Добр не тот, кто часто говорит о доброте, и не тот, кто поучает, как её сотворить, а тот, кто постоянно дарит её людям. В моей жизни было немало примеров доброго отношения к окружающим, но об одном из них, думаю, следует рассказать.
Когда я увидела её впервые, меня поразил её «кок» – высокая причёска из хрупких и редких волос, сооружённая искусным мастером-парикмахером. Мы были тогда, в первые послевоенные годы, бедными студентами и не могли многого позволить себе. А тут «кок», да ещё какой! Этот «кок» принадлежал тоненькому существу с бледным личиком, на котором выделялись умные карие глаза. Девушку звали Галиной, Галой, попросту Галкой. Такой она вошла в мою жизнь.
Мы вместе учились на филфаке во Львовском госуниверситете им. И. Франко, и жили в одном общежитии. Потом Галка вместе со своей подругой ушла на частную квартиру. Это объяснялось тем, что у Галки было слабое здоровье, и ей было невмоготу заниматься в общежитейской комнате, где проживало десять человек.
Тех, кто близко знал Галю Запорожец, поражал, конечно же, вовсе не «кок», а её непосредственная коммуникабельность, чуткость, отзывчивость, а главное — беспредельная доброта. Её родители жили в небольшом городке Красное, что недалеко от Львова, куда она и уезжала каждое воскресенье. Возвращалась Галка всегда нагруженная сумками и узлами, среди которых непременно находился восьмилитровый бидон, наполненный доверху молоком – у родителей Галки была корова. Все привезённое тут же извлекалось на стол, и мы начинали пировать, поглощая за один присест все дары, которые привозила Галка. Галка делилась с нами не только продуктами питания. Её красное кашемировое платье с чёрным кружевным воротником, любезно отданное подруге всего лишь на один вечер, не возвращалось к ней месяцами. Она удивлялась сама, увидев на каком-либо из вечеров незнакомую студентку с другого факультета, лихо отплясывавшую в нем со своим партнером краковяк. Наконец, платье возвращалось, Галка отдавала его в химчистку, но обычно не успевала надеть: оно вновь начинало свое путешествие вместе с нуждающимся в нем.
Доброта Галки, но отнюдь не безалаберность, была беспредельна. Я никогда не забуду один из трудных периодов в моей жизни, когда у меня в универмаге вытащили из сумки всю стипендию, большая часть которой предназначалась для покупки обуви – старые туфли совсем развалились. Я оcталась без рубля. К кому пойдёшь? Кому пожалуешься? И я все же пошла. Куда? К Галке! Первое, что я увидела, войдя к ней, записку, приклеенную над плитой: «Верка! Мы пошли в кино. Картошка на плите. Мы тебе оставили. Ешь!»
А скольким сокурсникам помогала Галка при подготовке к зачётам и экзаменам: её конспектами пользовалась добрая половина курса. Галка всегда мирила ссорившихся, принимала участие в разрешении определенных проблем, возникающих в студенческих коллективах, у нее просили совета в трудных ситуациях. И у Галки никогда не было отказа.
После окончания университета мы не встречались с Галкой восемнадцать лет. Все эти годы она работала в Казахстане, а затем за два года до ... (но об этом после) переехала с семьей в Воронеж. Именно оттуда и пришла мне телеграмма: «Верка! Приезжай проститься! Г.» Я наскоро собралась и вместе с семьёй вылетела самолетом в Воронеж, снедаемая тяжелым предчувствием. Однако в аэропорту нас встретила сама Галка, и вид у нее был отнюдь не плохой. Она была весёлая, радостная, но лицо ее имело какой-то землистый оттенок, и не было знаменитого «кока». Вместо же него из-под белой ситцевой шапочки с зелёным пластмассовым козырьком выбивались редкие пепельные кудряшки.
В автобусе, который вёз нас к её дому, она успела рассказать, что живёт с семьёй в малогабаритной двухкомнатной квартире, что дети, девочка и мальчик, учатся, а муж работает инженером на химкомбинате. Но... «Ты знаешь, — сказала она, — меня оперировали. Однако и на второй груди вновь появилась шишка». Я все поняла сразу. Именно с помощью этих слов раскрылся смысл её телеграммы. Собрав все мужество, я попыталась успокоить её. «Не надо! — сказала она. — Я всё знаю».
Дома у Галки, когда мы приехали, всё было готово к нашей встрече. И я была несказанно тронута, когда муж Галки — Саша извлек из недр шкафа бутылку красного вина «Лидия», которым мы отмечали в студенческие годы все празднества. «Хотелось вспомнить молодость, нашу чудесную компанию, сделать приятное тебе», — сказал он.
В доме у Галки было все очень скромно. Однако всё лучшее было отдано нам. В последующие дни по инициативе Галки мы побывали в вековой дубраве, купались в Воронежском море, посетили новый кинотеатр и драматический театр, ходили гулять в городской парк. И везде была чуткая забота, предупредительное внимание, открытая доброта. И от этой доброты мне было не по себе: совершенно ясно осознавая, что не смогу отплатить Галке тем же (слишком мало оставалось для этого времени!), я впадала в отчаяние. Чаша моего «терпения» переполнилась, когда однажды утром, проснувшись, я увидела за окном выстиранное Галкой и вывешенное для просушки моё платье, а под плитой, как и раньше, записку: «Верка! Ешьте цыплят. Я уехала за тортом. Г.»
Нет! Больше я уже выдержать не могла! Обречённый человек нисколько не думал о себе, продолжая активно жить для других. Я решила, что нельзя больше злоупотреблять этой добротой и, погостив у Галки всего пять дней, уехала с семьей в Москву. Собирая нас в дорогу, Галка зажарила утку, наварила яиц, напекла пышек.
На вокзале, при прощании, находять уже в купе поезда «Воронеж — Москва», я горько зарыдала. А Галка, стоя перед вагонным окном, со слезами на глазах и с ещё более посеревшим лицом, всё повторяла: «Не реветь, Верка, не реветь!».
Через полгода Галки не стало. И я до сих пор чувствую себя виноватой перед ней, потому что не смогла одарить её таким же вниманием и добротой, которыми она так щедро одаривала всех нас. И каждый раз, вспоминая её, я прошу у неё прощения: «Прости меня, Галка, прости!»
(Впервые опубликовано 12 июля 2003 года в газете "Благовiст", Львов)