В каждой геологической партии, работающей в центральных районах, с годами складываются иерархические отношения. Так, простые рабочие – это, как правило, студенты, обычно еврейской национальности, которые поступали в институт, где была военная кафедра и можно было навсегда откосить от армии. Их не манила романтика дальних дорог Крайнего Севера, а вполне устраивала какая-нибудь сельская школа, на лето дающая приют геологам. Буровики на станках для глубокого бурения обустраиваются автономно, тщательно устанавливают агрегат, долго и мучительно копают яму, размером строго два на два метра и еще два в глубину. Это имеет название «Зумпф» и должно быть огорожено, чтобы туда случайно не угодил кто-нибудь из инспекторов и проверяющих. Здесь еще два дня мешали глинистый раствор и только после этого начинали процесс углубки. Керн складывали в ящики, обеспечивая дополнительные рабочие места геологам на его описание во время длительной зимней камералки. Надзор за бурилами осуществляют техники-геологи. От них зависит и зарплата, и премия, поэтому с ними не спорят и выполняют малейшие прихоти. А народ на глубоком бурении обычно сидевший. А некоторые и по три-четыре ходки имеют. Все, что плохо лежит у селян, частенько исчезает под шконками в вагончике для жилья. Бесхозные собачки тоже исчезают в котлах, а тяжелые меховые шапки украшают головы буровиков и техников-геологов в студеные зимние месяцы. Они не промокают под дождем, да и будучи обрызганы ядовитым глинистым раствором, не теряют товарного вида. После сушки у раскаленной буржуйки достаточно нескольких ударов о коленку, и вновь шапка как новенькая. Вот только кошки реагируют на это изделие шипением и изгибанием спины.
Особую касту представляют буровики на легких, мобильных, самоходных станках, на которых можно забраться в самые дебри смоленских болот и лесов, где природа и отсутствие дорог остановили наступление немцев. Их « гудерианы» даже не могли предположить, что дороги на секретных картах изображали нечто другое и ничего общего с дорогами не имели. Это были «лежневки» – гати через болота из бревен, по которым могли пройти только брички с лошадкой да еще наш ГАЗ-66 с буровиками на борту. Эти бурильщики назывались «шнекачи». К ним геологи относятся с особым уважением и полностью доверяют каждому слову. Не поднимая керна, они почти безошибочно определяют не только название породы, но даже возраст отложений. Изменение звука мотора, скорость углубки, скрежет и лязг бурового снаряда – все это в совокупности подскажет буровому мастеру, что там на глубине – четвертичка, неоген, мел или уже вперлись в юру. А уж пески, глины или суглинки – это вообще легко. Только скрежет победита о кремень портит настроение. Опять эти конечно-моренные гряды Днепровского оледенения. Вот если прихватило снаряд, можете не сомневаться – это плывун и связанный с ним первый водоносный горизонт, а за ним мы и пришли сюда, ведь занимаемся гидрогеологической съемкой. Сюда можно сунуть фильтр на трубах и качать воду, изучая режим подземных вод. И только потом продать скважину зажиточным колхозникам, имеющим крепкое подсобное хозяйство. Пейте чистую подземную воду и вспоминайте шнекачей.
С годами примитивные УГБ сменились более современными станками УРБ-2А2. Почему-то повсеместно присутствует цифра 2. Яма для раствора 2х2х2, приготовление глинистого раствора еще двое суток, состав бригады – два человека. Да и зарплата раза в два больше, чем на больших станках, а в названии установки еще две двойки.
На таких агрегатах работали молодые мастера, но ребята хваткие, и любили они свою технику и ухаживали за ней внимательнее, чем за любимыми девушками. Первым делом буровые установки, ну а девушки потом! Да и в помощниках были мужчины после армии, дружившие с техникой. Изредка, но не надолго, попадались мужички, отсидевшие свои срока в Мордовских лагерях и откинувшиеся оттуда с чистой совестью по УДО. Так один из помбуров, Слава Терехин с погонялом Терех, мотал срока, как леску на катушку, и успел получить в общей сложности, включая малолетку, больше, чем самому исполнилось годков. Спасали только добросовестный труд в колонии, а в связи с этим и досрочные освобождения. Что связывало Гуча с Терехом, знали только двое. Работать предстояло в районе зон Кировского района, где на общем режиме и поселении проживали люди, не очень дружившие с уголовным кодексом. Вот тут и нужен был Слава, который всегда мог ответить за каждую надпись на своем теле. Имел он татуировки по всему периметру, которые не отличались изяществом и красотой исполнения, но выполняли роль трудовой книжки и вели летопись работы на «хозяина». Это надписи, сделанные не очень твердой рукой, с помощью трех швейных иголок, связанных в пучок, и раствора, изготовленного по традиционным рецептам из жженой резины. Теперь, в наши дни, наколками никого не удивишь, если даже девушки из приличных семей шлепают себе на жопу скорпиона или бабочку и таинственные иероглифы на чистом японском языке. А тогда еще скрывали рисунки под одеждой и обнажали только перед серьезной дракой, разрывая рубаху на груди. А так, в быту и на работе Терех был обычным трудолюбивым мужчиной, особенно когда не впадал в запойное состояние. На одном станке работал Соловей, а на другом – Гуч (но это не погоняло такое, а просто фамилия из трех букв).
А вот с Колей Соловьевым связывает меня давнишняя дружба. Я закончил работу на Крайнем Севере и прибыл на материк, где профессора вынули из меня уже успевшие заржаветь пули – отголоски былых приключений, а заодно и лишние органы, отмороженные в зимние холода на Полюсе Холода. Уезжать снова в заполярные скитания врачи не советовали и предлагали поправлять здоровье здесь, на родине предков. Жена улетела в Якутию собирать контейнер с барахлом, которое жалко было бросать. В Москве имелась кооперативная квартира, которая уже около года пустовала. На работу взяли без особого конкурса главным инженером крупной партии, колесившей с буровыми бригадами от Саратовской до Новгородской и от Белоруссии до Татарстана и Башкирии. Такая работа была мне по душе. В первый же день, после знакомства с коллективом, отправился на участок, где собрались все буровые бригады, откачечники и прочие гидрогеологи. Вместе с техруком партии – Володей Якуниным, по прозвищу Цыган, отправились на участок, где под руководством начальника партии велись работы, мне пока еще не понятные, по забору воды из реки Оки и закачиванию ее в пробуренные на берегу скважины. Здесь мне предстояло накрыть поляну, прописаться и влиться в коллектив в прямом смысле этого слова.
Выехали из Малоярославца засветло, миновали базу партизан в глухом лесу, где они прятались от фашистов. И дорога понесла нас по извилистой бетонке, которая обходила стороной Москву и другие крупные города. В темноте к дороге вплотную подступал лес, напоминающий тайгу Южной Якутии. Со мной была неизменная мелкашка итальянского производства, которая разбиралась вдвое и вмещалась в портфель. Тайными тропами это оружие вместе со шмотками прибыло в контейнере по северному морскому пути и теперь всегда сопровождало меня в дальних странствиях. Теперь глухая тайга ближнего Подмосковья окружала нас и зловеще подступала к самой обочине, шевеля роскошными ветвями вековых сосен. Вдруг на обочине засветился знак с изображением оленя. Я зарядил двенадцать патронов в магазин и приготовился к встрече. На дороге действительно появилось существо на двух ногах с рогами и обвислой губой. Оно сверкнуло глазами, отражая свет фар, и повернулось в профиль. Теперь это уже был лось на всех четырех ногах. Он с неохотой отошел в сторону и смотрел завороженным взглядом на растопыренные зрачки автомобиля. Лося из мелкашки можно взять, только если стрелять в живот. Он, конечно, еще побежит немного, но потом, из-за неудобства в желудке, ляжет, а когда кровь немного поостынет, тихо умрет от прободной язвы. Заметили по километровым столбам место, где произошла встреча и где лось получил шесть ранений в живот. Попадание подтвердилось гулкими звуками, напоминающими удары шаманского бубна. Лось подскочил и ломанулся в чащу, треща сухостоем, а мы благополучно доехали до полигона, познакомились с коллективом с помощью двух ящиков водки и доспали до того времени, когда солнце уже находилось в зените.
Уже близкие приятели Соловей и Гуч были ознакомлены с ночным происшествием. Гуч на своем буровом станке с еще двумя добровольцами, вооружившись ножами и топором, отправились по адресу. Прошло несколько часов, и на помощь выехала бригада Соловья. Уже близился вечер, а машины не возвращались. Поехали и мы искать лося на своем УАЗике. Нашли километровый столб, а рядом дорога в сторону леса. Правда, и не лес это был, а лесополоса, а дорога вела к деревянному строению, над которым висела надпись: «Окско-Террасный Заповедник». Рядом с домом стояли кормушки, из которых мирно кушали лоси. Вот в этой глухомани и проходило смертоубийство. Около дома стояли егеря и что-то оживленно обсуждали. Они поделились и с нами, что какие-то гады подстрелили лося прямо у кормушки, а вот звуков выстрелов никто не слышал. Посочувствовали и расспросили, не видел ли кто две буровых. Указали в сторону реки, где Соловей и Гуч усердно что-то бурили или просто делали вид. Отправились на базу, а егеря еще долго смотрели нам вслед с какой-то подозрительностью.
Далее опишу ряд событий из жизни мобильных буровых бригад, но не в хронологическом порядке, а в порядке поступления воспоминаний в мой разгоряченный мозг.
В полевых отрядах имелся повар, который готовил обеды и ужины, а завтраки были скромными, ради экономии средств. Соловей и Гуч частенько поставляли к столу геологов уток и гусей, иногда попадала и кабанятина. Но питались самостоятельно, чем Бог послал. А посылал он им голубей, которые гнездились под крышами колоколен заброшенных церквей и амбаров с зерном.
Ночью эти экологически чистые птички позволяли снимать себя с насестей и, Богом благословленные, отправлялись в мешок, где от них отделялись диетические грудки, которые шли в пищу, а остальные части скармливались собачкам, кошкам и воронам. Вороны собирались вокруг буровой в громадном количестве, гоняли собак, пикировали на кошек и обсирали людей и капоты машин. Вороны питаются падалью, а трупный яд на них не действует, а накапливается в помете. Если сушеный вороний помет смешать с зерном, то получится мощное средство от грызунов, а учитывая то, что в помете содержатся цианиды, и против нелюбимого человека сгодится это снадобье. Особенно хорошо оно действует в содружестве с пивом. Редкий иностранец останется в живых, да и русский помучится, если не догадается нейтрализовать яд самогонкой. Еще одной птичкой, признанной пригодной для употребления в пищу, были грачи. В Воронежской и Тамбовской областях они на зиму никуда не улетают, а питаются тем, что находят на обочинах «трассы Дон». Здесь кроме запасов зерна, оставшихся после уборочной страды из дырявых кузовов, в большом количестве встречаются остатки беляшей от дальнобойщиков. В придорожных кафе этот продукт готовят из большого количества теста и кусочком мяса с луком, достаточного для приготовления одного сибирского пельменя. Потом это жарится на подсолнечном масле, пропитывается им и имеет румяный вид. Дальнобойщики с удовольствием покупают беляши, потом выкусывают из них кусочки с мясом, а остальное тесто бросают грачам. Собаки такое тесто не едят, потому что, как и водители, не хотят связываться с изжогой. Они с большим удовольствием переваривают куски колбасы из сельмага, которая тоже идет за окно.
Прихотливые в еде дальнобойщики берут из дома курочку отварную, яички вареные вкрутую, коробок с солью и лучок репчатый. Первое открытие о съедобности грачей сделал геолог Рощин, который вычитал, что в одном из монастырей Тамбовской области монахи питались исключительно грачами. А вот картина Саврасова «Грачи прилетели» на фоне церкви не отвечает правде жизни, потому что никуда птицы не улетали, а строили гнезда для высиживания птенцов. Кроме того, грачи – птицы умные и не гнездятся вблизи Божьих людей, изводивших их в пищу.
Прибыли в Саратовскую область, наладили станок на бурение, установили его на берегу озера, среди берез, и легли спать, чтобы завтра, спозаранку, начать процесс. Утром проснулись, умылись, а кое-кто даже искупался в голом виде в прозрачных водах озера, прикрытого легким туманом. Как только под лучами восходящего солнца туман немного рассеялся, обнаружили, что вдоль берега стоят причалы для лодок, зонтики для противников загара, и кругом стоят щиты с запретом купаться в неустановленных местах. По озеру сновали парочки, напоминающие сценки из восемнадцатого века. Дамы под зонтиками и мужчины в костюмах на веслах, и музыка – спокойная и нежная, романтичная и неназойливо втекающая в существо. И вот наступил час «Х».
Одиннадцать часов по местному времени. С этого момента начинают продавать водку и прочие прохладительные напитки в виде портвейна и пива. Воздух наполняется пьянящей музыкой тяжелого рока, усиленного мощными динамиками в каждом из павильонов, где быстро поступили в продажу свежие беляши и чебуреки, приготовленные заранее, дня три назад.
Место, где расположилась буровая бригада, оказалось местом отдыха горожан, то есть Центральным Парком Культуры и Отдыха имени Пьера Безухова.
Все кавалеры на лодках развернули свои суда в сторону берега и гребли так, как не действуют профессионалы на самой престижной регате. Берег опустел, и только через два часа начали появляться прогуливающиеся парочки, причем многие с малолетними детишками, одетыми в матросскую форму. Но это пришли в парк уже другие люди, более культурного сословия, которые успели принять еще до одиннадцати и вот теперь вышли в свет – себя показать.
Буровая установка привлекала внимание отдыхающих, особенно детей в матросках. Они внимательно следили за слаженной работой людей в ярких, космических касках и вздрагивали от громкого лязганья железа. Народу скопилось много, по причине отсутствия в парке аттракционов, кроме кафе и закусочных, но там интересные зрелища случались немного позднее.
От громкой музыки туман моментально рассеялся, да и облака собрались в кучи и помчались куда-то в сторону Сальских степей. Воздух постепенно терял свой первозданный аромат и наполнялся запахами шашлыков и жареной колбасы. И только грачи сидели в своих гнездах, явно позируя перед одинокими художниками, которые пытались воспроизвести их на своих холстах в момент их прилета. Грачи старались не перелетать с места на место и гордо оглядывали с высоты берез свое существование. Но великие живописцы уже давно вымерли, а оставшиеся грачи на новых полотнах больше напоминали чаек и голубей.
Вышел Рощин и спросил у бригадира, что готовить на завтрак. Николай, не отрывая рук от рычагов, указал глазами на вершины берез. Юра понял, но радости не испытал, потому что грач имеет твердое перо и даже если его ошпарить кипятком, щиплется с большим трудом. Он взял ружье двенадцатого калибра, зарядил патронами со средней дробью на утку и дуплетом жахнул по верхушке березы, где скопилось много грачей, а может, и ворон. Упало четыре птицы, одна из них еще оказывала сопротивление и была обезврежена контрольным ударом палкой по голове.
Нехитрые подсчеты показали, что на каждого человека приходится по одной птичке, да еще одна достанется собачке по имени Лайка, которая добросовестно охраняет вагончик и прочее оборудование. Правда, птиц этого вида она не уважала из принципа, но в особо голодные дни могла скушать без аппетита в вареном виде со специями и с любимым гарниром из макарон-звездочек. После выстрела и особенно после того, как Рощин, не скрывая своих намерений, принялся щипать грачей, аллеи моментально опустели, и отдыхающие перебрались на противоположный берег озера. И только несколько пар любопытных глаз продолжали наблюдать за происходящим, но когда из-под перьев показалась синюшная шкурка самой птицы, те потухли и больше не появлялись.
Год спустя, в одном из живописных уголков, под названием Воронежский заповедник, начали готовиться к бурению глубокой скважины, где собирались обнаружить алмазы. По данным геохимиков и прочих ученых с Украины, здесь они просто обязаны быть. Ну, алмазы так алмазы, нам по барабану, все равно крутить колонковую и поднимать керн. Золотой , а в миру Толя Золотарев, с ружьем пошел обследовать берега речушки, где водилась ондатра . Местный егерь редко выходил на обход без состояния легкого алкогольного опьянения и, не надеясь на свой взрывной характер, ружья с собой не брал, потому как в прошлые годы причинил значительный вред здоровью районному прокурору, когда тот отказался ложиться мордой вниз. Выстрел по ягодицам смертельного вреда не нанес, но писать оправдательную пришлось, благо, что в приятелях значился областной прокурор. Теперь все конфликты старался решать миром, а потому носил с собой в рюкзаке бутыль первача величайшей крепости, которая могла лучше любой картечи свалить даже самого могучего браконьера. При задержании Золотой сообщил егерю, что их министр задолжал нашему крупную сумму и теперь геологам разрешено добывать себе пропитание в любых заповедных местах. Егерь поверил на слово, но засомневался в съедобности ондатры. И только после того, как тушки были приготовлены в тушеном виде с картошечкой, следственный эксперимент закончился. Вещественные доказательства ушли за милую душу под водочку и их пламенный самогон. Егерь пообещал снабжать буровиков этим напитком за умеренную плату, потому что производством заведовала его жена, однако не забыл напомнить, что завтра Золотареву необходимо явиться с повинной в контору и там представить оправдательную и объяснительную бумагу. Утром Золотой с бутылкой магазинной водки ушел писать оправдание, а буровой мастер двинулся на почту отбивать телеграмму на базу. Текст ее звучал приблизительно так: «Готовим установку запуску тчк передайте Брежневу взять запасной редуктор тчк Наш скоро полетит тчк». А Саша Брежнев был водителем на ЗИЛ -131, прикрепленным к буровой бригаде. На следующий день известие о новом запуске космонавта не только облетело село, но и дошло до районного начальства. Оно приказало усилить бдительность участкового и общественности, чтобы исключить проникновение на секретный объект шпионского глаза. Ведь этот запуск принесет славу и процветание всему району, а может, и области.
Брежнев приехал и привез редуктор, а Золотой уже поставил верши на ондатру. Это такие хитрые ловушки, когда рыба, раки или другие водоплавающие залезают туда через широкое отверстие, а вылезти не могут по причине его узости. В ловушки попалось шесть ондатр, как раз на шапку без отворотов ушей. А вот мясо в жареном виде легло к обеду, и опять же с жареной картошечкой с добавлением укропчика и мятого чесночка. Вчерашнюю тушеную ондатру Брежнев кушал с аппетитом, а вот сегодня как-то недоброжелательно поглядывал на блюдо.
А секрет этого отношения прост. Вчерашняя живность была стреляной и посему являлась дичью, а сегодняшняя сдохла от утопления и являлась пропастиной. Но трупный яд не испортил нам настроения, а лишь придал дополнительные силы в борьбе с природой.
Соловей потом несколько лет работал с Золотым и всегда удивлялся, за что его любят женщины родом с Кубани и Ставропольщины. Был у него во рту зуб, под названием «фикса», который всегда блестел при каждой улыбке, а рот у него закрывался только во сне, и только когда Золотой лежал на животе.
При появлении зеленого налета на фиксе Золотой начищал его асидолом – порошком, которым пользуются дембеля, наводя блеск на бляхи перед увольнением. Была у него подруга – продавец сельмага, родом из села в Краснодарском крае. Там был такой обычай: чтобы не доводить зубы до кариеса, их вырывают, а вместо них ставят золотые, что намного практичнее и красивее. Женщина, конечно, превосходила по красоте многих, потому что имела не меньше двадцати великолепных слитков благородного металла в передней части своей обворожительной улыбки.
После очередной встречи с продавщицей из сельмага Золотой занемог и жаловался на органы слуха. Та весь вечер орала кубанские песни, положив голову на плечо любимого. Теперь Золотой потерял слух и не мог реагировать на команды. Соловей и сам пребывал в эту ночь в объятьях секретаря сельского совета. Она все время опасалась за гербовую печать, которая хранилась в целлофановом пакете внутри вместительного лифчика. Ручку печати Соловей принимал за нечто другое и переминал своими загрубевшими пальцами, отчего дама хихикала и громко шептала: «Ой, щекотно!» Решили день не работать, тем более что сегодня предполагалось праздновать день рождения девочки из техникума, которая была завезена на практику главным геологом Танеевым Раулем Николаевичем в лучшую бригаду. Причиной такой заботы было то, что Рахиль была из Рязанских татар, а татары всегда поддерживали друг друга, особенно когда те проживали вдали от своей исторической родины. Вначале она долго плакала, готовясь к худшему, но когда познакомилась с буровиками, поняла, что здесь ее место.
Я, как начальник партии, прибыл совсем ненадолго, водителя отпустил и от дня рождения не отказался, тем более что Рахиль мне нравилась и напоминала якутских девчат, к которым я успел привыкнуть за долгие годы работы в этом суровом крае. Начали готовиться к празднику. Девушку заставили надеть национальный наряд в виде майки без лифчика и коротенькой юбочки, чуть-чуть прикрывающей трусики. Все это настраивало на лирический лад и предполагало праздник. Золотой жарил шашлык из колбасы, Соловей ставил на стол бутылки с Альб де Массе, поставленные в местное сельпо из далекой солнечной Молдавии. Я смотрел в глаза Рахиль, мотал ей на уши лапшу и понимал, что начинаю ей нравиться. Подъехала комиссия с Раулем во главе. Он осмотрел тело Рахиль, но признаков повреждений не обнаружил, а когда увидел меня, и вовсе успокоился.
На всякий случай спросил у студентки: «Как дела?» – «Пока не родила! Как рожу, тогда скажу!» – ответила девушка и, подмигнув левым глазом, исчезла в вагончике, готовясь к празднику своего восемнадцатилетия. Рауль со своей плановой комиссией отбыл в Москву, а мы приступили к дню рождения Рахиль, которой с сегодняшнего дня уже можно было все. Как пелось в известном шлягере по центральному телевидению: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». Не очень складно, но очень понятно.
Вначале прилично выпили, в смысле приличия тостов, а потом немного распоясались, и Рахиль предложила конкурс: кто на четырех конечностях первый добежит до реки. Она встала на мостик и шустро пробежала до берега реки. Соловей и Золотой встали в положение высокого старта и по команде «марш» устремились к реке. Золотой долго приспосабливался встать на мостик, но очень мешало содержимое плавок, и он мелким шагом все-таки пошел по маршруту. Соловей задумался, а потом встал в позу рака и быстро добежал до берега реки Оки. Соревнование признали ничейным, а приз в лице молодой татарки так и остался без владельца. Я, как главный судья соревнований, мог смело претендовать на приз, но Соловей со своей смекалкой был первым в беге, а потому мы снова сели за стол переговоров и допили почти весь портвейн под веселый и задиристый татарский смех.
Сидя за столом и держа в зубах сигару из самосадного табака, завернутого в четвертинку газеты «Окский Коммунист», я надвинул на глаза шляпу и грозно произнес фразу из известного фильма, обращаясь к Соловью: «Мне очень жаль, сэр, что твоя Гнедая сломала ногу! Но Боливар не вынесет двоих!» Тот выдержал тяжелый взгляд и произнес: «Выдержит!» И похлопал по ноге лошадь, которая якобы сломала конечность. Та одобрительно фыркнула, но тут очнулся Золотой и громогласно выкрикнул: «А почему двоих? Троих!» И упал в сочную траву на берегу реки, где из него всю ночь сосали кровь голодные комары и слепни. Я понял, что мне ничего не надо и удалился под марлевый полог, имея слабую надежду, что счастье не надо торопить, оно должно подойти само. Соловей долго подсаживал порядком захмелевшую Рахиль в кабину ГАЗ-66 и, наконец, уснул сладким сном на молодой, еще не сформировавшейся груди.
На следующий день Золотой вспомнил о заболеваниях среднего уха и отпросился в больницу. Купил в сельпо коробку конфет, которая лежала здесь невостребованной с прошлого года при разных температурах. В клинике ему прочистили все ушные проходы от накопившейся серы и закапали какой-то раствор, отчего из ушей пошла пена. Заткнули уши ватой, чтобы не воняло тухлыми яйцами, и обещали быстрое выздоровление от глухоты при условии, что уши надо мыть хотя бы раз в три дня. Радостный и довольный сидел Толя за рулем грузовика в шапке-ушанке, с тампонами в ушах и напевал песни из любимых кинофильмов. Дорога была без встречных машин, поэтому двигался он посередине, разрезая сплошную полосу на две части. Сзади пристроился милицейский патруль. Жигули последней модели с мигалкой и форсированным движком никак не могли обогнать могучий ЗИЛ, груженный трубами и ящиками. Менты сигналили, кричали в рупор и готовы были покончить с этим засранцем навсегда. Перед переездом пришлось остановиться и поставить машину на ручник в виде двух больших валунов под передние колеса. Перед грузовиком встал милицейский жигуль, и разъяренный сержант, дико жестикулируя полосатой палкой, предложил водителю выйти из машины. Золотой спрыгнул с высокой подножки и с милой улыбкой подошел к патрулю. Менты махали руками, показывали на разделительную полосу и говорили такие слова, смысл которых можно было понять даже без сурдоперевода. Золотой продолжал улыбаться, поблескивая фиксой из желтого металла, пока не понял, что ему хотят сказать что-то очень важное. Неторопливо снял шапку, вытащил вату из ушей, но тут же вернул тампоны на место, потому что услышал такое, отчего уши начали вянуть. Выждав паузу, освободил слуховые проходы и спросил у инспектора о цели его визита. Тот поинтересовался, почему водитель не реагировал на кряканье и вой милицейской сирены, на что Толя достал из кармана бумагу со штампом поликлиники, где ясно было написано, что в течение шести часов уши должны быть заткнуты ватой, чтобы не реагировать на внешние раздражители. Инспектор поинтересовался, не чистили ли ему и глаза, но, получив отрицательный кивок, сделал дырку в техталоне и умчался через переезд. Золотой остался в непонятке, кто кого нарушил и за что ему еще раз чистили уши.
Где-то в подмосковной глубинке возвращались на базу буровики, а водитель УАЗика повез геолога на станцию Руза, чтобы отправить его в Москву. Места здесь заповедные, сплошные заказники, зато зверь чувствует себя вольготно и человека не боится. Вдруг на дорогу вышло стадо кабанов. Секач прошел первым и исчез в кустах. Свинки шли не спеша и вели за собой молодых поросят. А вот замыкал шествие молодой кабанчик, но был он какой-то грустный, бежал без охоты, спотыкался и явно не был настроен на дальнейшее путешествие. На проезжей части он остановился и уставился на светящиеся фары. Водитель газанул и сбил неосторожного зверя. Тот отлетел в сторону и замер на обочине. Вдвоем забросили добычу в багажник и умчались в сторону станции. Вскоре поросенок перестал тяжело дышать и захрюкал. Водитель вначале пытался его успокоить с помощью монтировки, но только порвал брезент. Довез геолога до станции, попрощался и пригласил на кабанятину. На обратном пути зверь немного успокоился, а может, просто укачало его с непривычки. Он шуршал и чавкал, а потом и вовсе уснул, сладко похрюкивая во сне, а может, и уходил в мир иной. Уже на базе водитель попросил Золотого помочь дотащить поросенка для разделки. Как только они вытащили неподвижную тушу из машины, кабан дернулся, издал дикий визг и умчался в заросли. Видно, крепко его укачало в машине, а разбудили его не вовремя. В багажнике обнаружили наполовину съеденные резиновые сапоги и телогрейку, из которой была извлечена вся вата. А еще валялся разобранный приемник «Спидола», который, правда, и до этого работал кое-как, но все равно жалко.
На следующий год бригада ушла бурить высокую террасу Днепра, где пролегала линия обороны. Справа – немцы, слева – наши. Оборона крепка, а желание победить – еще сильнее. Вперед, штрафные батальоны! Кто выживет, тот герой, и кровью смыты былые обвинения. Идут вперед штрафники, падают один за другим, но следом поднимаются другие, с оскаленными лицами, готовые за Родину искупить вину свою и победить в этой схватке. Нет страха за жизнь, и идут они в бой, прячась за спины товарищей, чтобы потом возглавить строй и упасть под пулями, дав дорогу другим. На всех пуль не хватит. И вот она – рукопашная, неистовая драка с зубами, воткнутыми в горло противника, штыком и десантным ножом, протыкающим оборону, к победе, к свободе, к оправданию. А вместе с ними офицеры-особисты, участвующие в бою вместе со штрафниками, принимая смерть и увечья наравне с осужденными и имея одно стремление – вернуть бойцов к вере в справедливость.
Там шли бои, а сейчас пришли новые поколения – геологи и буровики, изучающие далекое прошлое земли нашей, но никуда не уйти от настоящего – оно на каждом шагу. Дырка в каске, переломанная рука рядом со скелетом, нога и сапог в стороне. Во время копки ям под глинистый раствор натыкались больше не на корни деревьев, а на человеческие останки. Скелеты со звериным оскалом, с протянутыми вперед руками, с ножами, зажатыми в костях иссохших рук. Они шли к победе, открывая путь пехоте, танкам и артиллеристам регулярной армии, делая путь их хоть на капельку легче и менее кровавым. Здесь не росли деревья со времен войны оттого, что пропиталась земля кровью, и только редкий ковыль обмахивал братские могилы, охраняя покой погибших. Они все еще ждут, когда их останки захоронят по-человечески, и смогут их мятежные души покинуть этот мир и успокоиться навсегда. Но заняты люди другим, и нет им дела до прежней войны, надо еще все модернизировать, а до погибших руки дойдут еще не скоро. Ведь еще с теми, кто остался жив, мороки не оберешься – то им квартиру, то пенсию, то подарок к дню Победы. Ох и живучи эти ветераны – видно, мало им досталось тогда.
Вот в этих местах, на берегу Дона, бурила бригада Соловья. Только вошел инструмент в землю, и вдруг скрежет о металл. Не разорвавшийся снаряд или лафет сорокапятки? Каска проходит легко, потому как сгнила в сырой земле, скелет вообще не замечаешь. Решили перед тем, как бурить, копать яму до двух метров. И сплошь черепа, кости, автоматы, штыки и ножи, патроны и гранаты. Невольно перед глазами встает картина бойни, да и земля здесь другого цвета.
Начальник отряда, фронтовик Иван Иваныч Шепилов, прекратил буровые работы на этой братской могиле, оставив полигон для историков и археологов, но пришли сюда только «черные копатели» и плавили тротил из снарядов, снабжая нарождающуюся касту бандитов, помогая им устанавливать свою, новую Россию.
Буровики заехали в Малоярославец в касках Великой войны, с автоматами и пулеметами и, самое главное, с осознанием величия подвига солдат в боях за Родину. И пусть сейчас «демократы» и прочие борцы за единую Россию говорят о том, что война была бессмысленна, что можно было избежать потерь, сдавшись немцам, и жить-поживать да добра наживать. Но не может душа русского человека смириться с их политикой, и готов еще народ бороться со всякой гадостью в руководстве страны нашей. Но умирают старики или просто выселяются из городов в резервации, а молодежь подсадили на интернет, заставили забыть о прошлом, отлучили от литературы, искусства и способности мыслить, показывая фильмы-пособия по технологии убийства. Теперь уже люди старшего поколения, по мнению руководителей страны, являются тормозом на пути к светлому будущему, где наступит мир непросвещенного ума, затуманенного глобальной паутиной интернета.
И вот бригаде Соловьева, как лучшей в управлении, доверили бурить в столице. Здесь велись изыскания под строительство Митино-Бутовской линии метрополитена.
Буровая установка, за нее прицеплен вагончик для жилья, а следом МАЗ, груженный трубами и прочим инструментом. Двигается колонна по Кутузовскому проспекту. Где-то надо свернуть к Филевскому парку, но где? Нет в Москве ни указателей, ни других примет, по которым может водитель найти цель своей поездки. Впереди знак о том, что дальше движение грузовому транспорту запрещено, а разворота назад не предусмотрено, поэтому движемся вперед. Вдруг – свисток, резкий, с переливами. В него дует красномордый мужчина лет сорока, с полосатой палкой в волосатой руке. Опасаясь, что на наших глазах может случиться инфаркт миокарда, подчиняемся власти и делаем остановку на обочине.
– Старший лейтенант Козлов! Ваши документы.
Соловей протягивает командировку, где указаны и цель поездки, и куча бумаг с согласованиями на бурение. Только вот гаишнику водитель не подвластен, пока он не завладеет правами и техталоном, и только тогда он становится хозяином положения.
– Ваши документы! – еще строже произнес командир взвода Козлов.
– Документы в пиджаке, а костюм в вагончике, но туда сейчас не добраться. Вот приедем на место, разберем вещи, и тогда пожалуйста, с дорогой душой и полным к Вам расположением.
– Значит, едем без документов!
– Я же сказал, что они в вагончике. – Соловей явно раздосадован непонятливостью собеседника. – Ну ты, командир! Подумай только. Вот я еду в Москву выполнять правительственное задание, бурить под метро и без документов… Ты что, вообще тю-тю? – и покрутил указательным пальцем у виска.
– Ваши документы! – уже более жалобным голосом произнес лейтенант.
Пришлось лезть в вагончик, искать там пиджак и лопатник с документами. Милиционер не стал долго рассуждать и приготовил компостер, чтобы проколоть последнюю дырку в техталлоне.
Но тут Соловей рухнул на колени, протянул руки вверх и диким голосом заорал: «Не коли!» Гаишник опешил. Коля медленно приближался на коленях к стражу порядка на дороге. И столько тоски и отчаяния было в глазах, и так пронзительно он выкрикнул ту же фразу, что машины на правительственной трассе начали притормаживать и проявлять любопытство и интерес. Подкатила черная машина с синим ведерком на крыше и остановилась почти рядом. Стекло медленно опустилось, и на заднем сидении показался молодой мужчина в кепке, которые насилии почтальоны в царской России. Был он очень похож на Жириновского, да и номера на авто говорили о многом. «Отпусти пацана, не видишь, на работу человек едет!» Закрыл окошко и умчался по Кутузовскому бороться за власть, не ведая того, что еще один голос на предстоящих выборах он уже заработал. Лейтенант отдал честь, вручил документы, укоризненно покачал головой, махнул палкой куда-то направо и с тоской посмотрел вслед убегающей буровой. А Соловей думал про себя, что минута позора лучше, чем месяцы без прав, и улыбался, гордясь своей выдумке и находчивости. В это время к гаишнику подкатил МАЗ, груженный трубами. Он даже не успел свистнуть, а только приподнял палку. Водителя МАЗа по фамилии никто не помнил, а звали его Чебурашка за малый рост и огромные уши. Он шустро выскочил из машины и, слегка заикаясь, заговорил, боясь, что его перебьют: «Ты, это, командир, ни о чем не спрашивай, а то я заблужусь, потеряюсь в этой Москве, брошу машину и на электричке – в Малоярославец. Куда поехала буровая? Скажи ради бога, а?» Милиционер махнул палкой, Чебурашка дал по газам, и гаишник исчез в облаке черного дыма.
Одну из скважин бурили на Поклонной горе, во дворах многоэтажек. Здесь же, на склоне оврага сохранилась фабрика по изготовлению зубных щеток из натуральной, экологически чистой свинячьей щетины, заготовленной еще в те времена, когда местность эта была далеким пригородом и паслись здесь в изобилии свиньи, коротая дни в лужах с целебной грязью. А поскольку фабрика план выполняла и даже принимала встречные планы к разным годовщинам, закрыть ее никто не решался. Сам завод состоял из нескольких бараков, обитых ржавой жестью и обнесенных колючей проволокой. Около этого завода и пристроили свой вагончик буровики и запитались к электрическим проводам, благо, что и завод за электричество не платил. Наше имущество добровольно охранял какой-то приблудный пес за скромную еду и облаивал всех редких прохожих.
Вечером из проходной выходило с десяток пожилых женщин, наверное работниц. Они несли сумки. О содержимом мы узнали позднее, когда наш охранник почесал за ухом и тявкнул на одну из служащих. Та от неожиданности выронила сумку, и из нее высыпались зубные щетки. Грубые рукоятки, но зато из настоящего дерева, а неровно постриженная щетина обеспечивала чистоту всей полости рта, да к тому же ручная работа. Щетки никто не принимал на реализацию, и шли они все на склад, а когда те наполнились до отказа, фабрику закрыли, засыпав готовыми изделиями значительную часть оврага.
Соловей и его напарник Петр Батанин где-то в городе Обнинске раздобыли форму офицеров-подводников и использовали ее в качестве рабочей одежды. Однажды, когда скважина уже подходила к завершению, подошел генерал с лампасами на штанах. Форма на нем была времен гражданской войны, а сам он был маленького роста, морщинистый и плохо выбрит.
– Разрешите полюбопытствовать, молодые люди, а что это бурят здесь моряки-подводники?
Батанин поднял палец вверх и загадочным голосом произнес:
– Секретный фарватер!
– Ясно! – кивнул головой отставной генерал и удалился на лавочку в скверик, откуда наблюдал через дырку в газете до полного окончания бурения.
Еще в одном московском дворике пытались пристроить буровую, но везде стояли машины. Тогда Петя стал колотить кувалдой по трубе, призывая хозяев разобрать свои легковушки. Время было уже часов около десяти, и пора уже быть на работе. На один из балконов вышла тетка в бигудях и заорала хорошо поставленным голосом: «Напрасно звенишь! Жиды раньше двенадцати не поднимаются». И скрылась из видимости. Первым из дома вышел мужчина, очень знакомой внешности. Да это же артист Мягков, что играет главную роль в фильме про баню. Артист приветственно кивнул буровикам, а Соловей, Батанин и Чебурашка, не сговариваясь, вежливо и почти хором произнесли: «С легким паром!» Артист поморщился и пошел по своим творческим делам.
А из скучной Москвы опять в Воронежскую область. На окраине села смонтировали буровую. Грунты здесь легкие, не обваливаются, бурятся легко, вода глубоко, да и плывунов нет, так что будем бурить, пока снаряда хватит. Спроса у местного населения нет, потому что здесь уже давно сформировались бригады ручного бурения. Вороток крутят два здоровенных дядьки, а третий для веса стоит на трубе. За день углубляются метров на двадцать, а бывает, что скважина доходит и до ста метров. Вниз все идет хорошо, а вот на подъем приходится привлекать двух бычков, которые вертят подъемное устройство. Так что бурим для собственного плана, да чтобы удовлетворить любопытство геологов. А говорят, что здесь встречаются даже алмазы, но ни опровергнуть, ни подтвердить никто не решается.
Местное население нашей деятельностью не интересовалось, и только один, наполовину придурочный мужичок часами сидел около буровой, явно наслаждаясь монотонным гудением мотора. Но и эти звуки ему вскоре надоели, и принес он из дома гармошку и играл какую-то нудную, но бодрую мелодию из трех аккордов и подпевал гундосым голосом на непонятном языке. При дальнейшем знакомстве оказалось, что никакой он не придурочный, а просто чуваш по национальности и не мог он избавиться от акцента, хотя и прожил в этой местности всю сознательную жизнь. Однажды пригласили его пообедать с нами супчика из пакетиков, где макароны имели вид шестиконечных звездочек, напоминая всему миру о том, что международный сионизм еще жив. Водки выпил, а суп есть не стал. Он указал на окрестности и на ломаном воронежском языке сказал, что кругом пасутся куры и гуси, которых никто не считает, и просто грех не сварить суп из вольной курочки. Помбур Самойлов согласно кивнул головой и отправился в сторону деревни. Вернулся он быстро и принес двух увесистых пеструшек. Чуваш одобрительно похлопал добытчика по плечу и поинтересовался, где тот так быстро поймал птичек. Володя указал на крайний дом и сообщил, что там в сарае сидели две молчаливые и неподвижные куры и даже не сопротивлялись, когда он прихватил их с собой. Чуваш немного расстроился, потому как дом и сарай принадлежали ему, но не столько за кур, сколько за прерванный процесс насиживания яиц, ведь уже через два дня должны были вылупиться цыплята. Быстро сбегал домой, укрыл яйца ватным одеялом и вновь заиграл на гармошке что-то мордовское.
Я много ездил по буровым, бывал на базах геологов, но чаще других посещал бригаду Соловья и его соратников. Вели они интересную и насыщенную жизнь. И хотя работа была главным делом их жизни, не отказывали себе и в других мирских радостях. Соловей – рыбак, Батанин – охотник, да и ходил он походкой индейцев из ущелья Большого Каньона, Самойлов – специалист по домашней птице. А все вместе – жизнелюбы и неисправимые прелюбодеи. Достойная зарплата за доблестный труд позволяла приобрести акваланги, гидрокостюмы, ружья и спиннинги.
Но вот в последнее время не давал покоя намек местного жителя на то, что пасутся у реки гуси, которых никто не считал. Куры уже порядком надоели, хотелось разнообразия в рационе. Гоняться за гусями по пойме, а тем более на воде – дело глупое и бессмысленное. Самойлов со своим пытливым умом и природной смекалкой, сделал несколько научных наблюдений и выводов по поводу поведения гусей в естественной среде обитания. Если машина едет быстро, то птицы бросаются врассыпную, громко крича и хлопая крыльями. Выстрел из дробовика тоже не приносит удачи, потому что перо у них прочное. А вот если автомобиль, особенно небольшого размера, двигается медленно, то гусаки вытягивают шеи, шипят и норовят щипнуть за колесо непрошенного гостя. Вот тут и кроется главная мысль. На палку крепится толстая леска с петлей и накидывается на шею гусю. Так и поступили. Медленно выехали к реке, закрывая машиной обзор местному населению. Из дверцы торчит палка с петлей. Громадный гусак вытянул шею, зашипел и вот уже через мгновение оказался в машине. Дверь захлопнулась, и мы помчались подальше от села. А на заднем сидении Самойлов и техник Рощин вели борьбу с непокорным гусем. Он хлопал крыльями, норовил выклюнуть глаз у человека, мотал своими перепонками и не намерен был сдаваться. Наконец, Самойлов взял гуся на болевой прием, прижал крылья к туловищу, а Рощин начал за клюв крутить шею. Сделав несколько оборотов и убедившись, что птица затихла, остановились и приготовились полностью лишить ее жизни с помощью топорика. Гусь лежал на земле, но вдруг захлопал крыльями, а шея начала стремительно раскручиваться в обратную сторону. Он вскочил на ноги, гордо потряс головой, укоризненно посмотрел на своих мучителей, а затем издал победный клич и умчался, хлопая крыльями, к родной стае.
Проблема с поимкой оказалась простой, а вот как усмирить и съесть – та ещё задача!