покупал билет в кассе, а ты притулилась к его широкой спине, совершенно засыпая из-за раннего подъёма и бурного дня, свежего воздуха и возлияний... и даже десять минут тому, когда, сев на скамеечку на перроне, и положив голову ему на плечо, почувствовала его тяжёлую ладонь на плече, а потом на шее... Всё, что было ещё шестьдесят секунд тому назад – всё это не ново, всё это обыденно, естественно для ваших долгих отношений. Ваши дети росли вместе, а ваши вторые половины вообще рядом на горшках сидели – из одного дома, одного подъезда, только с разных этажей, одного садика и класса тоже из одного. Во как. Потом у него появилась ты, а у неё – он... ну, в смысле, у твоего бывшего мужа ты, а у его бывшей жены – он. Кроме того, с его стороны друзья, с твоей... Большая компания, короче. Так и дружили. И спали, бывало, вповалку на тех же дачах – сперва родительских, потом своих. А на зорьке вы рыбачили вдвоём – из вас всех только вы двое любили это странное занятие не результата ради – под одной плащ-палаткой сидючи, прижавшись друг к другу, чтобы не дрожать от утреннего тумана. И в поезде вместе сколько раз ездили – туда с детьми, обратно вдвоём... бывало, и в пустом купе. И хоть бы что... хоть бы раз... ни на миг... ни в глазу...
И вот. На тебе. Он смотрит на тебя, а ты на него, и понимаете, что ещё не видели друг друга ни разу вот так, по-настоящему. То есть, ты это понимаешь. И понимаешь, что он понимает то же. Это же всегда с близкими понятно – кто что понимает...
И что теперь? Что теперь?..
Как минимум, доехать до города. А это ещё минут двадцать.
И вот вы сидите и смотрите в тёмное окно. А там – ваши отражения. А потом одно отражение поворачивает слегка голову и смотрит на не-отражение. Тогда другое отражение тоже поворачивает голову и тоже смотрит. Но не долго. Оба отражения снова отворачиваются и смотрят на отражения друг друга. А потом опять...
Тебе смешно: что ты так смотришь? – спрашиваешь.
Он улыбается: ты не замёрзла?
Слегка, – говоришь ты, – что-то к вечеру похолодало.
Тогда он пересаживается и обнимает тебя за плечи, а пальцы – за воротник, к шее. Ты поворачиваешь к нему лицо и смотришь в глаза. А глаза влажные и блестящие – как луна в озере. А потом – на губы. Они сухие и – тебе кажется – горячие. А ты давно не целовалась. Ты так давно одна.
Вы с мужем разошлись, когда всё было настолько устаканено в вашей жизни, что казалось железобетонным – повышенной прочности, как для водяных плотин. Но налетел циклон, лило, как из ведра, ливень вызвал сель, берега размыло, плотину прорвало. А ты как-то без особой реакции всё это восприняла. Ну, да, понятно, та моложе, стройней – детей-то ещё не рожала... может, ещё чем-то лучше, ему виднее. Тебе сорок три, дети своей жизнью давно живут. У тебя своё дело – небольшое и спокойное, но интересное, – заржаветь не даст, но и не напрягает сильно, все выходные твои, денег хватает на всё, кроме дачи в Провансе, но она тебе и не нужна. Ну, пока не нужна. Квартиру не делили – он просто собрал вещи и уехал. У него тоже своё дело – он художник. Мастерская огромная, из трёх комнат, со всеми удобствами, там он и жить будет – понимает же, что квартира из твоих денег слеплена и ими же обставлена. Так что, ничто не забыто, никто не забыт – в смысле, не обделён. Ты не плакала, не рвала и не метала. Почему?.. Может, уже не любила? Да, скорей всего, так. Всё проходит, и железобетонная любовь тоже. Не проходит только единственная, а у тебя, стало быть, таковой ещё не было. У тебя было три с половиной романа за всю супружескую историю, если не считать самой супружеской истории. Два недолгих и неглубоких, а один посерьёзней, даже душу тронул – ты ещё тогда со своим спутником нынешним переживаниями делилась, он тебя утешал, советы давал, прикрывал твои грешки своим честным именем друга. Он тогда уже в полосу собственных циклонов вступил – жена его из депрессии в депрессию кочевала, причины никак не обнаруживались, пока кто-то не узнал, что она на белый порошок подсела, а вы ж все такие наивняки были, ни очевидного не замечали, ни симптомов не знали, ни вообще такую вероятность в голове не носили. Откуда, как, с чего?.. — бог весть. Он – твой спутник нынешний – сперва воевал с ней, потом уговаривал, умолял. Бесполезно всё. Пока не спуталась она с каким-то коллегой по этому белому делу, из дому не ушла пока. На что жила, неизвестно, вы всей компанией её разыскивали, увещевали. После, опять же, кто-то сказал, что поехали они лечиться в одно малоизвестное место, потом через год почти она появилась по телефону, сказала, что соскочила окончательно, но домой не вернётся – ибо от семейной жизни это всё у неё и началось, это его нелюбовь к себе она упреждала саморазрушением, – а остаётся она в южных тех краях навсегда, прощай. Приехала позже – выписаться, вещи свои из шкафов позабирать, с дочкой попрощаться. Дочка уже замужем была – рано вышла, но счастливо живут по сей день, детей, правда, своих не завели, но кто сказал, что счастливая семья это обязательно дети? – вовсе и необязательно, в жизни масса других интересных вещей, к жизни вообще осознанно относиться надо, а не по заведённым когда-то кем-то порядкам строиться. Да, так вот, у тебя роман бурный подводный, у него – напряги с жениным настроением. Он тебя прикрывает, ты его утешаешь да уговариваешь оставить её – не мать она, не жена, не любила его никогда, да и он её как-то вяло любил, тоже романы покручивал порой. Но его совесть вдруг заедать начала: а что, если это он спровоцировал её уход от реальности такой пресной, от себя такого индифферентного. А ты его самооценку на уровне своей к нему дружеской симпатии поддерживаешь, как можешь – он тогда даже удивляться начал, какой он хороший, оказывается. Оказывается, и романы-то он заводил, чтобы только уверенности в себе прибавилось, а любить-то по-настоящему – с огнём да слезами – он не умел никогда. Сумеешь, ещё полюбишь, вот увидишь, – говорила ты, а он завидовал тебе, твоим страстям бурным и всё спрашивал, каким должен быть мужик, чтобы вот так душу твою взбудоражить. И тело, – добавляла ты. И тело, – повторял он и смотрел на тебя очень внимательно. Потом твой колодец иссяк, а он к той поре уже определился в своём одиночестве, с женщинами меньше стал дела иметь – любовные, в смысле, дела. Ушёл в книги духовные, много чего интересного из них выковыривал, тебе подбрасывал, вы так увлечены были новыми знаниями. Потом на тебя снова блажь сошла – втюрилась в курьера собственного, в молоденького мальчишечку, сосуночка смазливого лет едва ли двадцати. Голова кругом шла, исхудала, одни глаза остались. Переспала раз с ним в конторе на кожаном диване, разочаровалась, вылечилась враз, а его уволила. Вот такая половина романа. Аж до сих пор стыдно... А с другой стороны, верно мудрые говорят, что всё попробовать надо, иначе, как себя узнаешь. Вот и узнала себя: стервозность хоть и сидит в каждой бабе зародышем, но не твоя это черта, ибо, поступивши по-стервозному, долго каялась и душу отмывала, больше так не буду, решила. И больше не была. Вот уже больше полугода как не была. Ни стервой, ни даже просто любовницей – женщиной, в смысле. А это вредно для здоровья. Для нервов вредно, опять же.
Глаза его свет точат... запредельный, чёрный, сладкий, густой.
Ты с ума сошёл, — говоришь, глядя прямо в эту слепящую тьму.
Может быть, — хрипит он пересохшим горлом.
Рехнулся, — ты больше не сомневаешься.
Рехнулся, — он тоже уверен. И губами к твоим. Своими горячими к твоим затрепетавшим.
И как же это сумасшедше здорово!.. Ты и не думаешь о том, что ваш порыв на кровосмесительство тянет... эдакий инцест дружбовый… Просто изголодавшийся мужчина целует горячую женщину. А горячая женщина и не знала, что мужчина этот тоже такой горячий. И не подозревала даже.
И задохнулась от такого открытия.
Тайм-аут! Срочно!..
(продолжение в сборнике)
***
PAZZO DI LEI
БЕЗ УМА ОТ НЕЁ
Ваша боль оттого, что ломается оболочка,
скрывавшая вас от понимания вещей.
Джебран Халиль
Мы все друг другу ангелы.
Н.Д.Уолш
1.
Как я могла забыть телефон?.. Это же... это же мой орган... я ж без него никуда... и, как всегда это бывает, в самый неподходящий момент – когда я почти опаздываю, когда меня ждут! Он сказал, что припарковался за углом, мест нет, и там штрафуют, я знаю... а мне сейчас нужно до низу доехать, потом снова подняться на двадцать второй этаж, открыть дверь двумя ключами, отыскать телефон, закрыть дверь двумя ключами, вызвать лифт – в час пик!.. дождаться... спуститься вниз, обежать огромное здание, отыскать в стаде железных скакунов неброский синий форд... Хотя неброский как раз в этом стаде отыскать будет раз плюнуть, там паркуются исключительно свои, а у всех наших лошадки, естественно, одна другой краше... всё больше светлый металлик да чёрный лак... да сияют так, что сразу понятно: не под окном хрущёвки ночку провели, а в тёпленьких стойлах со всеми удо... Приехали, слава Богу...
Она выждала, пока все вышли.
Затем выждала, пока направившийся было в кабину мужчина решил сперва выпустить её, потом понял, что выходить она не желает, полуулыбнулся ей, вошёл, нажал на кнопку двадцать четвёртого этажа – куда это он в конце рабочего дня, подумала она, — потом нажал кнопку запуска снаряда, а она протянула руку и нажала свой этаж, а он снова полуулыбнулся, извиняясь, и они рванули ввысь.
Он стоял спиной к ней.
Она прямо за ним. Поэтому не видела его лица в зеркальных дверях и смотрела на его ладную спину в тёмно-сером плаще. Из-за ворота на полсантиметра выглядывает шёлковое кашне классической расцветки в тон плаща: с тёмно-синими мелкими загогулинами вроде турецких огурцов и крапинами жёлто-бежевого и светло-серого. Волосы волнистые с едва заметной сединой. Опрятные. Стрижка грамотная. Длиннее, чем обычно носят клерки. Стоит свободно, руки в карманы, ни признака нетерпения или просто деловитости. Лучится какой-то лёгкостью, свободой, игривостью даже... Да, лучится – прямо в пространство. Спиной.
Это рассматривание его ею ровным счётом ничего не значило. Так – любовь... даже можно сказать, страсть к наблюдениям любого рода и гипертрофированное эстетическое восприятие мира и всех его представителей...
На три такта – тарелка, брек – барабаны... Фафа-фава-фа-а... — раздалось из сумки на её плече – тем самым голосом, который до нутра пробирает... женщин, во всяком случае. Живых, конечно, женщин... Племянник качнул позавчера, когда она заикнулась, что подсела на днях на эту песенку...
Вовка нервничает:
— Ну где ты?.. Меня сейчас убивать будут! Или припрут, потом не выберемся...
— Я телефон забыла в кабинете... – И как рассмеётся...
Вовка ничего не понял:
— Какой телефон?.. А я куда попал?.. Скоро ты?
— Скоро, скоро...
Лифт тренькнул хрустальными бокалами, полными красного – почему красного?.. — вина, остановился и распахнул свои широкоформатные зеркала.
Мужчина отошёл, пропуская даму.
Дама зашлась смехом.
— Спасибо, я не... мне не сюда... мне вниз...
Она протянула руку к кнопкам.
Но джентльмен уже нажимал на пуск, и дама зацепилась за рукав его плаща своим громадным кольцом на среднем пальце – это был оправленный в серебро зелёный шлифованный булыжник с вкраплениями рубинов – Вовка из Индии привёз в подарок.
— Извините... ради бога, извините...
— Пожалуйста...
А голос, как у этого... ну, который, собака, с ума по ней сходит... нет, не по ней, а по какой-то там другой... в ящике её не показали – кружились вокруг какие-то, но, похоже, ему они до лампочки... а та за кадром осталась... ну и правильно, зачем нам она, мы лучше будем думать, что это по нам с ума сходит вот этот... собака, как хорош... в смысле, этот как хорош... и тот, хорош, конечно... но тот далеко, в ящике... в Италии... а этот – вот он, даже тронуть можно...
Снова стон бокалов. Остановка.
Джентльмен полуобернулся к даме, ещё раз полуулыбнулся:
— Всего доброго.
Такой голос... чуть... самую малость в нос... словно вчера только насморк закончился...
— Вам тоже... – Она всё ещё смеялась.
Вовка был зол. Ну, насколько он умеет это. А он не умеет. Поэтому просто чмокнул её, а потом буркнул:
— Опаздываем, милочка...
— Подождут! – Она всё ещё веселилась по поводу приключения в лифте с телефоном. И с джентльменом.
— Нам ещё в два места завернуть нужно, за двумя коробками...
— Не бухти, успеем!
Хм... Если б не Вовка и его неуместная парковка, я бы выследила, куда это он и к кому…
2.
Как было бы здорово, если бы пришлось ждать... Долго. Долго-долго... Чтобы опоздать с концами. Конечно, это выход только на сегодня... А потом?.. А потом – всё сначала... каждый раз одно и тоже... Оправдываться, объясняя каждый свой шаг, словно школяр, выкручиваться из подозрений... Надо кончать. Лучше уж одному. Вообще одному. Да я и так знал это...
Коридор длинный – хорошо. Вот бы ещё ждать пришлось...
Но ждать ему не пришлось.
Ждали его.
Учтиво демонстрируя каждый листок, вложили аккуратные красивые бумажки в прозрачные папочки, прозрачные папочки подшили в непрозрачную тёмно—синюю папочку – они запомнили мой плащ, подумал мимоходом он, или у них других не бывает? – и вручили ему весь пакет документов с милой улыбкой.
Он поблагодарил, вышел в коридор – совершенно пустой коридор, длинный, как бесконечное отражение самого себя в пространстве, застеленный сине-серым ковролином, – и направился к лифту.
Мелкие досады последних дней... недель, пожалуй даже... как тараканы, почуявшие остатки роскошной трапезы и уверенные в том, что некому будет им помешать устроить теперь своё пиршество, ибо свет погашен – воля отключена – выбирались из уголков души и сознания. Да, помешать будет некому. Он больше не может себя сдерживать. Он устал. Он, в конце концов, должен позволить и себе расслабиться. Не всё же ей спускать себе с рук.
Нервы!.. У неё нервы!.. У неё, видите ли, наследственное. Да ещё ранена в детстве – папы не стало в её нежном возрасте. А как папа маму бьёт, тебе не доводилось видеть?..
Он твёрдо решил опоздать, сославшись на очередь, на отсутствие кого-то нужного и важного... решил дать себе послабление и сел в рекреации в глубокое кресло.
Он смотрел в окно на небо.
И что меня толкнуло?.. Молодая, весёлая... Фигня! Ну вот не дура – это да. Вот на этом и повёлся. Поговорить, типа, есть о чём. Ребёнок, типа, взрослый, одиннадцать лет, самостоятельная, рассудительная девочка, без мамы встаёт, без мамы ложится, уроки без мамы... Бабушку обременять не хочет, будет жить дома... – вот такие нынче дети бывают... Хотя, я сам таким был.
Да. Детей, значит, рожать не будем. Это хорошо. Карьера увлекает – хорошо. Умная – хорошо... Что там ещё?.. А, веселиться умеет – тоже неплохо. Истеричная – плохо. Все плюсы враз замазались одним большим минусом...
Ладно, это всё о ней. А ты-то сам – что? Ты что, сразу не разглядел?.. Зачем приручал?.. Зачем увязал в этом во всём? Польстило её благоговейное отношение к тебе, взрослому, стоящему на всех четырёх ногах мужику? Папу ей напомнил!.. Да, ты, кажется, едва ли не ровесник её папы... Она, вероятно, решила, что ты и капризы её и истерики, как папа терпеть будешь... умиляючись...
Пятница убита в зародыше... А погода какая! Так и шепчет... Сейчас бы куда—нибудь за город, в чей-нибудь большой дом, в гудящую компанию полунезнакомых людей. Надраться... Кого-нибудь подцепить...
Он передёрнулся, словно от отвращения. И пришёл в себя.
Усмехнулся.
Надраться... подцепить... Не смеши, чувак! Ты ж всегда на невышибаемом предохранителе. У тебя ж всё под контролем...
Телефон в кармане плаща тихо тренькнул.
Она – кто же ещё!
Можно попробовать угадать её настроение. Но это всё равно, что в рулетку ставить на чёт или нечет, на красное или чёрное – шансы один к одному. И никогда по-другому. На чём бы ни расстались, когда бы ни расстались, что бы ни ждало, куда бы ни собирались – всегда один к одному. Так что, можно не напрягаться: неожиданностей не будет – или съехавшая с катушек стерва, или беззащитный котёнок...
Бррр... Он же терпеть не может кошек! Стерв тоже...
Он подержал в руке телефон.
Отключить? Знает, что по делам пошёл, занят. Пусть разозлится посильней, он тогда тоже позволит себе...
— Да?
3.
— Ты что злой? Из-за меня, раззявы?
— Я не злой.
— Рассказывай!..
Вовка явно был не в духе. И пробки уже обозначились – не успели за кольцо выскочить, теперь протолкаемся, пока до воли доберёмся...
— Давай, я поведу?
— Сиди!
— Сижу.
Она решила расслабиться и попредвкушать.
Но что-то покалывало, поцарапывало и мешало, как крошечная заноза, к которой не подступиться ни с какого боку... Оно мешало ещё до того, как она села в машину… до того, как вошла в лифт… до того, как попрощалась с последним коллегой… до того, как... Да, звонок дочери.
«Мамуль, я сегодня ухожу... Ты не могла бы?.. – Я сама ухожу. – Ну ты же не до утра! – До утра понедельника. – Ты что, нарочно!? – Доча, я не нарочно. У Вовика с Олей сегодня... – Я тебя часто прошу о чём-то? Часто?! Нет, ты скажи, я тебя часто собой обременяю? Твоей внучкой? Часто? Скажи!..»
Всё. Сюда уже не впишешься... Не вставишь ни слова. Говорить ей о том, что можно было бы заранее предупредить... вопрос несложный, решаемый, и не за час до конца рабочего дня его поднимать надо... Понятно, всякие неожиданности случаются, можно было бы...
Закончилось всё криком, бросанием трубки... Сейчас, правда, трубки не бросают – дороговато обойдётся... это вам не советского образца телефон, об который хрястнешь, а ему хоть бы что – словно рассчитан исключительно на выражение зашкаливающих эмоций...
Ладно. Милочка – девочка замечательная. Как советский телефонный аппарат. Крепкая. Закалённая. Всё всегда понимающая...
Ну вот, теперь по Милочке плакать будем... Тогда уж с мамочки её начинать нужно...
— Что?..
— Что грустишь, говорю.
— Да так.
4.
— Почему ты решила сказать мне это по телефону? Мы же встречаемся через час.
Он не находил в себе силы – и не хотел находить! – на деликатный тон.
— Меня распирало! А ты что, не рад?
— Как долго тебя распирало? Ты же не сегодня об этом узнала.
— Не сегодня... – Она всё ещё ласковая мурмурочка. – Так ты рад?
— Ты же знаешь моё отношение к таким делам.
— К таким делам?! Ребёнок – это не такие дела! Это новая жизнь! Это... это наше с тобой продолжение!
Всё. Вопросов больше нет. Можно только замолчать и слушать. Или не слушать.
— Что!? Что ты молчишь?! Что ты молчишь, я спрашиваю!
— Дай мне подумать.
Он спокоен, как ни странно. Просто отстранённо спокоен, словно не его это касается. Как в детстве бывало: что-то с кем-то или у кого-то случилось, все в ажиотаже, по потолку бегают, а тебя словно отключили... и надо бы влиться в общий фон, но не получается, и стоишь-сидишь-идёшь, ругаешь себя за бесчувствие...
— Подумать?! А о чём ты думал?..
Божжемой... И эту женщину ты называл умной?.. О чём ты думал, когда барахтался со мной в постели? Шедеврально! Классика жанра!.. Оперетта. Мыльная опера. Сериал. Сериал из четырёх с половиной серий – четырёх с половиной месяцев отношений. Надеюсь, конец фильма?.. Нет, по логике в финале должно прозвучать что-нибудь вроде козёл, кобель...
— Вы все скоты! И ты не лучше!.. Слышишь?!
Скотина, животное – угадал.
— Что ты молчишь?!
— Я попросил дать мне время подумать.
— А мне что делать?! Что мне делать?!
— Тоже подумай.
— Подумать?! О чём?! Всё уже произошло! Ты что, не понял?!
Она поёт хорошо, у неё глубокий грудной голос... но как же гадко она им орёт!..
— Ты что, не понял?! Всё уже произошло!
— Ещё ничего не произошло. Ещё есть время подумать. И думать надо спокойно. И такие де... такие вопросы не по телефону решаются.
Странно, мечтал разозлиться, а не получается... спокоен, как дохлый мамонт подо льдом...
— А что тут думать?! Дело сделано!
— Ну что ты несёшь? Ты слышишь себя со стороны? Какое дело?.. Ты что, так любишь детей, что перед тобой вопроса не стоит?..
Можно было бы напомнить про заброшенную дочь... Но это не в моём стиле... Да и не слышит она ничего. Она никогда ничего не слышит. Кроме демонов внутри себя... Какой там котёнок!.. Демоны. Один как есть – бес, а другой ангелом прикидывается... вот так по какой-то прихотливой очерёдности и дежурят...
— Сволочь! Вы все сволочи! Скотина!.. – Гудки отбоя.
Отлично. Чем хуже, тем лучше. Может, правда, остаться скотиной? Уже заклеймили – чего пыжиться, обратное доказывать?.. Да и не докажешь – там уж что решили, что постановили, тому и быть во веки веков и аминь. Слава богу, с мамой не успели познакомить! Слава богу!.. Кажется, это мероприятие намечено на следующие выходные – у мамочки день рождения. Слава богу!..
Он поднялся и подошёл к окну.
Внизу разбухшие от натуги вены города прокачивают сквозь себя наадреналиненную жизнь мегаполиса, утомлённого пятью рабочими днями. Сегодня эта жизнь устремилась за пределы камня, на волю, на очнувшуюся от холодных снов землю, к двум выходным... к трём ночам и двум дням относительного покоя... какой покой, покой им только снится... скорее, к деятельности на пониженной скорости. Короткий дауншифтинг.
Зря он не взял машину... Впрочем, в ресторан он на машине никогда и не ездит. Не пить в ресторане – глупо. Ещё глупей ехать потом, рискуя... Он хоть и не умел напиваться до потери... даже до притупления контроля. Но инспектору-то особенности твоего организма до лампочки: пили? – пил. – ваши права! И правильно! Не положено – значит, не положено... Пьяному от водки – нельзя. А пьяному от горя?..
Стоп! стоп... не начинай... Всё прошло. Ничто просто так не происходит, ты это усвоил уже...
Звонок.
— Да, Антош...
Он направился к лифту.
Отлично!.. Спасительница ты моя. Сейчас встретимся, отключу телефон до утра понедельника. Пусть все действующие лица этого милого водевиля крепенько подумают над происходящим: кому что нужно в жизни, как жить дальше... А может, некоторые и думать не станут – выключат свои распухшие от дум мозги... Глядишь – и придёт решение. В тишине, без шебуршащих нудных тараканов и суетящихся крикливых мартышек... Решение-то уже пришло. Оформить только нужно, чтобы озвучить.
В лифте, ему показалось, застряла пара-тройка молекул духов той весёлой дамы, что проехалась вниз-вверх-вниз. Редкий парфюм, не для всех... А ей он идёт...
Отлично! То, чего и хотел: дом за городом, незнакомая компания, какое-то веселье. Антошкин муж в командировке неожиданной со вторника, а по протоколу, дамы только с кавалерами. Отлично... И ведь даже в голову не пришло отказаться... То, что ресторан накрылся, яснее ясного – проходили, знаем... полночи уговаривать-успокаивать, наутро идиллия... потом, дома уже – тошнота моральная, которую дела по работе хоть как-то душат... решение завязывать поскорее... потом опять звонок...
Звонок.
Ну, разумеется, кто бы сомневался...
Он сбросил вызов и вышел на улицу.
(продолжение в сборнике)