Кратко из интернета:
Михаил Михайлович Чулаки
Россия, 25.02.1941 - 21.08.2002
Родился в Ленинграде в художественной семье. В конце 1940-х его родители развелись. Его отец уехал в Москву (впоследствии он много лет работал директором Большого театра в Москве).
Еще в школе Михаил Чулаки решил стать писателем, однако, окончив с золотой медалью школу, поступил на восточный факультет ЛГУ. Вскоре он решил сменить профессию и начал учиться в Первом медицинском институте имени И.П.Павлова, где активно сотрудничал с институтской газетой «Пульс».
Окончив мединститут в 1968 году, Михаил Чулаки шесть лет работал врачом-психиатром, потом год был дрессировщиком львов на киносъемках. Вскоре он стал профессиональным литератором.
В 1973 году писатель начал публиковаться в журнале «Нева», за много лет им создано более 25 романов и повестей, в числе которых - «Что почем?», «Тенор», «Вечный хлеб», «Прощай, Зеленая Пряжка», «Праздник похорон», «Анабасис», «Борисоглеб», «Харон», «Четыре портрета», «Книга радости- книга печали», «Отшельник».
Кроме того, из-под его пера вышло несколько сотен публицистических статей, а его активная общественная позиция привела Михаила Чулаки на посты председателя Союза писателей Санкт-Петербурга и председателя комиссии по правам человека при администрации Санкт-Петербурга.
* * * * *
Мы познакомились на закате горбачевизма. Больница неврозов, некогда бывшая стационаром при диспансере, пожелала занять собой весь дом на 15-й линии и поднажала на василеостровскую власть. Странновато звучит. Правда?
А секрет прост: "слуги народа" и их подопечные не любили светиться с диагнозами и загреметь в обычный советский стационар, именуемый в народе "дуркой", было вредно для карьеры. Полечиться же в больничке с не очень опасным статусом удавалось так, что психиатрический учёт не угрожал, а настоящий диагноз можно было скрыть и не иметь в биографии чёрного медицинского пятна. Что за беда невроз? Не шиза же!
Закон о порядке оказания психиатрической помощи гражданам тогда только рождался, появление в толстом литературном журнале произведения на психиатрическую тему было одной из самых громких сенсаций сезона.
Автор раскрыл секреты коллег и любой желающий мог теперь понять, что за "Sch" поминают врачи при пациенте. Некоторые главы этой книги воспринимались, как психиатрический ликбез и в замкнутой касте советских психиатров, мягко скажем, радости с оптимизмом не вызвали.
Вот меня и послали от трудового коллектива, партийной и профсоюзной организации диспансера в ленинградский Союз писателей звать на помощь бывшего коллегу и автора нашумевшей книги "Прощай, Зеленая Пряжка".
"Пряжкой" звалась психиатрическая больница на реке Пряжке. Имена... Другую больницу, возле Удельной, называли "Скворечником" (им. Скворцова-Степанова), а те, кто помнят, добавят к списку особых ленинградских названий много чего ещё. Но это особая тема. Кое-что уже не воспринимается, как название. Слышишь ИМЯ места, будто у города есть свойство живого организма и имя относишь не к территории, а к личности. Да, к личности города...
В те годы часто возникало ощущение или подозрение, что личность города и даже всей страны сбрендила. В нашем, василеостровском случае, диагноз был самый тяжёлый, а прогноз неутешительный. Ведь по плану руководства больницы-захватчицы диспансер с лечебно-трудовыми мастерскими планировали отселить в такую халупу, в такую тесноту и антисанитарию, что на фоне хронического безутешного ремонта издевательская каторга в сырых тесных коридорах и кабинетиках-живопырках вместо амбулаторной помощи для пациентов и мука мученическая для медиков быстро довели бы учреждение до упадка.
Если кто-то станет доказывать вам, что в советские времена партия и правительство трогательно заботились о физическом и психическом здоровье советских людей, не верьте. Враньё это. Для властных персон блатная Больница Неврозов значила больше, чем тысячи обычных василеостровцев, страдающих психическими расстройствами. Инвалиды и просто изредка консультирующиеся, малыши от трёх лет, подростки, взрослые и старики, бедолаги всех возрастов... Для власти они были обузой, балластом. Стало быть, потерпят...
В гостиной тогдашнего Дома Писателей было по-старинному красиво и уютно. Деревянные панели и кофейно-обеденная обстановка расплагали не к делу, но на встречу с Михаилом Чулаки было час от силы и насладиться уютом не удалось.
За чашкой кофе мы говорили о правах пациентов и нуждах медиков. Сквозь сильную оптику его глаза казались огромными. Господи... Сколько же скорби я увидел в его глазах! Это было всего несколько раз и на доли секунды. Жизненный опыт, профессионализм и привычные манеры советского человека... Внимательный взгляд и питерский этикет. Коллега, писатель, публицист, полемист. Статьи в газетах и дискуссии с противниками "развинчивания гаек"...
Обстоятельства любого из нас надрессировали. Мы носили непрошибаемые маски. Даже во "время перемен", в последнюю пятилетку СССР, оруэлловское двоемыслие было таким вросшим, что показать лицо без советского камуфляжа мы не позволяли себе зачастую по привычке, а не от страха быть преданными.
До исчезновения КГБ оставались считанные годы, от СП до четвёртого дома на Литейном дойти было пять минут, но представитель трудового коллектива (я) и общественный деятель (он) обсуждали казённые нужды и судьбы Отечества добровольно с абсоютно серьёзными лицами, хотя к кофе можно было взять по рюмочке хорошего коньяка и за приятной беседой отдышаться от агонии совдепии хоть часок.
Когда я изложил обстоятельства, Чулаки задумался и возникла пауза. Наш полуофициальный разговор с элементами заговора и признаками интриги завершился юмористической сценкой. Ему тоже было смешно, когда выяснилось, что я отказался от рюмки коньяка не из экономии. Просто я был в нашем диспансере единственным нечленом "Общества трезвости". И при этом единственным на весь коллектив стопроцентно непьющим!
Вмешательство Чулаки не спасло василеостровский психодиспансер от погрома. Больничное начальство задействовало связи в высоких городских кругах и разделение всей сферы психиатрической помощи на взрослую и детскую части подоспело, как бензин на пожар. Тогда ещё никто не ведал, в какую яму свалится наше всесоюзное будущее и сколько миллионов жизней ухнет в оплату постсоветских "реформ". Кто тогда мог догадаться, что жертв перестройки и послеперестроечного ельцинизма может оказаться больше, чем погибших военных и гражданских за все годы Великой Отечественной? Предсказателя таких несчастий сочли бы сумасшедшим.
До 1991 года оставалось совсем мало. Тьма сгущалась над городом... А образ нашего городского писателя Чулаки вспоминается светлым. Сквозь вежливость была видна совесть и честь. Сейчас ему был бы 71 год. В год исчезновения Советского Союза ему было ровно 50...
Сегодня я поднимаю рюмку коньяка в память о хорошем человеке и гражданине, в память об отличном писателе. Мне и во сне не могло присниться, что всего через четверть века буду в Доме Писателей пожимать руку главе писательского сообщества и поздравлять его с прошедшим днём защитников Отечества, что на Звенигородской буду чувствовать себя уютно, что руководитель советского Лениздата будет через столько-то лет проводить критический разбор произведений и мне принимать участие будет полезно и интересно. В тот год я был участковым психиатром и разговаривал с бывшим коллегой, ставшим известным писателем. Масштаб личности Чулаки уже тогда был настолько крупным, что встреча запомнилась надолго.
Выпьем, не чокаясь...
Прочтите "Зелёную Пряжку"! Оно того стоит.