ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
Она покроет лице земли так,
Что нельзя будет видеть земли.
И наполнит дома твои, дома всех рабов твоих,
Чего не видели отцы твои, ни отцы отцов твоих
Со дня, как живут на земле, даже до сего.
Вторая книга Моисеева «Исход», Глава 10.
АНИСЯ
Степь, широкая степь с жухлой травой, вперемежку еще зеленой и где-то уже желтой. Островки деревьев справа и слева. Выгнутый дугой горизонт. Проселок с бурой нетронутой подушкой пыли. Атир ступает - мягко. Смотрит на белые облака и далекие деревья. Ленивые порывы ветра закручивают вверх струйки пыли и немощно опускают на землю. Солнце, воздух, тишина.
Он смотрит на горизонт - темная полоска-ниточка медленно расширяется. В палец толщиной, в два... Но по-прежнему светит солнце. Полоса с ладонь. И ветер навстречу все сильнее и сильнее. Идет холодной волной, единым шквалом, перекатывает клубы поднятой пыли. Прячется, прижимается к земле трава. Четыре, три полета стрелы - шквал наступает быстро. И вместе с ним тень: три полета, два - туча, в полнеба, наползает на солнце… Все! Накрыло.
Атир проснулся среди ночи и не понял отчего. Сел на лежаке. Что такое? Звук! Не одеваясь, направился к выходу. Минуя занавесь, он услышал, как ворочаются, постанывают во сне брат с сестричкой. Звук. Атир вышел в ночь. Сиротливая луна на темном небе, далекие звезды.
Звук разносился по степи. Откуда? Сразу и не понять. Появлялся то справа, то слева, замолкал, возникал вновь. Собаки. Воют собаки. Вот, дьявол! И Улушук утром об этом говорила. И что им не спится? Из соседних юрт начали появляться заспанные люди, также недоуменно вглядывались они во тьму.
- Умерших оплакивают, - голос Марсагета прозвучал неожиданно. - Собаки всегда так.
- Но как же их много.
- Еще волки, степные волки. Чуют... Уходить надо, - отвечал сотник.
Атир кивнул и вернулся в юрту. Он так больше и не уснул: проворочался с боку на бок.
Взошло солнце. Снова Марсагет заглянул в юрту.
- Вставай, у нас беда.
Как утро так беда. Поднимаясь на ноги, Атир почувствовал себя разбитым.
- Что? - накинув кольчугу и взяв ножны, спросил на ходу.
- Загон сломан, лошади разбежались. Дозорные видели: одни в степь рванули, их пока не нашли, а другие - на тот берег. Часть утонуло, а что выплыли - к селянам прибились, - отвечал сотник. - Табунщики говорят: не спали, не спали, а потом будто затмение нашло - все четверо разом и отрубились. Я приказал их выпороть.
- И сколько лошадей осталось?
- Сотни две. Сейчас сам увидишь.
- Да это по одной на воина, и то не хватит!
- Ну, может, найдем, или сами вернутся, - с надеждой в голосе произнес Марсагет. - И как лошади могли такое? Вечером загон осматривал - все крепко было. А поутру изгородь свалена, ворота нараспашку.
Загон приближался. Атир, глядя на наскоро заделанные проломы и оставшихся лошадей, покачал головой:
- Прикажи забор укрепить и удвой стражу.
Ничего ему не хотелось: ни есть, ни пить, ни говорить. Хотелось одного - выбраться отсюда поскорее.
Быстрым шагом Атир вернулся в лагерь и вывел из стойла Агата. Хорошо, что не отвел его вчера в загон - а то бы тоже сбежал. Или нет? Верный конь, будто извиняясь за своих нерадивых сородичей, закивал головой. Ну-ну! Атир слегка потрепал теплую довольную морду.
Теперь к Сармаку. Поднялся в седло…Ну, что опять? Марсагет и с ним десятник Биагар во весь опор мчались навстречу.
- Поехали, глянем! - бросил на ходу Марсагет.
- В ночь Биагар и его воины берег стерегли, - Марсагет нахлестывал лошадь, - поутру сменились, ехали мимо и обнаружили. Биагар оставил там стражников, а сам за мною прискакал.
Часовня. Двое воинов возле дубовой двери переминаются с ноги на ногу. Солнечные часы. Девушка в светлой рубахе лицом вниз, перегнулась, распласталась на циферблате. Длинные волосы свешиваются. Рука тонкая бледная, болтается безвольно. Другая - под телом. Лужица крови натекла на циферблат, подсохла по краю.
- Воины, как нашли ее, ничего здесь не трогали, - продолжал говорить Марсагет. - Ночью ничего подозрительного не заметили. Так, Биагар?
- Так, - отвечал пожилой десятник. - Вот только собаки выли. Да и не здесь мы дозор несли - дальше, по берегу.
Знакомой показалась Атиру хрупкая девичья фигурка и светлые волосы.
- Переверните ее! - приказал.
Марсагет с Биагаром зашли с боков, Атир поддержал девушке голову.
- Осторожно, все вместе!
Застрявший в груди селянки штырь-гномон со скрежетом вышел из каменной плиты. Девушку положили на спину. Бледные тонкие пальцы, пятно крови на рубахе, лицо: веки с длинными ресницами сомкнуты, высокий лоб, чуть курносый нос. Пухлые губы в крови, приоткрыты, дышит едва-едва… Анися ее зовут! Атир вспомнил! Вспомнил, как однажды разлепив веки, увидел догорающую лучину и это наполовину затененное лицо…
…Южное подножье Кетских гор. Граница с Селянским Княжеством. Стадо овец, табун лошадей. На плато становище. Повозки. По кругу полтысячи юрт, а в середине шатер Адай-Хана: синий большой. Костры. На них в закопченных котлах варится мясо. Поднимается пар, запах на всю округу. Старейшины в разноцветных праздничных кафтанах и подбитых мехом кожаных шапках сидят за длинным столом. Пьют из кувшинов кумыс и молодое артанское вино, закусывают мясом, сыром, сушеными фруктами и поют хриплыми голосами песни во славу Синему Небу и богу Тенгри. Осень провожают, готовятся к дальнему переходу на юг, на новые пастбища. Молят Тенгри, чтобы переход этот легким оказался.
Женщины, девушки в расписанных серебряным орнаментом платьях: синих, красных, зеленых, в высоких головных уборах, водят хороводы под стоны труб и грохот барабанов - молодые безусые музыканты во всю стараются.
Всадники в окружении пеших показывают свою силу и ловкость. С наскока сбиваясь щитами, стараются опрокинуть друг друга на землю, бьются на копьях. Под одобрительные крики и смех, мускулистые борцы обхватывают друг друга, валят. Подпрыгивают, визжат от восторга мальчишки.
Окрепшие за лето юноши соревнуются в стрельбе из луков. Выстроившись цепочкой, посылают они стрелы в соломенные чучела - во врагов. Молодые девушки звонко смеются, хлопают в ладоши.
Скачет к стану гнедая лошадь. Всадник в седле клонится на бок, вот-вот и соскользнет на землю. Кто такой? Смолкла песня, вытянулись лица. Табунщик с дальнего пастбища!
- Кунчаки наш табун угнали, - сказал тихо и завалился на шею лошади, а из спины обломанное древко стрелы торчало.
Тремя сотнями, Атир тогда еще сотником был, двинулись. Во главе - тысячник Анахар. По пути местных пастухов встретили - ингуров. Те проводника дали. Кунчаки на их стада тоже набеги делали: скот уводили, людей. Ингуры давно хотели отомстить, да все никак собраться не могли. Хоть и место, где воры скрывались - скит старый за перевалом - знали.
Ночевать войску пришлось в горах. Как стемнело, подул холодный ветер, а под утро подморозило, и снег повалил хлопьями, плотно. Покрыл камень белым. Поутру, как с перевала в долину спускались, скользили лошади, ржали, падая, ломали ноги. Что б ни мучились, пришлось горла резать. Атир помнил. Помнил еще, как холодно было, снег поскрипывал под ногами, и северный ветер пар изо рта в сторону относил. А потом быстрая река с перекатами, с вылизанными водой и ветром валунами. На дальнем берегу - частокол, за ним покосившиеся постройки под соломенными крышами… И свист стрел…
Три-четыре лета прошло, а Атир помнил все до мелочей.
Спешились воины, ступили в реку. Благо неглубокой оказалась - лошадям по брюхо, воинам по грудь - но течение быстрое, сильное. Того и гляди, скинет с переката, разобьет о камни, утянет в глубину. Лошади, скользя по каменистому дну копытами, медленно переставляли ноги. Воины, ведя их, изо всех сил сопротивлялись течению. Двадцать самых сильных несли на слегах бревно - таран.
А навстречу из-за частокола роем летели стрелы. Сыпались на головы, пробивали доспехи, ранили лошадей. Десятников из сотни Атира - Бирхата, Угуна - срезало влет. Течение подхватило тела, кинуло на скалы. Многие погибли при той переправе, много тел прибрала река, раскидала после по своим каменным берегам. Атир всех помнил - дружили с детства.
Тысячник Анахар первым на берег выбрался, вскочил на коня и с саблей наголо рванул к воротам. Проткнуло его пущенное кунчаками копье, выбило из седла. Атир следом. Прижался к шее Агата. Пар изо рта. Штаны кожаные, рубаха под кольчугой, пропитанная потом, колом встало. Агат корку ледяную на мелководье раздробил, забрался на откос и дальше по первому снегу. Рядом, вытаскивая из плеча стрелу, кривился Марсагет, выдернул наконец-то, саблю в левую руку перекинул. Хур-та! Вперед! Следом Сармак и Абай и поредевшие сотни. Горшки с жидким огнем полетели, занялся пламенем частокол. Прикрытые щитами воины, с двух ударов выбили тараном ворота - гнилые оказались, не ожидали кунчаки, что кто-нибудь решится логово ихнее атаковать.
Атир с Марсагетом первыми ворвались в крепость. За ними - воины, свистя, по-волчьи воя. Закрутились лошади, засверкали справа и слева сабли, кося неуклюжих, одетых в короткие тулупы, меховые шапки кунчаков. Побросали те луки, за копья взялись, да поздно уже обороняться. Еще и еще всадники - Абая, Сармака - въезжали в крепость, рассыпались вдоль горящего частокола и секли, секли. Рубня.
А Атир с Марсагетом дальше - на площадь. А там Хан - не Хан кунчакский: молодой, лицо худощавое, глаза узкие бесстрашные. Гарцует на вороном коне в белом, как первый снег, тулупе, серебряными нитями расшитом. А под ним кольчуга с круглой золотой бляхой в полгруди. На голове шапка, тоже белая, дорогим собольим мехом отороченная. Холодно - кожаные штаны Атира намокли, заледенели, колом встают. Так ведь не ногами же тебя, кунчак, охаживать будем. А клинком, так одно удовольствие помахать, согреться. Хан тем временем саблю занес, но в тулупе неудобно - тяжело. Крикнул кунчак что-то по-своему и рубанул. Не зацепил: вошла сабля в край кожаного щита Атира и увязла. А ну, держи в ответ! Скрежет металла об металл - расползся на плече Хана тулуп, а за ним и кольчуга, дернулось тело, скорчилась в оскале заросшая щетиной рожа. Смотри, рукав не потеряй! Хорошие клинки отец Атира, мастер Равос, делал.
Рассвирепел молодой Хан, развернул коня, ударил саблей мощно. Атир отвел щитом, но скользнул клинок по бедру. Попал пес! Боль и деревенеет нога: ступня, голень - уже не чувствуются. Нижние тканые штаны набухают от крови. Улыбается хитрая ханская морда, лепечет что-то по-своему: «Барам-барам». Пытается кунчак узду натянуть, развернуть коня, а рука то уж не держит - виснет плетью. И щит дубовый книзу клонится, силится Хан его поднять, а в глазах изумление. Ну что, Хан, шпоры коню дашь? Не успеешь, крыса! Держи-ка за лошадей угнанных и табунщиков убитых! Сверкнув, стремительным соколом падает сабля на кунчакскую шею, звякает, врезаясь в металл кольчуги. Хрустит ключица, глухим шлепком отзывается рубленая плоть. Клинок рассекает ее до золотой бляхи с оскаленной мордой снежного барса - до самого кунчакского сердца. Черные глаза Хана гаснут. Будешь, пес, знать!
Падает с коня ханское тело. Ну, кто следующий? С окровавленным клинком гарцует Марсагет, еще пара воинов. На затоптанном с пятнами и дорожками крови снегу с дюжину недвижных тел в тулупах - кунчаки. Чужие всадники выскочили из улочки - подмога. Увидев на земле своего Хана и склонившегося над ним коня, приостановились и повернули. Струсили, скрылись за покосившимися деревянными хибарами. Стрелы больше не свистят. Возле догорающего частокола, на перепаханной подковами земле, трупы. Победно подняв сабли, гарцуют воины из сотни Абая. Сармак резко вытягивает руку, указывает на что-то. Что? Удар в грудь, боль. Атир чувствует, как соскальзывает с коня. Бьется о землю, и темнота накатывает вдруг.
Вспомнил Атир, как после, с трудом разлепив веки, вместо покрытой снегом и трупами площади, увидел темные стены, лучину и лицо девушки с большими серыми глазами.
Долго Атир был без сознания. Анися сказала: оттого, что крови много потерял. Как очнулся, девушка позвала Марсагета. От него Атир узнал, что на следующий день после штурма воины забрали табун и двинулись через горы - назад в становище. В ските, с двумя десятками охраны, остался Марсагет, сам Атир и еще несколько тяжелораненых. Нельзя их было через горы переправлять - не выжили бы.
Анися взялась ухаживать за ними, благо знахаркой оказалась отменной - всех на ноги поставила. Да вот только метели зарядили, перевал снегом занесло, до весны не выбраться уже. Так и зазимовали. Много сил Анися на Атира потратила, но вытащила, выходила. Нога быстро зажила, а вот грудь - долго еще Атир кровью харкал. Но помогли настои и заговоры - выкарабкался. Благодарен за это Анисе! Сдружились они, так всю зиму у нее в хибаре и прожил. Поначалу понимали друг друга с трудом: плохо Атир язык селянский знал - а потом Анися научила. Долгими зимними вечерами под вой вьюги повторяли и повторяли они слова, а еще о жизни разговаривали. Анися рассказала, что кунчаки весной на скит налетели. Старосту, мужчин - всех порубили. Женщин, девок насиловали, но ее не трогали, потому что больных и раненых ихних лечила. Частенько пригоняли кунчаки с той стороны гор лошадей и сдавали их на равнине селянским перекупщикам. Хотели скитяне до селянских дружинников добраться, помощи попросить, но на равнину одна лишь тропа вела - через ущелье. Охраняли ее кунчаки день и ночь. Сколько бы пришлось скитянам так жить: в страхе и унижениях, если бы Атир, воины его не пришли - не известно. Анися благодарна была, да и все горное племя тоже - кормили спасителей до отвала, женщины лаской не обделяли.
Хорошо в ските жилось. А как снег сошел, собрал Атир своих отдохнувших воинов, и двинулись они через перевал, на юг, в земли, где племя кочевало. Становище нашли быстро. Обрадовались там, что они все живы и здоровы. А за разгром кунчаков и за то, что Хана в бою победил, Атир от Властителя награду получил - стал тысячником.
…Глядя сейчас на бескровное лицо Аниси, Атир все вспомнил. Причитания женщин, когда воины его покидали скит. Последние слова Аниси: «Люблю. Возвращайся!» Ее поцелуй с привкусом слез на губах, поднятая в прощании рука. И цветы… Как он мог забыть? В тот последний день, казалось, вся лачуга ими завалена - проводы, ее подарок. Цветы: и розовые маки, и крупные белые, красные, как кровь… И много еще других - как в старом селении, а потом и на кладбище. Атир еще тогда - в скиту - пытался дотронуться до них, но не мог. Видение, мираж…
А часовня, солнечные часы, тело Аниси на каменном циферблате, может, это тоже мираж? Как в знойной пустыне? Налетит ветер и разгонит марь. Атир прикрыл глаза, тряхнул головой. Нет - вот она, Анися, и пятно крови на светлой рубахе. Выходит, что знак давала, рассказать хотела что-то. А он… Потом цветы уже на могилах, надпись на стене. Предупредить хотела! О чем? Не смогла, не успела, не дали. Атир почувствовал, как сдавило горло. И сердце, щемит сердце. Выговорил через силу:
- Марсагет, езжайте за Шаманом - сами не спасем.
- Поздно, - ответил сотник.
Атир тоже видел, что поздно. Судорога прошла по телу Аниси, из горла вырвался стон, потом еще. Все! Не дышит.
- Похороните ее, - сказал и, выдернув из груди девушки гномон, с силой швырнул его в кусты. Почему? Атир не знал. Одна мысль теперь билась в голове: кто, кто это сделал и зачем.
- Это духи, духи ее убили, - будто услышав его вопрос, задумчиво молвил Марсагет. - Вот почему собаки ночью плакали.