Петр Иванович стал слышать в голове всякие звуки, не имеющие никакого касательства к текущей реальности. То скрипнет навроде как дверь, то зашипит что-то, а то зазвенят хрустальным звоном колокольчики. Петр Иванович был вполне уверен, что тихое звяканье производит не спящая Люся какой-нибудь частью своего дородного организма, а рождаются и умирают звуки исключительно в его внутреннем пространстве. Посторонние звуки не особенно докучали Петра Ивановича и к врачам он обращаться не стал. А то они, врачи, выдумают ему какую-нибудь хитрую болезнь и под неё «выдурят много денег».
Однажды Петр Иванович обнаружил в зеркале незнакомой ему ванной комнаты голую рыжую девицу лет примерно пятнадцати. Повинуясь своей природной скромности, он хотел отвести глаза, но не тут-то было. Глаз не было, как и не было привычного полнеющего тела с руками, ногами, головой и ртом, куда загружают еду и питье, вдыхают воздух и дым сигарет. Во всей своей сложности он был помещен в уголок сознания девицы. По началу Петр Иванович запаниковал, но, посчитав происходящее сном, быстро освоился. Мысли девушки прыгали как зайцы в лесу. Зайцев было много, и прыгали они все разом. До этого момента Петр Иванович был бессознательно убежден, что мышление процесс последовательно неторопливый. А это... это было нечто совсем иное. ...прыщик, опять прыщик, сколько можно... Валера на свидание пригласил... биологию не забыть... этой лахудре Лидке все волосы... где же клеросил, а вот... после уроков... а он ничего... математичка – сволочь...
– Света! – ушами девицы услышал Петр Иванович женский голос, – сколько можно в ванной сидеть, иди за стол, в школу опоздаешь.
– Иду, мам!
...а я хороша... эта гадина Лидка... биология... биология... биология...
Как это водится в законе подлости: не выучишь урок – обязательно вызовут к доске. Так и случилось со Светой на уроке биологии. По счастью Петр Иванович кое-что знал о ДНК. Вдвоем они кое-как промямлили ответ и получили твердую четверку. Света совершенно не удивилась наличию чужих мыслей. Их роилось так много, что отличить свои от чужих решительно не было никакой возможности.
Следующим носителем стал таксист, степенный мужчина сорока лет. Он обладал удивительнейшей способностью с первого взгляда определять, сколько запрашивать с клиента. Мысли его были простые. Текли они спокойно неторопливо, подобно равнинной реке. Порой река пересыхала, и тогда в голове носителя стоял бессмысленный белый шум. Признаться, Петру Ивановичу с таксистом было скучновато. Ездил он великолепно: где возможно притапливал, где надо притормаживал. Лишь однажды Петр Иванович предупредил таксиста о передвижном посте за углом, о котором тот не знал. Он притормозил, и дорожные полицейские остались «ни при делах... хер вам».
После таксиста Петр Иванович по-настоящему испугался за своё душевное состояние. В храме он зажег свечу перед темным ликом матушки-заступницы и побеседовал с батюшкой. Хотя Петр Иванович считал себя христианином и свою робкую веру относил в православной конфессии, но церковь он посещал чрезвычайно редко. Вообще не мог припомнить, если честно, когда последний раз заходил в храм.
– Звуки разные слышу, – Петр Иванович начал осторожно излагать свою проблему.
– Голоса бесовские? – нахмурился батюшка.
– Нет, нет, – успокоил его Петр Иванович, у него вдруг пропала всякая охота откровенничать, – то дверь скрипнет, а никого дома нет, то колокольчики зазвенят.
– О-хо-хо! Искушает нас дьявол, стоит дать слабинку – он тут, как тут....
Батюшка посоветовал больше молиться «и Господь осенит тебя, сын мой, своей благодатью», чаще бывать в храме и не забывать жертвовать «на возрождение веры святой».
Примерно с тем же результатом завершился поход к психотерапевту. Врач сам взял на укрепление медицинского обслуживания, сколько посчитал нужным взять. Выслушав чуть более откровенный рассказ Петра Ивановича, психотерапевт настоятельно рекомендовал больше думать о себе, чаще гулять на свежем воздухе, меньше волноваться, ибо «наши проблемы не есть объективная реальность, но единственно платцированы (доктор был наполовину немец и любил вставлять непонятные словечки) в нашем подсознании».
Петр Иванович истово молился, пугая жену Люсю, строго следовал рекомендациям психотерапевта, и внедрения в чужие жизни вроде бы прекратились.
Как вдруг, заснув однажды рядом с Люсей,..
...под ногами развернулась бездна. С высоты десятого этажа люди казались букашками, а машины – не больше спичечной коробки. Тянуло туда неудержимо, чтобы Надя плакала, чтобы Кольке – друг называется – стало стыдно, когда понесут его молодого, умного, красивого в черном гробу. В голове носителя дрожала яркая картинка студенческой вечеринки, самозабвенно целующуюся на кухне изменщицу Надю с предателем Колькой. И вот он здесь и сейчас... сейчас всё кончится. Петр Иванович как мог основательно обесцветил картинку.
– И зачем тебе это, – мягко подумал Петр Иванович.
– А чтобы знали, как целоваться на кухне, чтобы жалели... – появилась ответная мысль.
– Надя скоро забудет, да и Колька недолго будет горевать. Слазь с парапета, идиот, – подумал он строго и мягче добавил: – впереди тебя ждет долгая и счастливая жизнь.
Мальчик встал с парапета, прислонился спиной к торчащей из крыши трубе, долго и безутешно плакал, слезами размывая горечь обиды.
С тех пор Петр Иванович стал бродячим духом, ангелом-хранителем; порой – внутренним голосом, иногда – интуицией. Он защищал, как мог оберегал, убеждал, подсказывал. Немного огорчало то обстоятельство, что он не имел постоянного носителя, с которым можно было бы сродниться. В своих путешествиях он заметил странную закономерность: круг его клиентов ограничивался русской национальностью, возрастом от 15 до 55 и географически – Садовым кольцом столицы.
Так называемая текущая реальность перестала занимать Петра Ивановича совершенно. Накормит нянечка, уложит на скрипучую койку – и довольно того.