Держу в руках кипу фотографий. Разных. Чёрно-белых, цветных, не успевших пожелтеть и уже тронутых временем, с оторванными уголками, со следами кнопок и клея, бывших когда-то в рамках, наиболее ценных, лежавших на дне какой-либо специальной ёмкости, предназначенной, чаще всего, для одежды или белья. Да и качество почти всех фотографий весьма и весьма. Часто совершенно непрофессиональные доморощенные изображения неузнаваемых людей. Только что по памяти и вспомнишь, что здесь должен быть ты или кто-то ещё. Из этой кипы наугад беру небольшую пачку прошлого и почти настоящего. А дальше пойдёт уже что-то личное и что-то относящееся к небольшой сравнительно группе людей, которые меня окружают. Дальше лучше так: возьмите и Вы кипу небольшую своих домашних фотографий и начинайте перебирать их вместе со мной, поскольку мои воспоминания о моих знакомых и родных Вам будут неинтересны.
Итак, я уже взял.
На лавочке перед домом сидят бабушка Вера и её брат Иван-Пётр. Что-то он ей рассказывает. Дядя Петя в то время отрастил бороду как у Карла Маркса, но белую-белую, даже и нельзя сказать, что седую. Штанины закреплены бельевой прищепкой – это он на велосипеде приехал. Значит, жили они с Фаиной Ивановной, женой, уже в Серебряных Прудах, но, возможно, что и рядом, в деревне Шишково, следующей через ключ-ручей Гремячий от Яковлевского. Вода в ключе очень вкусная была, ходили за ней, прямо к источнику, почти за километр от дома. В колодце у дома Липового, что через дорогу от нашего дома, тоже хорошая вода, но та – лучше. А вот рядом от колодца Липовых, буквально в пятидесяти метрах, вода годилась только для скота, такая приторно-солёная. Вот что геология родная делает! Брат бабушкин Иван, если по крещению, а Пётр – если по паспорту. Время наше революционное это и сделало. В 29-м или 28-м годах семью их раскулачивали, мать его больную с кровати столкнули, чтобы перину забрать, а Иван (тогда Иван) заступился за неё, оттолкнул красноармейца. За это приговорили Ивана к расстрелу (ему тогда было 17 лет). А он сумел сбежать, скрывался, документы другие достал. Да вот так и прожил всю оставшуюся жизнь Петром. Мы-то, дети, об этом узнали только через почти сорок лет после расстрельного приговора. Да уж и не дети мы были маленькие, я, например, уже в институте учился, брат старше меня почти на два года, сестра – на шесть лет моложе. Но об этом же, о том, что Иван жив, не намного раньше узнали и родители и бабушка.
Следующая маленькая фотография: лошадь везёт телегу, на телеге мешки с картошкой, значит – сентябрь месяц. На мешках сидит Оля, племянница, по ту сторону от фотографа, меня, шагает за телегой Миша – кудри колесом, а с другой стороны – отец, с вожжами в руках. Это тоже Яковлевское. За мной, фотографом, наш дом, у которого как раз в это время на лавочке и сидели уже сфотографированные мной бабушка с дядей Петей (Иваном). Немного подальше ряд старых вётел, посаженных вдоль дороги ещё при помещике. Вот туда вдоль по дороге и надо идти к дому дяди Пети, в Шишково. А через дорогу, слева, тогда стоял домик, в котором жила дочка владельца Яковлевского, помещика. За её домом и был наш огород. Семью она нашу любила. Часто пирожки приносила, особенно, когда я приезжал на каникулы. Родных у неё не было, только остался выделенный ей в своё время домик, да ещё и вот эта национализированная и освободившаяся от помещичьего гнёта деревня. А сейчас она вообще освобождается и от жителей. Как восемь лет назад полностью освободилась от последнего жителя деревня Красный куст, моя родина, что в Токарёвском районе Тамбовской области. Было об этом торжественное объявление, что деревня эта прекратила существование.
И здесь – осень, но, скорее, самый конец августа. Чуть-чуть дождит. Но не настолько, чтобы мама раскрыла захваченный дома зонтик. Мы уезжаем после отпуска от родителей из Узуново в Москву. И Марина, конечно, с нами, но здесь она в роли фотографа. Помнится, что есть и фотография, где мы с Мариной поменялись местами. Не видно вещей наших, которых на вагон наберётся. Посадка, помнится, была со штурмом. Да по-другому тогда и не было. В то время ходила электричка в сторону Москвы от Павельца до Ожерелья, а потом уже нужно было пересаживаться на московскую электричку. Это был какой-то кошмар. Словом получалось, что отпуск равнялся одному возвращению. Что накопилось, то и растерялось. Мы-то, как родители привыкли, за час до отхода уже на месте были. «Лучше пусть останется, чем не хватит», - так отец говорил насчёт излишков урожая с огорода. Но это выражение полностью относится и к переездам, то есть – ко времени. Поэтому времени ожидания здесь хватило с избытком, но поезд стоит всего две-три минуты. Наконец, после бесконечного ожидания, подошла электричка, которая может спокойно и опоздать на полчаса, а то и больше. Первой в вагон забралась мама, хотя в Москву и не собиралась. Забралась потому, что платформа низкая была, а тамбурную площадку перед дверью над ступеньками никто открывать и не собирался, да и тамбур был уже полный. Погрузились. Но самым сложным оказалось возвратить маму обратно на платформу. Кое-как это удалось сделать, но зонтик так и поехал с нами в Москву.
До свидания! До следующей встречи!
Кто-то нас запечатлел на наш фотоаппарат у дома на Пятницкой, в Москве. Мы с Мариной уходили на работу, а ребятишки – в школу. Скорее всего, что Вера – во второй класс, а Коля – в первый. Получается, что это 85-й год, судя по одежде – осенняя пора. Вера уже октябрёнок, значок у неё на форме. Принимали их в помещении «Траурного поезда В.И.Ленина», что у Павелецкого вокзала. И Коля был октябрёнком. И пионерами побывали. А вот дальше – не получилось. Началась перестройка, а потом и отмена всего, в том числе и крепостного права. Были октябрята, меньшие братья пионеров, пионеры – младшие братья комсомольцев, да и комсомольцы оставались какое-то время, по инерции, тоже младшие сыны и дочки уже последней инстанции. Но Вере и Коле не посчастливилось. Не то, что их не «охватили», как тогда выражались в охватывающих комсомольских кругах. Больше стали заботиться о том, чтобы ухватить самим что-нибудь. Не до других. С «охватом» нас с Мариной в коммунистическую партию сложнее. Я в институте преподавателем работал, Марина – в школе. Но приняли и нас, хотя мы совсем даже и не из рабочих и крестьян по службе, а не по происхождению. Но перестройка продолжилась, в 93 году я заявление написал о выходе из КПСС, пробыв в ней десять лет, а потом и Марина. Но она лучше сделала. Сумочку у неё украли, в которой был партийный билет. Не отыскалась. После обязательного шума и выговора билет новый она получила, а на следующий день практически и подала заявление о выходе. Тогда в ряды коммунистической партии принимали не всех желающих, как сейчас. Был строгий отбор, определявшийся процентным соотношением рабочих (крестьян) и трудовой интеллигенции, т.н. прослойки. Поэтому нам с Мариной было несколько затруднительно «пролезть» в сплочённые ряды. Продвижение до партийного билета было сродни переходу Суворова через Альпы (вот, например, для меня, тогда – преподавателя вуза): собрание партийной ячейки (кафедры), партийное бюро факультета, партийное собрание института, комиссия ветеранов партии райкома района города, решение бюро райкома этого района. После этого получаешь карточку кандидата в члены партии. Через год всё это движение по лестнице «от простого к сложному» повторяется, но уже получаешь партийный билет.
Худущий, как бельчонок, одни глаза. В руках – белый гриб. Это точно 87-й год. В этот год мы купили домик с небольшим участком в Узуново, сравнительно дёшево, у хорошего знакомого моих родителей. Дом был очень старый, привезён давно, где-то в двадцатых годах, в разобранном виде из Тамбовской области. К моменту покупки ему вполне могло быть под сотню лет, потому что и там он был уже не молодушкой. В этот год Марина устроилась на работу в пионерский лагерь, недалеко от Михнево. Вера и Коля были при ней. Вот эти грибы как раз оттуда: один – белый, другой – глазастый.
Озеро Рица и ещё одна фотография с теми же людьми. Как они попали в эту пачку? На ней Маринины бабушка Тоня и дедушка Илья (дедушка Иля) Черепенниковы. Они часто летом выезжали на отдых во время дедушкиного отпуска куда-нибудь на юг. По путёвке. В то время Илья Павлович работал на какой-то государственной работе. Да он и всё время был на государственной службе. Во время войны, например, он заведовал хлебом по Москве. Антонина Георгиевна и Илья Павлович друг друга знали с детства, в одном дворе жили. Пришлось ей побывать и на свадьбе у Илюши, как она его называла. Потом и сама замуж вышла. Родились у них в семьях дочки, Елена – у Ильи Павловича, Ольга – у Антонины Георгиевны. Потом жена Ильи Павловича умерла, а Антонина Георгиевна с мужем развелась. Вот через некоторое время и сошлись бабушка и дедушка в семью Черепенниковых. Елена и Ольга сёстрами стали, Ольга по отчеству стала Ильиничной с фамилией нового отца. Илья Павлович умер в 1974 году. В последние годы болел сильно. Больше всего сказалось пребывание его под следствием в течение года во времена Ежова. Но в 38 году Ежова перевели на другую работу, и в связи с заменой этого руководителя (на Л.П.Берию) быстро пересмотрели уголовные дела и большую часть находящихся под следствием отпустили. В их число попал и Илья Павлович. Вышел без зубов, с больным позвоночником и больными ногами. Больше его не трогали, он так и продолжал работать на государственной службе. Был он очень честным. Уж Черепенникова в Москве во время войны знали, кто он такой. И бабушку Тоню тоже знали в прикреплённом магазине, где отоваривали по карточкам. Несмотря на это – всегда только по положенным карточкам и в порядке очереди. Сейчас можно говорить об этом, но кто поверит, что он действительно был исключительно честным. Да, скажут (или подумают), это же ваш родственник, понятно, что вы о нём так говорите. Ну ничего, нам достаточно самим знать об этом.
Знакомцы на мосту. Мостик этот в Узуново через речку Березинка. Наш домик-дачка выше на берегу. Это второй берег почти вровень с мостиком по высоте, а другой берег высокий, метров двадцать – двадцать пять от воды. Вера и Коля пристрастились рыбачить. В своего дядю Мишу, наверно. Рыба в речке была, но на наживку внимания не обращала. Больше она любила сеть или бредень. Правда, я, будучи студентом, на каникулах тоже бегал с удочкой на утреннюю или вечернюю зорьку. До полного расходования наживки. Но не дал Бог жабе хвоста. Ходили рыбачить и с дядей Пашей, Павликом, когда они с крёстной, моей тётей, в гости приезжали. Рыбачили мы недалеко от пасеки, у леса, где работал отец. Но походы эти по утрам имели совсем другую цель для дяди Паши: рыбалка продолжалась до прихода на работу отца, потом дядя Паша заправлялся медовухой или самогончиком, и мы уже нелегке, без наживки, топаем домой. А в сеть или бредень попадалась довольно крупная рыба. Есть где-то фотография, на которой эту рыбу хорошо видно. Миша тогда устроил рыбалку летом, во время моего отпуска.
А это мы с Володей Головко на традиционном сборе картошки. Тоже сотрудник той же ЦАО в Долгопрудном. На картошку вывозили целыми отделами, на машинах. Это если на один день. А то и на одну-две недели, с проживанием в самом совхозе. Денег за работу, конечно, не платили. Так, чтобы еду обеспечить по совхозным ценам. Но оклады наши инженерские сохранялись. Тому и рады. А если бы только совхозная зарплата, то работа была бы в убыток. Как говорил наш сотрудник, Михаил Михайлович Казаков, про сенокос в том же совхозе подшефном: «Немыслимая трава и немыслимые расценки». Да и не только в колхоз (совхоз) ездили. Нас бросали и на другой трудовой фронт – на овощебазу. И когда на предприятии работал, а особенно – в учебном институте, вместе со своей подшефной группой. Всегда это было в ночь. Здесь уж точно можно сказать: «Немыслимо дурацкая организация работы на этой или другой овощебазе». Да оно и понятно, чем больше неразберихи и бесхозяйственности, тем выше дом на дачном участке у руководителя базы. Тем и жил, перебиваясь с… на… И это, кроме призыва партии помочь этому руководителю базы, считалось как трудовое воспитание студентов. Какое там воспитание? Они же потом, увидев всё это безобразие, воспитавшись трудом, духовно обнищают. А что важнее? Как же там сейчас-то обходятся, кого воспитывают трудом?
Дальше подряд несколько фотографий с военных сборов в 72-м засушливом году. Проходили сборы в Горьковской области, в Гороховецких лагерях, давно известных. На их месте уже не песок, а тонкая кварцевая пыль – так сапогами песок перетёрли ещё с Петровских времён. Вот наш строй, оптиков-механиков и оптиков-электронщиков, а по военной специальности – «приборы наземной артиллерии». Стоим по росту. Левый фланг – самые длинные. Я по длине – второй. Вообще-то не второй. Вон там, в конце первой шеренги, Володя Соломатин. Так он повыше будет. Но попал на правый фланг после марш-броска на три километра на третий день сборов. Засуха была по всей России. Жара стояла неимоверная. Так вот для деревенских, как я, бег в сапогах в портянках – дело сравнительно привычное, если портянку правильно намотать. А кто намотал неправильно, тот и оказался на правом фланге, в своих кедах, потому что ноги стёрли. Потом из всех этих правофланговых сделали музыкальную и концертную бригаду, в которую, правда, попал и я. Не из-за мозолей, которые у меня не получились, а из-за номера, который мы с Володей Вольным изобразили. На этой маленькой фотографии мы как раз и выступаем перед солдатами. А номер был по миниатюре М.М.Жванецкого «Где ты был?». Её замечательно исполняли Ильченко и Карцев. Но я миниатюру эту восстановил по памяти, записана она была на гибкой пластинке фирмы «Кругозор». Конечно, весь наш концерт строго рецензировался. Первым слушателем всех номеров, за казармой нашей, был майор Полковников, наш куратор от части (на фото он наши шеренги обходит). При прослушивании нас с Володей майор этот так хохотал, что свалился со стула. Потом он попросил повторить концерт в расширенном составе слушателей – перед его семьёй. Успех повторился. Вот с этим мы и вышли на сцену. А из-за нашего номера куратор наш пропустил крамольную песню – «Не хочу я воевать». После первого выступления песню тут же сняли. Посчитали вредной для наших солдат. Дальше я в воинском облачении с примкнутым штыком и противогазом на боку. На следующей – команда наша на привале. В центре – майор Долбилов, преподаватель военной кафедры нашего института. Артиллерист, но Долбилов – он и есть Долбилов. Фамилия-то досталась не просто так, а за дела его давних предков. Когда мы изучали пушку 45-мм (переход из походного положения в боевое и наоборот), то при поднятом стволе он приказал нам освободить какой-то стопор. В этом случае ствол должен был откатиться назад, даже, получалось, не откатиться, а резко упасть. Хорошо, что мимо проходил офицер части. Успел в последний момент остановить. Прямо как в кино. До взрыва остаётся пять секунд, четыре, три, две, но кусачки вовремя успевают перекусить нужный сигнальный провод. И когда случается посмотреть в кинофильме похожий на это эпизод, всегда вспоминается жаркий 1972-й со всеми вытекающими и 45-мм пушкой с задранным стволом, который мог буквально через несколько секунд здорово изменить кому-то жизнь, настолько изменить, что вообразить это через столько лет просто невозможно.
Здесь отца фотографировали на пасеке для газеты. За большие успехи в боевой и политической подготовке пчёл. Он впервые в совхозе за время существования мира наладил работу пасеки и стал сдавать товарный мёд и воск. Так ведь пасеку совхоз держал только для опыления гречихи, медоносов разных и других культур. Совхоз был семеноводческий. Пасека эта находилась недалеко от деревни Яковлевское. Вообще-то – в разное время в разных местах. То у леса, куда к речке мы с дядей Пашей бегали утром ловить рыбу, то у другого леса, то ещё где с временным вывозом, на время цветения какой-нибудь культуры. А здесь пасека в Яковлевском, по другую сторону от пруда, на полянке. Место тихое, тёплое, со всех сторон деревья и кусты. У отца здесь и огородик был небольшой. Поскольку полянка была как теплица, то урожаи были хорошие. Особенно помидоров. Росли южные астраханские и волгоградские сорта. На самом деле, помню «бычье сердце», которого одного хватало на обед для салата на четверых. Были розовые, красные, жёлтые, черные, круглые, продолговатые, крупные, мелкие, как гроздья виноградные. Семена у него свои были. Достанет ящичек с пакетиками, свёрточками. Чего только нет! Всё по сортам, по годам. Ведь огурцы, например, или тыкву лучше сажать на четвертый-шестой год. А другие семена - практически только одногодки.
Фотография (1966 года) из Житомира Незнанова Саши, с которым мы в своё время в Красном Кусте в своём детстве на льдине покатались. Незнановы – наши сватьи. Поженились его брат сводный по отцу, Филиппу Степановичу, Николай, и моя тётя, тётя Сима, сестра отца. Живут они сейчас в Кишинёве, другом уже государстве, с Володей, сыном, с его семьёй. А второй их сын,Юра, живёт в Севастополе. Саша Незнанов оказался после всяких переездов недалеко от Москвы, в Раменском районе, в Заворово. В Красном Кусте Незнановы жили в половине дома, а вторую половину занимала семья Александра Степановича, Сашиного дяди. Дочь Александра Степановича, Анна Александровна, - подруга моей второй тёти, тёти Тони. Вместе с семьёй Александра Степановича жила тётя Клава, которая в семье дедушкиного брата Михаила была приёмным ребёнком. В 1921 году Михаил погиб в качестве заложника во время тамбовского бунта. Тухачевский усмирял тогда этот бунт. Забирали заложниками в деревне мужиков и объявляли, что если остальные не скажут, где бандиты, то заложники будут расстреляны. Конечно, никто и не говорил, потому что не знали ни о каких бандитах, где они скрываются, тем более, в степной зоне. Ну и расстреливали всех, а потом новых брали и расстреливали, а в лесах убежавших от расправы и газом ядовитым травили. А с Филиппом Степановичем, в его семье, жила его тётя, бабка Параша. Это она сказала после объявления в хрущёвской Программе КПСС - «Партия (коммунистическая – С.Ч.) торжественно провозглашает, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»:
- И-и-их! Ей-богу, правда. Спать ляжем, а проснёмси, а мы уж и в коммунизьми».
Но не пришлось в нём проснуться. Заснуть не дали. Так и возвратились снова в капитализм через развитой социализм.
А вот цветная группа на фундаменте будущего крыльца нашего дачного домика в Вельяминово. Лето 1996 года. С гитарой – Коля, Вера с мужем, тоже Колей, я с краю, на солнце прищурился, выше всех – Марина, а слева от Веры – Оля, сестра Марины. Фотограф – муж Олин, Серёжа. Дом этот мы начали строить в 1993 году, хотя участок получили в 90-м. Материал для постройки приобрели тоже в 90-м, и он ждал своего часа за нашим домиком в Узуново. Не начинали строительство из-за неизвестности – оставят за нами эти участки, не оставят. Директор совхоза был против. Но, в конце концов, взялись все строиться, несмотря на… С постройкой дома договорились с узуновскими ребятами, сравнительно дёшево: две тысячи рублей в день (две тысячи в те годы были каждый год разные по стоимости), утром – пачка чая, а вечером – по сто пятьдесят водки, ну и с какой-то немудрёной едой. Строители они хорошие были, несмотря на их нестандартные условия оплаты. В конце концов, условия эти привели к тому, что восьмого августа мы своей семьёй сами стали строить дом. Сроки договорные прошли, а тут и вовсе катастрофа – умер один из строителей, не выдержал таких же условий на какой-то другой стройке. Фундамент пришлось ставить без цемента, поставили с небольшим заглублением в землю с подсыпкой песка. К середине сентября уже навесили первую дверь, заколотили оконные проёмы. Во время строительства жили в палатке, но Марина с Верой, а заодно и Колей, работали в пионерском лагере, неподалёку от наших участков. В палатке жили и на следующий год, но палатка стояла уже внутри дома. Первое, что начали делать на следующий год – стелить полы. Самый первый кусочек настелили с юго-восточного угла, из старых берёзовых досок. Здесь же и отметили это знаменательное событие игрой в преферанс – я с Верой и Колей. Знаменательное не только тем, что в этом хаосе строительства появился кусочек чистого места, который называется полом, но и тем, как достался этот кусочек людям, практически впервые взявшим в руки молоток и уж точно впервые занявшимся строительством. Да ещё и тем, что стелили пол старыми берёзовыми досками. А что это значит, знают только те, кому приходилось забивать гвозди в старую берёзу, или поправить пропеллер доски, или утянуть клиньями край доски, чтобы хоть немножко убрать щель. Вот так и строим до сих пор. Но время немного изменилось, появились любые стройматериалы, были бы деньги. Нам с Мариной всегда хотелось построить для себя бревенчатый дом. Но вот попали в такое время, что хоть какой-нибудь. Потом мы уж покупали и новый материал, и электроприборы, стало полегче. Но мы всегда вспоминаем первое время строительства, когда сами своими руками собирали дом только из всего старого, разгибали старые гвозди от разобранного в Узуново дома, вручную сверлили и пилили детали для лестницы, окончательную конструкцию которой придумал сын, Коля, лучше и не надо!
А это – первые Верины шаги. Причём, первый свой шаг она сделала по траве-мураве, летом 1977 года. Конечно, её привлекла эта собака, такая большая живая кукла. Бабушка Вера сторожит, как бы чего не вышло, но на всякий случай, которого, вообще говоря, не могло быть. Собака эта жила при нашем многоквартирном доме, больше – у входа в наш отсек из двух квартир. И была она ничья. Но дом охраняла исправно. При этом дети делали с ней, что вздумается: катались верхом, таскали за хвост и гриву. Никогда даже голоса не подала, глаза только прижмуривала, а то и убежит от расшалившихся, если уж совсем доймут. В своём доме знала всех поимённо, по запахам, конечно, и от кого что ждать. И на местности у неё своя территория была, на которую другая собака – не ступи. От этого и погибла наша охранница, вернее – охранник. Как-то по весне нарушила его границу свора собак. Бой для нашей оказался последним. Вот к этой собаке и сделала свои первые шаги Вера, в девятимесячном возрасте.
Дальше подряд две фотографии «пра плюс пра» - прабабушки с правнучками на руках. На одной – бабушка Вера с тёзкой Верой, а на другой – бабушка Тоня с той же Верой. Обе фотографии примерно одного времени. За такой давностью плюс-минус один год не считается. Бабушке Тоне на фото немного за семьдесят, она с 1906 года, а бабушке Вере (1896 года рождения) столько же немного, но за восемьдесят. Семья бабушки Тони, Антонины Георгиевны, приехала в Москву из деревни под Тулой, из Синиченок. Отец её, Георгий Иванович, или Егор Иванович Кузнецов, работал в Москве на железной дороге и один содержал всю семью. Помимо этого в Москве у них и хозяйство небольшое было, которым они тоже жили. Было это давно, бабушка Тоня ещё девчонкой была, да и сестра её, Александра, - тоже. Так в Москве потихоньку и обосновались, хоть и трудно было, особенно в послереволюционные годы. А в деревне, как известно, было ещё труднее. И в то давнее время, поэтому и переехали сюда. И сестра бабушки Тони, и бабушка, вышли потом замуж, детей родили и воспитали, по двое каждая. У бабушки Тони родная дочь была, да падчерица, дочка её мужа. И уж в каких условиях! Когда арестовали бабушкиного мужа, Илью Павловича, так ей на работу устроиться было нельзя, не брали жену «врага народа», ещё не осуждённого, а уже «врага». Потом удалось устроиться на дровяной склад, это помогло продержаться до выхода через год следствия Ильи Павловича. У сестры бабушки Тони, Александры, двое детей было, Нина и Юрий, Юрий Сергеевич Афанасьев. Юрий Сергеевич на несколько месяцев помоложе моего отца, тоже с 22-го года. И тоже воевал, всю войну лётчиком был, «сталинским соколом», на самом деле – хорошим лётчиком. Когда-нибудь увидите старую хронику про юбилей товарища Сталина, в ней часто показывают и такой фрагмент: по небу летят самолёты словом «С Т А Л И Н». Так вот, в перемычке буквы «А» - самолёт с нашим пилотом, Юрием Сергеевичем, дядей Юрой. После войны Юрий Сергеевич поступил в МИМО, работал за границей в посольстве. В 61-м или 62-м годах, наш первый космонавт, Юрий Гагарин, объезжал весь мир, все страны. И ту страну посетил, где в это время был дядя Юра. Жена Юрия Сергеевича, Антонина Ивановна, говорила: «Ну, встретились там два Юры, разнять не могли». Понятно, почему не могли разнять – оба лётчики, родные души. И ещё такой случай, не знаю, насколько он соответствует действительности. Каждый год на 7 ноября (надо напомнить, что это был один из двунадесятых советских праздников – День Великой Октябрьской социалистической революции) у родителей Марины, собирались гости. И вот в каком-то разговоре один из гостей, Виталий Николаевич, стал рассказывать, что во время войны их часть неожиданно была атакована своими самолётами. Бомбили их часть. И назвал, когда это случилось. А тут Юрий Сергеевич говорит, что помню, мол, бомбили мы по ошибке своих примерно в это время. Но скоро отбой дали. Ну что же, то, что бомбили своих, такое не только могло быть, но и было. Меньшая-то вероятность в том, что за столом встретились два «своих противника».
А здесь два рыбака в лодке, Егор и Коля, братья двоюродные. Место это недалеко от нашей дачи, на реке Северке, между Голубино и Матчино, в Домодедовском районе, в пятнадцати километрах от нашей дачи в Вельяминово. Контора там есть, которая охраняет водоём и выдаёт путёвки на ловлю рыбы удочками, можно и с лодкой. Раненько утром я отвёз ребят на зорьку. Как потом оказалось, как отвёз, так и привёз. И в магазине рыбы не было. Егор – мой крестник. Ему лет пять или четыре было. Жили мы на даче во Фрязино у родителей Марины. Как-то раз летом Марина организовала нас поехать на озеро искупаться. Собрались – кто в чём. Что-то делали на даче, так я в рабочей одежде и оказался у озера. А рядышком с озером церковь действующая. Оказалось, что всё продумано было заранее. Я стал крёстным, да ещё и выговор получил от попа, что в такой торжественный момент в церковь явился в таком затрапезном виде, в рабочей одежде. А крёстной стала дочка Вера. Так что в лодке тут сидят не только двоюродные, но и крёстные братья, а сестра двоюродная Егору и мамой стала, крёстной. Я-то не любитель рыбачить, но приходилось червей насаживать для дочки, а потом и для её дочки, Катерины. Вот тут надо бы и в сторону отбежать. Катериной её назвал её отец, когда свидетельство о рождении «выправлял». Так и записано в нём, а теперь и в паспорте, Катерина. Без объяснений со стороны записавшего. Это почти то же самое, как и в нашей семье. Родилась моя сестра. Все рады очень были, а то подряд два мальчишки, так вот теперь – девчонка. Все как-то и решили назвать её Таней. М уже и привыкли – Таня, Таня. Поехал отец «выправлять» свидетельство о рождении, приезжает, а в свидетельстве – Валя, Валентина. Все так и ошалели, и без объяснений с его стороны и тогда, и в последующем. Так вот с Катериной я рыбачил на Северке. Штук пять-шесть поймали, больше – она. И её червяков я насаживал. Скука, да и только. Так нет, приезжаем на дачу, Марина рыбку эту чистит, а Катя стоит рядом и говорит: «Вот но, счастье-то». Конечно, это замечательно. Но я такого не сказал бы. Но в следующий раз обязательно пойду копать червей.
Деревья раздвинулись и пропустили между собой двух белых лебедят. Мы в это время домик-дачку снимали в Победе по Киевской дороге, под Апрелевкой. Домик-вагончик. Помню названия остановок интересные: Крёкшино, Кокошконо, Лесной городок. Соседкой по даче была тётенька, которая, как оказалось, работала кассиром на ипподроме, в Москве на Беговой. Словом, бега продолжались почти каждый вечер у неё на даче. Компании шумные, пьяные – до утра. И каждый раз по нескольку раз заводилась у них песня, в которой есть такие слова:
«Мы с тобой чужие люди …
… ворошить не будем
Угли старого костра…»
Так это всё надоело, даже ребятам. Они уж последние слова переиначили: «…ворошить не будем кудри старого козла …». Там у них в компании хватало и таких.
И эти же деревья пропустили ещё одну тамошнюю жительницу - Марину, почти тех же лет, что и скворцов на верхних фотографиях.
Одна из редких фотографий из детства. Момент фотографирования не помню, помню этот самолётик, что в руках у Вали (немного бывшей Тани), сестры. Получается, что ей года два-три, а мне – девять-десять. Валя на скамеечке стоит, ждём птичку из фотоаппарата. Самолётик этот магазинный, потому и запомнился. Нам с братом игрушки отец делал. Самолёт и машину помню деревянные, на подшипниках больших вместо колёс. На этих игрушках какое-то время мы даже катались, друг друга возили. Но мы выросли быстрее, чем эта техника сломалась. За нами заросли вишни, надо сказать, очень плодовитой и вкусной. Шубинка, кажется. А за вишней чуть подальше – дом наш. Но его совсем не видно, росточком маловат. Вишнёвые листочки в некоторых наших играх были деньгами. Тогда ещё один листочек приравнивался к одной дореформенной копеечке. Словом, за пятьдесят листочков можно было посмотреть кино. А дом этот построен был в 1950 году, мне ещё года не было в это время. А до того здесь стоял другой дом. Его в 1927 году перевезли из села Львово, что от нас в 25-ти километрах, семья моего прадедушки, Василия Ивановича. Ну, не вся семья, а только он с дочкой Василисой и семьёй моего дедушки Василия, с четырьмя детьми. Всего восемь человек. Тот дом был деревянный, но, как говорят, старее поповой собаки. Пришлось перестраиваться. А уж дерева в тамбовской степной не найти, поэтому в основном дома строили из самана. Да и с кирпичом было тоже не очень, с учётом того, что и денег-то на покупку не было, поэтому поставили прямо на землю. Ну уж теперь и продолжу. Тоже пришёл в упадок и этот дом, в смысле – мог упасть, потому что со временем, из-за отсутствия фундамента, стены стали потихоньку разрушаться. Отец в совхоз обратился за помощью, дайте, мол, лесу, здесь построиться хочу, двое сыновей, из армии потом вернутся, работать здесь же будут. Но сказали – твои проблемы, ищи сам. Вот отец и стал искать, нашёл работу в Узуново, куда мы потом все и уехали.
К нам в Узуново, в наш домик-дачку, в гости приехали родители Марины, Ольга Ильинична и Николай Николаевич. Было это, вероятно, году в 1988-м, летом. Фотография тоже редкая, с Николаем Николаевичем. О чём-то беседуют два наших отца. Им просто, потому что оба умеют вести и поддерживать разговор. Оба умные, мыслящие трезво, не чета нам. Может быть разговор идёт о жизни странной современной с развивающейся перестройкой, а может быть о войне – оба воевали. Николай Николаевич-то – из Подольских курсантов, улица в Москве есть такая, в память гибели всех курсантов в единственном для них бою. А вот Николай Николаевич жив остался, правда, и для него бой этот последним оказался. Живым остался потому, что после команды «вперёд» он выскочил из окопа первым, и в этот момент снаряд влетел в их окоп. Все его друзья погибли, Николай Николаевич получил сильные ранения. Вся война последующая прошла по госпиталям.
И эта тоже редкая, Николай Николаевич рядом с тремя внуками.
Колечко на палец, сзади сбоку свидетельница Оля, Маринина сестра. День этот – 1 ноября 1975 года, в Долгопрудном. Дружком-свидетелем у меня был Володя Досов, мой сокамерник по общежитию. Работать начинали мы тогда в Центральной аэрологической обсерватории известной (ЦАО), а потом отделились наши многие лаборатории и отделы в самостоятельную организацию с незатейливой аббревиатурой – ГосНИЦИПР, которую и расшифровывать не буду, не хватит этой страницы. Года два спустя на «Метеоре-Природе-2» даже аппаратура наша исследовательская летала. Тогда за это премию я получил в размере инженерского оклада и выговор по первому отделу заодно. Относительно премии директор сказал: «Нечего из премии кормушку делать. Не за премию работаем». А выговор схлопотал за то, что в открытом письме написал слово «виток» вместо непонятного никому зашифрованного слова «цикл». Хорошо, что не посадили. А свадьба сама была через неделю, 7 ноября. Пришлось Марине во второй раз платье подвенечное надевать. Но об этом мало кто знал. Так что на фотографии Марина – самая настоящая невеста.
Мы с Колей встречаем из школы Веру. Сфотографировала нас моя бывшая студентка Кюнтцель, из немцев Поволжских. Она за племянницей своей пришла. Оказалось – рядом живёт. Фотографию эту она потом через своего брата передала, тоже Кюнтцеля, Романа, и тоже студента, и тоже моего.
Снова Победа, которая не может жить без «кудрей старого козла». Не очень далеко от нашего домика-дачки-вагончика есть (была) детская площадка, которую оформил деревянными поделками местный мастер-любитель. Там были домики-теремки, звери сказочные. Как раз за нами глаз какого-то животного, вероятно – кота. А мы-то сами, все четверо, - ровесники. На первой фотографии рука моя вперед ушла с фотоаппаратом.
Привал в пути. Коля Ельшин прилёг, я стою, а фотографирует Володя Камышанов. Не очень внятная для просмотра. Мы на первом курсе учились, а здесь лето после первого курса. Коля из Нефтегорска, Краснодарского края. Уговорил поехать походить по Северному Кавказу. Сначала мы вчетвером, с ещё одним Колиным другом, Мишей, ходили в районе Хадыженска, речек Белая и Серебрянка, ночевали у пастухов-армян, у заготовщиков дранки, на станции водозабора, где Мишин дядя работал, дежурил как раз в это время. Иначе, кто бы нас на эту станцию пустил. Поднимались на плато, с которого хорошо видна гора Фишт с облачным воротничком. А потом мы уже втроём, без Миши, пошли через Северный Кавказ в Лазоревское. Побыли на море неделю – и домой уже на поезде. Пришлось на море картину такую наблюдать. Мы со своей палаткой расположились чуть повыше на берегу каменной речки, а ниже нас, по руслу, стояло много палаток. Прошли ливни в горах, и каменная речка превратилась в мощный водный поток. До нас вода не дошла совсем немного, а ниже – снесла некоторые палатки, вещи из палаток вымыла. Поток прошёл быстро, и снова – каменная речка. Но здесь мы ещё идем к этой каменной речке, ещё будем петь песню в одной деревеньке «Ой ты степь широкая…» на три голоса под Володину гитару ближе к ночи, и нам местные приведут в магазин продавщицу, чтобы мы купили продуктов. Будем в этом же посёлке ночевать у Марии Васильевны (бывшей связной партизанской; у меня есть где-то и её фотография), которая встанет рано утром и наловит нам к завтраку форели. Каменная речка ещё впереди.
Снова пятый из нас, Коля, – с фотоаппаратом. Пока самый маленький из нас – Том. Приобрели мы его за сто сорок рублей в 87-м году, в начале года. Как сказал мой брат: «Да я за такие деньги лучше поросёнка купил бы». Но мы и бесплатно поросёнка не взяли бы. Это мы недалеко от нашего дома на Пятницкой, во дворе Ордынки. Том в это время уже воспитанный был, по нашим понятиям. При нас в кухню не заходил. Уляжется в дверях, лапки чуть-чуть на порог положит и наблюдает за нашими вкусовыми ощущениями. Гулял с ним, обычно, я. Он уж ждёт этого момента. Подойдёт время, скажу: «Ну, что, Том, пойдём гулять?» «Гулять» - для него ключевое слово. Он аж взовьётся весь, прыгает, по квартире носится – гулять начинает. А дальше: «Том, неси верёвочку». Бежит в коридор, приносит свою вещь – поводок. В деревне у нас домашних, избяных (комнатных), собак не было. Место собаки – во дворе. Так вот отец, в один из приездов к нам, посмотрел, как мы с Томом обходимся, и говорит: «Да вы с ним, наверно, из одной тарелки едите?» Ну, что ж, возможно, что и так. Во всяком случае отец потом играл с ним, а дальше, представилась бы возможность пообщаться подольше, и пообедать вместе вряд ли отказался бы. Мама говорила: «Какой Том ласковый. Придёт утром к кровати, голову положит на подушку, нос в нос, и смотрит. Только что не говорит». Убежал он от нас. Один раз такое было – пропадал двое суток. Но вернулся, нашёл дом. А потом исчез. Только остался на фото из того времени.
А это – произведения Валеры, двоюродного брата. На фотографии его мама, тётя Тоня, со своими родителями, моими бабушкой и дедушкой. Значит, что точно до 1958 года или лето этого года. А на другой – мы с братом Мишей, выглядываем из-за зарослей вишни. На третьей – лето 1956 года, самое начало июля, скоро родится наша сестра, Валя, названная вначале Таней. Фотоаппарат у Валерика был на штативе, с выдвижным объективом. Снимки контактные, с негатива. Фотоувеличителя у него не было. В горнице у нас, помню, целая фотолаборатория была, с проявкой, сушкой. С тех времён у меня сохранился ещё фотобачок для проявки. Теперь в нём винтики-болтики разные на даче хранятся. Валера в это время только учился ещё в Воронежском медицинском. Так что летом часто в гостях у нас бывал, да и на зимние каникулы иногда приезжал.
1991 год. Полетаевская школа. Собрались мы, кто смог приехать, на 25-летие её окончания. В пёстром платье, в центре, наша мама классная, Любовь Ивановна Казакова, учитель истории. Я в подарок ей книжку историческую привёз, «Смутное время» называется. Приурочилось как раз к нашему смутному времени. Дядьки-тётки сорокалетние. И всех их, кроме Незнанова Саши, я не видел двадцать пять лет. Снова пришлось знакомиться.
Эта фотография приехала издалёка, из Кишинёва, в поезде перед отъездом оттуда. Там жила с мужем, Николаем Яковлевичем, тётя Тоня, дочка бабушкина. В 70-м году, в зимние каникулы, уговорил я бабушку во второй раз в её жизни сесть в поезд, в гости к дочке с зятем поехать. Вот там нас и запечатлели. Пробыли мы в Кишинёве дней пять. По городу нагулялись. Обычно мы с Николаем Яковлевичем впереди, бабушка с тётей Тоней где-то сзади, за нами следом. А дядя Коля меня водил всё по дегустационным точкам. Вина пробовали с ним всякие молдавские. Сухие, десертные, столовые, красные, белые и прочие разных названий. Все вкусные и на всякий вкус, но после пятой-шестой дегустации вкус примерно одинаковым становился, да и сама дегустация начинала попахивать некоторой другой целью. Хорошо, что тётя Тоня заканчивала её разворотом к дому.
А вот в центре и Миша, друг Коли Ельшина, о котором я раньше говорил, рядом со мной. Это наш путь к плато перед горой Фишт на Северном Кавказе. Стоим мы у источника, который течёт с горы, с ледника. Вода холоднющая, так сразу, да, тем более, на жаре, пить нельзя. Руки в ней сразу немеют. Фотографировал нас моим фотоаппаратом Володя Камышанов. И ведь что интересно. Примерно по такой же воде холодной приходилось нам пробираться с берега на берег, где можно пройти. Речки-то в горах вилючие. Туда-сюда, туда-сюда. Берег пологий – берег крутой. И мы тоже с пологого берега на другой пологий виляем через речку. И ничего, никакой простуды не было. Ноги мокрые весь день, сами мы потные. У костра вечером просушимся, выпьем водки немного, конечно (с собой в грелках брали). На другой день снова по берегам – с одного на другой. Только что берегись, не поскользнись на камнях. Обувь-то, как видно на фото, по речкам таким не ходок. У нас с Колей – кеды, а у Миши – вообще босоножки.
Дурачимся мы тут, на лужайке между Колмаковыми и Незнановыми. Это примерно 1962-63 гг. Дом Незнановых за нами виден. Дальняя его половина принадлежала отцу Саши Незнанова, Филиппу Стапановичу, а вторая половина – брату Филиппа Степановича, Александру Степановичу. Саше фотоаппарат привезли в подарок. Вот он им что только не фотографировал. Утка идёт с утятами – щёлк её, корова проплелась, собака – и им место на негативе. Вот и нам повезло. А мы и постарались. На плечах у нас с Шуркой Кожевниковым Колмаков Юрка. Слева, с бутылкой, пустой, конечно, брат Юркин, Витька, а справа – Генка Костин, сын нашего управляющего отделением совхоза, Петра Константиновича. Это как раз время тех самых футбольно-велейбольных игр, на которых и закончилась деревня – Красный Куст. Играли мы и у нашего дома, той же примерно компанией. Покуривали – баловались, где-нибудь в овражке. А потом, чтобы запах перебить, чесноку наедимся – Сашка Незнанов приносил. Едкий такой, сорт Филиппа Степановича. Но бабушку Веру не проведёшь. Только заявимся – она сразу же:
- Ребяты, вы, никак, опять курили?
- Ну что ты, тётя Вера, ничего мы не курили.
А того не догадываемся, что чем больше от нас чесноком воняет, тем больше мы скрывали свой грех. Сашка Незнанов говорил:
- Ну, Серёжка, и нос у бабки твоей, за километр учует.
Нос-то у неё был, действительно не маленький. Но тут и с маленьким носом всё было ясно.
А это уж какой-то страшно далёкий год, скорее всего 1952-й. Краснодар, куда хотели уехать отец и мать от бескормицы, где они чуть не стали городскими. Это значит, что отцу тридцать лет, а маме – двадцать шесть. Уехали потому, что в колхозе дали на трудодень всего по двести граммов овса. То есть оставили колхозников совсем без хлеба. А нас в семье шесть человек. Вот родители и решили, что поедут на заработки в Кропоткин, может быть там и устроятся, так и нас всех заберут, а оставшимся хлебом как-то остальных можно пропитать. Так, может быть, и случилось бы, но в 53-м году мы с братом сильно заболели скарлатиной. До врачей там добраться невозможно, тем более – зимой. Да ещё и сердце у дедушки разболелось. Родителей назад и вернули. Помню посылку одну из Кропоткина, фруктовую. Но из сухофруктов. Запах по дому стоял такой нам неизвестный. А сколько разных вкусностей в ней было! Я думаю, что все любят запах сушёных фруктов, ассорти. Но для меня это как-то особенно, потому что я как наяву вижу себя и брата на печи, а дедушка осторожно (ящик и гвоздики ещё пригодятся) открывает эту деревянную шкатулку, достаёт упаковочки, да ещё и несъедобное, но очень нужное при колхозной жизни, – небольшую пачечку денег, сто рублей рублями, почти новенькими, отбирали там специально, наверно.
А здесь – последствие времени. Следующая бабушка, уже Марина, с внучкой Тоней. Это наша дача в Вельяминово, перед открытым крыльцом. Как будто есть закрытое. Ничего подобного. То есть так и не сподобились построить закрытое. А и не будем мы строить закрытое. Но нам так очень нравится. Холодно – беги в дом.
А вот и снова бабушка с дядей Петей, за сотни километров от тех футбольных полей и других интересных мест. И снова дядя Петя что-то рассказывает бабушке. Может быть о том, как он учился водить мотороллер. Зятья его, Славка и Мишка, научили заводить эту машину и трогаться на ней с места. Получилось. Но вот как остановиться, до этого обучение ещё не дошло. А дядя Петя и поехал. Так вот наездника этого мы потом и ловили на лугу. Дядя Петя кричит:
- Как остановиться-то? Как остановиться-то-о-о???
А как тут расскажешь, на таком ходу. Он не то, что остановиться, он немного хотя бы скорость ручкой газа не знает как сбросить. Рулём управлять умеет, поскольку знаком хорошо с велосипедом, а уж с техникой – дело совсем другое. Хорошо, что упал удачно. А может быть и о чём-то другом рассказывает.
И здесь бабушка с дядей Петей. Но это уже было. Закончилась пачка картинок из жизни. Беру другую. В ней фотографии тоже идут без всякой хронологии. А она мне зачем? Вся хронология у меня в голове. Бери любую картинку, и пошла цепочка разных воспоминаний, событий, мест до самого настоящего себя и всех рядом, бывших и настоящих.