В одном царстве, в одном государстве жил да был царь Пупидом. Жил он себе, не тужил в своем царстве Пупидомии. А чего тужить-то? Смолы в том царстве было с избытком: себе хватало на промыслы всякие, да его за бугор отправляли. Тем, собственно, и жили. Сплавят на паромах несколько бочек со смолой, получат за них серебряных, и живут какое-то время припеваючи. А простой люд на вырученные деньги мог себе и шапку заморскую купить, зипуны со штанами с юга привозили. А на западе сани покупали. Свои-то сани тоже производили. Только народ в том царстве был темный еще, непросвещенный, все норовил на родных санях белье сушить стиранное, а то и с горки детишек катать.
И все-то ладно было у царя нашего. Только наступило Коронации – это неизжитый еще обычай, завещанный предками, отягощал жизнь вседержителей. Раз в несколько лет надо было при всем честном народе появляться с непокрытой головой, и под громкую торжественную музыку снова надевать корону. После этого непременно следовали народные гуляния с прибаутками и распитием меда. Чего ж тут неприятного, скажете, коли мед, да прибаутки? А только во время коронации надобно, чтобы собралось не меньше нескольких тыщ подданных, и чтоб не хулу кричали всякую враждебную, а только доброе слово царю молвили. Можно-то, конечно, и не собирать мужичье при дворе, только поспорили государи всех царств, что есть на земном диске. А поспорили вот на что: кто больше всех на площади перед дворцом на Коронации соберет народу, тому коня вороного из породы чудесной. А кто меньше всех соберет, тот будет убирать то, что у коня этого из под хвоста сыпется.
Раньше-то все тишь да гладь проходило. Коня получить не удавалось (а царь был близок и к этому, когда басурманскую ставку разбили! Что было за время: Пупидом лично на коне с саблею острой двести голов срубил!), но и убирать за ним не приходилось. А нынче тревожные слухи доходить начали: народ-то темный по глупости своей колоброжничает. Мол, подати ему не нравятся, торговать хочет не только смолой (о чем было предками завещано), а еще не пойми чем. И все-то им не угодишь: то у опричников нрав суровый, то мягкий слишком, то мало погулять на площади дают, то гулянки им не нравятся: развратные, говорят.
А дошло до того, что, по слухам верных людей, придет на коронацию две сотни мужиков и не более. Это как же получается?! Даже царь Хохляндии на площадь в Коронацию, добрую тысячу вывел, не говоря уж о царе Мериканском: у того после гулянки весь мед выпили. Это же позор –не бывать такому! Можно было бы народ этот темный и непросвещенный на площадь алебардами согнать и пищалями. Только везде наушники эти заморские надзирают, чтобы спор честный был. Даже подкупить мужичье нельзя. Да и напасешься ли на них: самому хочется к море-океяну съездить, на солнышке погреться.
Да, незадача… Собрал Пупидом ученых мужей придворных, воевод своих, министров разных, и стали они думушку думать: как народ на Коронацию завлечь, чтобы заморские игроки не прознали. Думали люди ученые, говорили, да только все одно: надо, мол, такую бочку меда на гулянку пообещать, чтобы от этой мысли сладкой все о глупостях позабыли. Ну и все в том же духе: саней последних из-за бугра, зипунов новых, денег серебряных. Только жалко царю, да министрам его столько денег в это пустое мероприятие вбухивать: годов пять еще пройдет и все забудут про этот глупый и несносный обычай. Ведь это ж – тьфу – в один день проходит, а потом несколько лет можно пить, да гулять.
Воеводы и вовсе советуют на басурман с войной пойти. Все им неймется! Говорят, народ это шибко порадует: а то раньше, если они сидели в своем гнезде поганом, и только набеги устраивали, то теперь их видимо-невидимо в самом царстве развелось: и среди купцов, и даже среди опричников. Заманчиво, а только нельзя и это: царь с басурманами в вечной дружбе поклялись, в десны целовались: зверье не бесчинствует, а Пупидомия им десятину платит от продажи смолы. Раньше оно дань называлось, а теперь «помощь на восстановление от пожара». Правда, с пожару этого много годов утекло, но это уж дело не царское: себе и министрам хватает после выплаты десятины, и ладно.
Но подходит к Пупидому опричник главный – Сашкой Скоробеем его зовут. Хитер Скоробей – много лет его уже царь знает. Подходит, значит, главный опричник, и вид у него такой загадочный: глазки масляные так и бегают, бороду свою реденькую пощипывает:
- Послушай, царь-батюшка, что я тебе скажу, родимый. Правду хотяд слухи, что народ тебя, по глупости своей и по темности, недолюбливает. Только нутром он чует, что недоброе будет, если кто другой придет. Боится это племя ленивое того времени дикого, когда тебя не было. Так вот, кормилец, надобно им напомнить об этом времени, да еще о других царствах рассказать, где смута происходит. Для этой цели ты «развяжи руки» наушникам заморским, пущай на смуту у нас мужиков подбивают. Пущай на улицы народ повыходит: будут кричать лозунги какие антицарские…
- Да, что ж ты такое говоришь, родной? Как же это антицарские? Ты, видимо, меду перепил вчера с нами в бане. Или бересты какой покурил неисправной. Опять ты прошлогодней березовой дымишь, смотрю.
- Курю я липовую, всежесвернутую, как и ты, царь-батюшка. И мыслю-то я на трезвую голову…
- Здраво, говоришь? – нахмурился вседержитель – и как же ты Сашка, друг мой с детских лет такое мне предлагаешь? Аль ты сам смуту затеял?!
Поднялся Пупидом с трона во весь рост и вытащил кинжал из ножен. Воеводы и ученые мужи тоже за ножи похватались.
Пал Скоробей на колени и говорит участливо:
- Не серчай ты, царь-кормилец наш. Не смуту я затеял и не бунт какой. А коли ты не веришь и другу своему закадычному с детства, то режь меня на кусочки, только выслушай сначала. Порезать-то ты меня завсегда успеешь, а разговору на пять минут еще. Ну что за пять минут произойдет?
- Ладно, молви – Пупидом уселся на трон и подал знак рукой придворным – только не затягивай: нам еще в баню идти, делегацию заморскую принимать.
- Так вот, царь-батюшка, народу с антицарскими на улицу выйдет немало, только на одного смутьяна найдется десять тех, кто за тебя выйдет. И выйдут мужики прославлять твое имя честное в несчитанном множестве, а оттуда сразу на Коронацию.
Призадумался царь:
- Складно говоришь, только откуда ты знаешь, что на одного смутьяна десять разумных найдется?
- А то, что больше у нас народу робкого и нерешительного. Они ж все на царя-батюшку надеются. Коли бы на себя надеялись, то давно бы уже сами на улицы с батогами вышли, когда ты подати на сани заморские повысил ради блага отечества, и когда опричникам своим руки узлом завязал, чтобы басурман не обижали. И вот эти мужики, когда увидят, что смута идет – испужаются: на кого надеяться, если смута начнется, как раньше? Да, и на кого им тебя менять: тоже смекают, что, если Емелька Жировой, так он за языки их длинные и подвесит на крюки. А ежели Мишка Заречный, то он горлопан известный, а сам их лавчонки с товаром себе заберет безо всякой куртуазности.
Вот так и получится, кормилец, что левой рукой ты супротив себя сгребешь, а правой – тех, кто на поклон тебе. Руки-то две, а голова одна – коронованная!
Подумал еще царь подумал и… «Эх, была не была, уж очень на коне расчудесном погарцевать хочется! Хитер ты, Сашка, ох лукав. Да слишком ты хитер, смотрю – нужен и за тобой пригляд будет».
Задумку Сашки Скоробея стали в жизнь претворять. И все оно, как желалось, потекло.
Мужики на улицу вышли с дрекольем, кричать начали, что, мол, царь-то ненастоящий, выродок не нашей крови, пущай, мол, только на Коронацию выйдет, так мы его шапками закидаем!
И вышло раз в десять больше других мужиков – поумнее. И начали просвещенные вразумлять смутьянов, что не надо нам сейчас бесчинства такого, а то будет, как в царстве уссурийском – там все государство истрясло, или же, как в царстве либерийском - царя своего смели, а только смута продолжается.
И с улиц, как по задуманному, сразу на площадь вытекли – Пупидома подбадривать, поклоняться. Собралось народу видимо-невидимо. Под это скопление и водрузили на голову Пупидому новую корону.
Уговор есть уговор: вручил царь Мериканский Пупидому коня расчудесного под звуки фанфар. И на том коне царь до сир пор красуется. Бывает, разгонится на нем по улице – как ветер летит! (А улицу ту от мужиков предварительно освобождают, чтобы те со своими телегами, груженными навозом, не мешали кормильцу тешиться). А после в конюшню специальную подземную – там царь Хохляндии за конем прибираться будет.
И все бы хорошо и весело. Только опять Сашка Скоробей к царю подходит. Только вид у него теперь не столько лукавый, сколько опасливый:
- Выслушай меня, царь-батюшка. Новая дума со мной приключилась.
- Давай, Сашка, думу свою. Выручил ты меня один раз со своей головой – теперь ты до веку обласкан будешь.
- Один раз ты послушал моего совета. Смилуйся и еще один послушать. Народ-то и взаправду лютовать начал. Только по-тихому пока – себя у себя в избах зубами скрипит. Недовольны они, что басурмане с каждым годом все больше бесчинствуют. Говорят: «мол, мы им десятину платим, дань, что само по себе унизительно, а они все не унимаются». Ох, чую я, царь-батюшка, не к добру все это. Великой смутой пахнет.
- Слышал я о таком, Сашка. Да, есть тут отдельные несогласные. Только, кажется мне, что «сгущаешь ты краски», как говорил мой заморский коллега. А ежели и взаправду, какой смутьян найдется, то мы же его быстро из пищали, втемную.
- Так-то оно так, кормилец, только чую, что таких смутьянов много наберется. Всех по-тихому из пищали не изведешь. Придется пушки выкатывать. Ведь там же не только наше мужичье будет, а и зверье гулять выйдет. И неизвестно, чью сторону басурмане окаянные возьмут: а ежели даже и твою, то, что же выйдет: прослывешь ты царем бусурманским? А к лицу ли это тебе, просвещенному, европейскому мужу? Может, и усмирим тех и других, неразумных, только как невесело будет! Представляешь, хочешь ты на улицу выехать, на коне своем чудесном погарцевать, а там басурмане, да мужичье лютуют, батоги об голову ломают друг дружке! Тут и не покатаешься!
Призадумался царь, закручинился. Минуту думает, вторую. А на третью засмеется ни с того ни с сего:
- Голова ты, Сашка, конечно, и верный ты парень – все о деле государевом печешься. Только надобно и отдыхать иногда, потешиться. Ты все днями и ночами думаешь и думаешь. А так ведь можно такую фантазию в голову запустить, что самому смешно потом станет. Помню, как-то министр мой все какой-то крученый ходил, хмурый. Спросил я у него: «Что, мол, так тяжко тебе? Поделись со своим кормильцем». А он знаешь, что удумал? – Пупидом засмеялся – что смола у нас в скором времени кончится, и даже лапти не на что будет купить. Отвел я его, значит, в тот же вечер в баньку, самолично попарил его веником березовым – так попарил, аж икал он, родимый. Девок потом привели краснощеких, бересты выкурили заморской сосновой. Ну и медку, как водится. С тех пор-то министр этот у меня веселый ходит, и глупостями такими меня не донимает. Пойдем и мы с тобой сейчас потешимся – я уж и баньку приказал затопить, скоро девок привезут отборных. И сразу кручину твою, как рукой снимет.
Вздохнул главный опричник и пошел за царем веселиться - мысли себя худые развеивать.
А в то время в глухих деревнях раздавался стук топора и молотка: мужичье заготавливало батоги да колья….
(Продолжение следует)