Поезда, опять дорога, дорога, ведущая на север. Дальше и дальше от родины. Сашка всё время балуется, бегает по вагону и кричит. Антонина не ругала своих детей, прощала им всякие шалости. В памяти хорошо запало безразличие матери, не хотелось быть такой. Женька читала, Володенька спал, а Оля напевала что – то, глядя в окно. Пейзажи русской равнины редко у кого вызывают радость. Всюду тоска, огромная, как и эти просторы.
Слава Богу, деньги есть, хватило даже на большой дом с огородом. Приехали летом. Тоне даже показалось, что лето тёплое, как в ее детстве. Но приближалась первая сибирская зима. Рабочий поселок Байдаевка не отличался от таких же, появившихся на земле Кузбасса за последние десятилетие. Население состояло в основном из ссыльных, каторжных или присланных партией на подъем промышленности родины. Жалея их, Тоня даже думала, что её судьба не такая уж и плохая. И дом и дети, всё хорошо. А они в бараках живут, в тесноте и грязи, горемычные. Муж не пошел больше работать на железную дорогу, а устроился в геологоразведку. Угля в Сибири много, нужно его найти и добыть. Тридцать девятый год принес семье сытые обеды и много новых знакомств.
-Гражданочка, вы получили свой уголь? – спрашивал Тоню начальник по снабжению населения.
-Да, получили. Но еще нужны дрова. Уже так холодно, а без дров я печку не растоплю.
-Дров пока нет. Идите сами на заготовку и принесите.
-Как я могу. Муж на работе, а у меня дети маленькие.
-А мне то что, замерзайте тогда.
Не касались как - то Антонину ни репрессии, о которых шептались на каждом углу, ни наговоры соседей. Она жила в другом мире, параллельном. Никому не делая зла, она его и не замечала совсем. Иван приходил домой редко, неделями. Тоня чувствовала, что стареет. Морщины безбожно ложились на лицо, высохли руки, поредели волосы. Она не жаловалась, только вздыхала и всё. Радовала Женечка, училась прилежно, помогала, и Сашка уже и все буквы выучил и особенно хорошо считал.
-Мам, а сколько будет пять умноженное на четыре.
-Не знаю я Саша, но если каждому из вас спеку по пять пирожков, то двадцать получается.
-Правильно мама, пятерка тебе по арифметике.
Смеялась, какая там пятерка, двойка за безграмотность.
Поселок рос, строились люди. Кому пришлось по воле судьбы сюда попасть, так не проподать же совсем. Люди в основном неплохие.
«За что их? – все думала Тоня, - Скорее всего не за что, по глупости. Смущали её только разговоры о войне. Неужели опять? И опять с немцами. А там, в Бердичеве её родные. Остались ли еще живы? А мы тут как?»
Но война не слышала Тониных мыслей и пришла. Опять голод, пайки и нечеловеческое выживание. Она старалась, как могла. Летом сорок первого вырастила и картошку, и морковку, и лук. Женька с Сашкой помогали собирать урожай, а Оленька следила за Володей. Когда заходил муж, то старался не смотреть ей в глаза, оставлял деньги и молча уходил.
-У него молодуха завелась, поди? – хитро спрашивала соседка.
-Какое тебе дело, - огрызнулась Антонина.
-Ну как хочешь, можешь всё это терпеть, - не унималась доброжелательница.
-Так вся жизнь – это одно сплошное терпение, - ответила стареющая женщина и ушла в дом.
Сашку в третий класс собрала, Женечку в седьмой. Война войной, а учиться они будут. Смышлёный такой её Санек, только ленивый больно, не то, что Женя. Старшая дочь в отца, добьётся своего, станет человеком, уедет на Украину и всех нас заберет. Так мечтала Тоня, так она решила себе, тем и жила.
Когда Иван позвал всех в дом, попросил сесть за стол, то все почувствовали беду, но молчали.
-Меня на фронт забирают.
-Так тебе же сорок три уже, - вырвалось у Тони.
-Мальчишек уже всех поубивали, теперь больше некому. Тем более я коммунист.
-А мы тут как?
-Карточки получите, мой паек вам дадут, как семье фронтовика. Не плачь, вернусь. Жалко мне вас.
Дети сидели тихо. Даже четырехлетний Володька все понимал. Отца побаивались, видели редко, но сейчас родная кровь дала себя знать. Разлука – вещь жестокая. Ночевал дома, почти не спал. Курил и глядел на угли в печке.
-Тонь, ты детей береги. Выучи всех. Ты добрая, я не очень. Прости уж меня, что не отвёз домой, но теперь там война, а здесь нет. Может и хорошо, что не отвёз.
-Может и хорошо, - первый раз подумала Антонина, дети будут живы. А вслух ответила, - -Да я не сержусь, себя там тоже береги.
Утром пришли на вокзал. Стояли кучкой, прижавшись друг к другу. Отец молча обнял всех по очереди.
-Вань, - окликнул кто – то его.
Молодая женщина, лет двадцати пяти, стояла недалеко, и слезы лились у неё из глаз. Иван дёрнулся, отвернулся от семьи и пошел к ней.
-Мама, куда это папа? – строго спросила Женя.
-Это тётя с его работы, попрощаться пришла, - быстро придумала Тоня.
И опять резкая боль внизу живота проткнула её смертельным ножом. Это всегда, когда тебя предают, то немного убивают, не до конца, но шрам остаётся.
Женщина плакала, а ребятишки с матерью не проронили ни слезинки. Он уехал, поцеловав только ту, незнакомку. Писал, извинялся, обещал вернуться обязательно, верил в победу и в то, что выживет. Да не выжил, Иван Иванович. Пришла весточка, треугольником, весной сорок пятого. Погиб смертью храбрых, при освобождении Кенигсберга. За две недели до победы. Антонина знала, что он не вернется. Для неё он погиб ещё тогда, на вокзале. Нет больше у нее мужа, давно нет. Не могла она молиться, не приходила вера. Она только терпела и мечтала, что дети будут счастливы. И когда, не разгибая спины возилась на огороде, когда зимой на саночках возила на рынок овощи, чтобы продать и купить детям муки и сахару. Мечтала, пока они с Сашкой воровали уголь, стараясь не замерзнуть, чтобы дети могли учиться. Если уж очень уставала, то дети помогали ей. Все грелись у печки и от маминой бесконечной доброты.