В шестьдесят шестой школе учитель рисования заболел туберкулёзом и был направлен в Ялту на два месяца для лечения. Болезнь была, конечно, серьёзная, но излечимая. О том, что только два месяца Николаю придётся работать, его предупредила Завуч. Этого срока Николаю, как ему казалось, было достаточно, чтобы пойти в институт и просить выдать диплом ему на руки.
Без диплома в своём кармане он чувствовал себя скованным по рукам, потому что не собирался вообще работать в школе. Для работы в школе у него просто не было соответствующей внешности.
Само условие отработать год в школе, которое установил директор Института, Николая просто пугало. Во-первых, в школе зарплата молодого учителя ни в какое сравнение не входила с той заводской, которую успел понюхать Николай в свои восемнадцать лет. И во-вторых, ученики были часто выше самого Николая, отчего в коридоре школы он выглядел одним из учеников десятого класса.
К тому же, два месяца работы в школе усложнились усилиями Завуча, которой Николай Фёдорович, как он теперь озвучивался, не нравился ни по каким параметрам. И слишком молод, и ростом мал и вес не наел. Завуч не однократно напоминала, что скоро вернётся после лечения преподаватель рисования, так что Николаю Фёдоровичу придётся искать новое место работы.
Правда, была одна заковыка: с преподавателем Николай Фёдорович был тесно знаком, даже переписывался и знал, что преподаватель решил остаться навсегда в Ялте, которая специалистами такого профиля разбрасываться не намерена.
Дополнительно к этому ГОРОНО запретило большим циркуляром принимать на работу в школы преподавателей, больных туберкулёзом. Когда Николай Фёдорович с гордым видом подал заявлением об уходе в конце четверти, ему стали осторожно объяснять, что вообще-то дирекция школы не против, чтобы он остался и продолжил свою деятельность, что старшие товарищи помогут ему освоить эту сложную, педагогическую профессию.
Однако Николай Фёдорович, не желая иметь приставленное отчество и работать в показательной школе, схватив трудовую книжку с вожделённой записью о труде в школе, помчался в институт.
Директор Института встретил зарвавшегося свободного художника поедающим, мрачным взглядом, подобно кролика, строго сказал:
-Только после года работы в школе и ни днём раньше!
В ГОРОНО его встретили ехидными улыбками. Его внешность сразу вызывала эти улыбки. В ГОРОНО была скучная работа, поэтому пошутить было всегда приятно, что-то сродни, выпить чашку чая.
-У нас есть школа номер двадцать один. Там только восемь часов. Никто не берётся.
Но Николай, уже нашедший одно "тёплое место" с тремя выходными днями, согласился охотно.
Теперь все силы его стали уходить на режиссуру. Нужно было ухитриться проработать с понедельника по четверг в Доме Народного Творчества Методистом, и не опоздать в пятницу и субботу на занятия в школу. Начались поездки по Удмуртии, встречи с самодеятельными художниками, директорами клубов, дворцов и руководителями ИЗОстудий.
В пятницу он шёл из школы тихим шагом, но в субботу уже просто еле передвигал ноги. Соседи, случайно встретив его, качали головами и сочувственно говорили Прасковье:
-Твой-то сын из школы опять пришёл бледный! Уж не болен ли чем?
Мать смотрела на сына скорбно, просила полежать и говорила одно и то же:
-И денег не видно, и здоровье не прибавляется!
Богатство или хотя бы достаток плыли мимо их дома. Не было телевизора, магнитолы, приличной мебели. Даже одежда Николая, уставшего обшивать себя из-за напряжённой работы, выглядела чересчур скромной. Он продолжал по инерции рисовать, но одиночество, окружавшее его при оценке своего творчества, не продвигало мастерство вперёд. Многое он начинал и не заканчивал. Попытки влиться в коллектив профссиональных художников наталкивались на сопротивление, которое было необъяснимым.
Лучом света стало возвращение Каргашина из Ершовки через год. Весёлый, жизнерадостный друг по институту вдохнул в серую жизнь Николая свежую струю. Вся работа вдруг стала казаться весёлой шуткой. Курьёзы в компании Каргашина превращались в смешные истории, обмываемые рюмками водки под поцелуи нетребовательных девиц.
Советская власть породила полное презрение к богатству. Поэтому можно было купить бутылку водки, немного закуски, и можно было продолжать праздник!
Однако праздники прекратились в связи с уходом Каргашина в Армию. Вообще, Каргашина жизнь таскала за красивые кудри на голове в разные стороны без всякого ущерба его весёлому нраву. Отдых от праздников продолжался всего четыре месяца. Каргашин, как снег на голову, свалился на Николая вместе с его неподражаемым хохотом. Несмотря на солидность и пышущее здоровьем тело, Каргашин был списан по причине оторвавшейся ключицы.
Ключицу укрепили сталью, но для службы этого было недостаточно.
Похожий на Ноздрёва из "Мёртвых душ" Гоголя, Каргашин возобновил с новой силой развращение скромного Николая, добившись немалых успехов на этом поприще. Но и это продолжалось относительно недолго. После того, как дочь полковника заявила папе, что этот красавец её изнасиловал, Каргашину светило весьма серьёзное судебное разбирательство.
Учитывая заслуги отца-инвалида Отечественной войны, Каргашина решили спрятать аж на острове Сахалин. Туда он и отправился в свой последний маршрут, где и был погублен ровно через год в не сложном семейном конфликте.
продолжение - http://www.proza.ru/2012/02/24/2036
Ижевск, 2006 - 2008 год