Когда долго не можешь что-то решить, то время не выдерживает и говорит:
- Отойди в сторону и не мешай! Я все устрою само!
И получалось так, что сколько жене ни дуться, а в конце апреля ей надо было лететь в Москву и готовиться к родам. В июне должен был прилететь в отпуск я, и наши неординарные пустые отношения должны были наполниться каким-то ординарным содержанием. Впереди не было ничего, кроме рождения ребенка, и выбрав этот ориентир, не обращая внимания на периодически клубившийся едкий туман, я радостно шуршал нескончаемой россыпью хлопот: делал покупки, паковал багаж, и в день отъезда всюду разыскивал пропавший микроавтобус, который прятался среди больших и никак не хотел ехать в Багдад.
И в аэропорту я подвел жену с дочкой к самолету, и тот радостно схватил их в свое нутро и унес далеко-далеко… а я поехал во «Всеподрядэкспорт» к Платову закупаться выпивкой, потому что без нее мне было ни в чем не разобраться. Платов был знакомым моих родителей, связан сейчас по работе с отчимом, и находился в Багдаде.
- Давай съездим пообедать в ресторан! – сразу же предложил он.
Шофер на роскошной «Импале» красиво подрулил к ступенькам из цветной плитки. К машине тут же сбежали метрдотель и двое официантов. Официанты распахнули дверцы, а метрдотель принял поднимающегося из машины Платова, как бесценный груз. Почетным эскортом из четырех официантов нас проводили в пустой прохладный зал к заведомо известному столику в глубине. Молодые официанты в белых куртках мгновенно уставили все свободное место стола блюдами и блюдцами со всевозможными закусками, чтобы человек решал, как шарады, что это такое и можно ли это есть. Метрдотель принес вино и виски. С этим нам было как-то проще, и Платов быстро одобрил.
В дорогих ресторанах – как на похоронах – все по ритуалу. Услуги однообразны, а блюда торжественны. Это тебе не наша югославка, где вытворяй, что хочешь! В дорогих ресторанах за тобой следят. Чтобы ты не засиживался за супом, не забалтывался за мясом, чтобы вовремя курил, пил и ходил в туалет.
И ничего нельзя было сделать самому! Ни полезть в карман за сигаретой - их уже принесли и распечатали чужими руками: конечно, самые дорогие, а не любимые. И стоило только задуматься – курить или не курить – а невидимая рука уже доставала из пачки сигарету и подносила ее тебе ко рту. А с другой стороны уже вспыхивал огонь зажигалки, и оставалось только соединить одно и другое… Дорогие рестораны надо любить, иначе их начинаешь ненавидеть.
Вот Платов что-то тихо сказал, и все исчезли, как шайка грабителей. Мы, расслабившись, спокойно выпили по бокалу вина, взяли что-то с пары тарелочек и помолчали в свое удовольствие.
Затем Платов, вальяжно откинувшийся на стуле, словно ребенок, махнул салфеткой, и снова налетел рой белых курток. Закуски исчезли практически не тронутые! Появился суп французского плана, густой и никчемный. Он был хорош только большой роскошной супницей. Его и съесть-то можно было чуть-чуть – ровно столько нам и плеснули. Взмах руки метрдотеля - и полная супница унеслась обратно на кухню, а за ней подхватилась еще одна большая стайка тарелок. Ей богу, это была комедия.
Принесли кузю. Это я уже ел: большое овальное блюдо с горой баранины на одном полюсе и горой риса на другом. Ее было столько же, сколько на нашу тогдашнюю большую кампанию. Нам ковырнули по чуть-чуть, и пока отвлекали вином, кузя неслышно унеслась прочь. Мне так и хотелось поймать хоть что-нибудь руками, но нам уже наливали кофе, обставляли мороженым. В знак протеста я попросил воды.
- Ну, как дела? – наконец нарушил молчание Платов, разминая плечи круговым движением назад. Перехватив мой взгляд, он сказал: - Я в молодости грузчиком был. Знаешь таких? Руки – крюки, морда - ящиком!..
Он улыбнулся простовато-хитроватой улыбкой:
– Жену проводил?
Я кивнул.
- Без жены лучше! – продолжал улыбаться он. – Моя только приедет, сразу учения устраивает!.. Даже в Москву на недельку прилечу – и то: деньги не транжирь, с работы на такси не езди! А чего не ездить?! Денег этих – жопой ешь!.. Ну, поедем – я тебе выпивки с собой дам.
Когда Платов расплачивался, мне так и хотелось закрутить с деньгами такую же карусель, как здесь делали с блюдами.
- Когда поедешь в Москву, я предам тебе ящик виски для ВасПета, - сказал, спускаясь по ступенькам к машине, Платов, почтительно поддерживаемый под руки метрдотелем и мальчиками.
- А если меня на таможне не пропустят? - спросил я, семеня рядом.
- Ну.. тогда подними его вверх повыше - и отпусти!.. - Платов вальяжно поднял свою руку, показывая, как надо сделать, чтобы ящик с бутылками поэффектнее грохнул о мраморный пол. - Они потом уберут.
Мы отъехали от ресторана, как вырвались от пиратов. На душе стало гораздо спокойней.
- Куда его поселим ночевать? – думая все время о своем, спросил Платов шофера, завхоза по совместительству.
Седой, значительный шофер странно хихикнул:
- А давайте поселим его в доме Ракова. Он сегодня в Москву улетел.
Я стал так чувствителен к интригам и сыграл столько партий в шахматы, что сразу ощутил какой-то дебют. А меня уже услужливо подвезли к красивому двухэтажному дому, вручили ключи и быстро уехали. И мне осталось только сделать свой ход - я открыл дверь и вошел.
Ухоженная гостиная была в легком беспорядке. Здесь жил холостяком замсоветника Раков. Среди шикарной мебели на низеньком столике были брошены остатки изысканного ужина «при свечах», как с придыханием говорила Галка. Ужин, в котором желудки практически не участвовали. Еда на блюдах маскировала другой аппетит. Тронуты были только коньяк, сигареты и плитка шоколада… Идя по следам действа, я быстро достиг спальни, где на столике у разобранной постели стояли две последние, застывшие в зкстазе рюмки. Губная помада на стекле и окурках… Невидимые следы мужчины. Все было чуть отпитое, слегка надкусанное, еле тронутое, кроме постели, которая была искорежена, как ураганом…
Почему Платов поселил меня здесь на ночь, я не знал. Не было другого места, или я должен был похвастаться этим отчиму? И устроившись на диване в гостиной, и принюхиваясь к пьянящим запахам из спальни, потягивая коньяк из ополовиненной бутылки и заедая его оставшимися фруктами, я все время прислушивался к назойливой идее: «А не устроить ли мне что-нибудь подобное!?»
И как только я приехал в Мадину, сразу начал готовиться к проведению вечеринки под благовидным названием, например, «Празднование дня победы - 9 мая». Я же должен был ответить Эльхам, «когда и где». Выпивку я привез. Продукты есть. С приготовлением пищи мне помогут. Зову своих женатых друзей: Лапицкие, которые в десять уедут с последним автобусом в Абу-Каср, Точиллы, которые живут рядом, и без них ничего не устроится. И все! Для дам я купил в Багдаде бутылку «Чинзано», чтобы они хоть немного отдохнули от водки.
Все дали согласие, все было предусмотрено, но любые планы ничего не стоят! Уже с утра ко мне зашли истосковавшиеся по рюмке Мишкин и Юркин, которые ожидали отъезда моей жены, как приезда на пикник джинов с выпивкой. А по дороге, случайно встретив Эльхам, пригласили и ее. Она решила, что все уже начинается, побежала одеваться и пришла следом за ними. У меня началась с листа репетиция застолья, а Амара подумала, что Соловьев, проводив жену, теперь гуляет с утра.
С Юркиным, и особенно с Мишкиным, нельзя было не выпить! Зная пару тостов, прибауток и фокусов и умея зажигать спички, шлепая коробком об задницу, Мишкин очаровывал любого. Я захмелел без закуски и со слезой в глазах начал объяснял Эльхам, что в войне погибло 22 миллиона наиболее лучших наших соотечественников, что потом сильно сказалось на качестве населения, что она может наблюдать за этим столом. Она посмотрела, все поняла и быстро ушла. Но только не Мишкин с Юркиным.
Проснувшись после первой попойки часа в четыре, я начал готовить следующую. О злорадных мыслях соседей голова уже думать была не в состоянии.
Женька должна была приехать пораньше и помочь мне. Но где-то в шесть, раньше всех, пришла Эльхам.
Двери мы в Амаре на ключ не закрывали – при нашей скученности закрываться от кого-то считалось дурным тоном, и наши двери могли распахиваться в любую минуту с любыми радостными возгласами. Окно в кухне было без занавесок, и, хоть я заставил его всем, чем мог, но, все равно, поднявшись на цыпочки, можно было заглянуть внутрь. Поэтому мы с Эльхам ходили и ходили из кухни в холл и обратно с тарелками, не зная, что делать, пока не сошлись в мертвой непросматриваемой зоне и не остановились. Тогда все вдруг начало делаться само и правильно, а остальное полетело к черту – значит, было не нужно. И я поцеловал ее, впервые и долго. Она вздохнула, как застонала:
- You have enough courage!..* /-У тебя есть достаточно мужества!/
Не в мужестве было дело, а в том, что наступило время любить открыто, явно, неистово, и нецелующийся влюбленный расматривался, как злостный нарушитель.
Первый поцелуй всегда ведет в неизвестное. Поэтому, чтобы узнать, что там дальше, мы поцеловались второй раз. В первом поцелуе я был еще случайный посетитель, так, хулиган в чужом саду, крадущий сладкие плоды, а во втором - уже полновластный хозяин. А у нас хватило времени еще на третий.
И третий долгий поцелуй превратил ее гордую независимость в рабскую покорность. «О, Дима…» - простонала она. И теперь она уже не могла шутить, а могла только подчиняться. А я от избытка мощи и гордости старался быть с ней, как можно нежнее.
Вдруг дверь за нами открылась - это пришла Женька. Она умела смотреть на все невидящими глазами и так передвигаться по квартире, чтобы мы с Эльхам все время были у нее за спиной. Она деловито оборачивалась, только когда мы ее звали, и нам с ней было легко и просто. В общем, бывают такие случаи на сцене, когда там полно народу, но никто никого не видит.
Затем пришли Точиллы и Лапицкий, и моя квартира вновь наполнилась веселыми знакомыми голосами. Пока я раздумывал, как рассадить за столом собравшихся гостей, они сели на свои привичные места, а нам с Эльхам остались два стула во главе стола. Это оказалось таким странным для всех, что Точилло стал разглядывать бутылку «Чинзано» и расспрашивать, где и за сколько я ее купил. Нинка, сама еще ходившая под обвинением в целовании, сидела неестественно прямо, пронзенная мужским коварством, и слабослушающимся языком старалась завести светский разговор о волейболе, детях и погоде. А Женька, все так же ничего не видя, тихонько улыбалась внутрь себя, и в ее глубоких темных глазах зрели уже какие-то личные далеко идущие выводы.
Эльхам, впервые оказавшись на уязвимом, не своем месте, была непривычно тиха. А я пытался всем рассказать и объяснить причину вечеринки, но глаза гостей ускользали от меня. Чтобы скорее переместиться из этого неуютного положения туда, где меня все простят и поймут, я смело налил всем по полной.
- Dima, don’t drink too much,* /- не пей много./ - тихо сказала на всякий случай Эльхам.
И потихоньку беседа занялась, я раздувал ее со всех сторон, как сырой костер, но пламени смеха, возгласов и восторгов не добился. Поэтому автобус, который подъехал ровно в десять часов к воротам, как я и планировал, пришелся как раз кстати. Лапицкие непритворно радостно засобирались и почти бегом ушли. За ними поднялись Точиллы:
- Ну, спасибо. Нам пора.
Эльхам тоже встала:
- Да-а. Я тож... - и подошла к дверям вместе с ними.
И тут Точилло остановил ее за плечо и тихонько сказал:
- Эльхам, оставайся. Можно, но осторожно!..
- Да-а. Я зна-ю... - пыталась отшутиться она.
Вот и пойми Точиллу - то утопит в придорожной канаве, то подсадит через высокий забор в рай.
И Точиллы тихонько закрыли за собой дверь. В комнате стало, наконец-то, тихо и искренне. И вместо того, чтобы этому радоваться, мы с Эльхам были полны тревоги, что сейчас к нам в дверь застучат и начнут разбираться, что здесь происходит, и наводить порядок…
Я подошел к столу:
- Что-нибудь выпить?
- Нет, спасибо... – и она замолчала.
Я подошел к ней и долго поцеловал.
- Что они думают о нас, Дима? - вздохнула она.
- Что они могут думать? Когда с ними произойдет что-нибудь подобное, вот тогда пусть и подумают! А сейчас о нас можем думать только мы. И это самые светлые и счастливые мысли в моей жизни.
- Я чувствую себя воровкой, которая украла мужа у его законной жены.
- Без меня самого никто украсть меня не может. Ты знаешь, мне кажется, что среди всяких браков: гражданских, церковных, регистрированных вдруг появляется какой-то Всевышний, подводит к человеку женщину и говорит: «Вот твоя жена навеки! А все остальное – блуд!..»
- Дима, закрой занавеску. С дороги можно все увидеть. Если кто-нибудь захочет посмотреть...
Мы стояли посереди комнаты. Тогда я увлек ее в темную спальню. Она послушно прошла туда и села на кровать. Не на ту, на которой я спал с женой, а на лишнюю, которая стояла два года при входе на всякий случай. Случай приспел, и я сел рядом с Эльхам, и она посмотрела на меня, как Вселенная, когда заглядывает в душу… И я растворился в этом бесконечном океане и очнулся, когда заметил, что мы уже лежим... Я зашуршал ее одеждой... и удивленно сказал:
- You are white!* /-Ты белая!/
- Yes, I am white... И мы принимаем ванну два раза в день, а вы все равно зовете нас «dirty».** /_грязными/
- «Темными!» - попытался отшутиться я и стал дальше вести единоборство с ее платьем... - Почему же вы не загораете в бассейнах?
- В бассейнах мы все равно купаемся в платьях. Даже среди женщин…
Потом я застонал от удовольствия, целуя ее грудь.
- Something special!*** /_Что-то особенное./ - прошептала она.
Когда я расправился с ее одеждой, которая побежденно упала на пол, Эльхам вдруг зашептала:
- Дима! Пожалуйста, не надо. Я перестану себя уважать... Ты потеряешь меня! Дима!!.
Я испугался и отступил. Я не хотел ее терять...
- Что же нам делать?
- Не знаю... Enjoy yourself, if you need it... It’s not love, Dima. It’s sex...**** /-Получи удовольствие, если тебе надо. Но это не любовь – это секс…/ - убеждала она кого-то из нас.
- Я не хочу так... - Я чувствовал, что было нужно время, всегда нужно время, чтобы что-то созрело и стало сладким… И я целовал и ласкал ее, пытаясь искусственно вызвать зрелость. Она постепенно принимала мои ласки... Потом сказала:
- Дима. Мне надо идти. Надо. Уже поздно, и Ханлар дома один. Я не хочу, чтобы он проснулся среди ночи и пошел к соседям - Басемам - искать свою маму. Они спросят его, а куда же она ушла? Он ответит, что она пошла к мистеру Диме на праздник...
Мы оделись, и я осторожно открыл спевшую вторым голосом металлическую дверь и выглянул наружу. На площадке под потолком бодрствовала только одинокая любопытная лампочка. Окно кухни Никиты напротив было провокационно темно. Эльхам выскользнула из дверей и пошла вниз... Я тихо закрыл дверь, вздохнул и закурил сигарету... Ворота шлюза, сдерживавшие все остальные эмоции и чувства, раскрылись, и они обрушились на меня, бушуя, толкая и успокаиваясь, как после шторма... Я обошел квартиру, выглянул в окно – тишина. Квартира была пуста. Подошел к холодильнику, он был пуст. Я вернулся в спальню, посмотрел на кровать - она тоже была пуста. Вот ведь, считай, мгновение назад тут было что-то потрясающее, а теперь нет и следов. И человек, заглянувший сюда секундой позже, недоуменно оглянется и спросит: «Что это ты?..»
Я обошел квартиру, как полководец объезжает поле битвы. Я увидел свою жизнь, сошедшую с накатанных рельсов и уже без расписания бесшабашно несущуюся по неизведанному пути…
- Вот это и произошло, - сказал я себе. – Доволен ли ты, Дима?..
И кто-то во мне ответил:
- Да, я счастлив...
Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/02/28/2106