(из цикла "Дети Гипербореи" - истории о Белом море)
Однажды вечером решил прогуляться на Юшковку, полюбоваться закатом. Юшковка – это бухта на другом конце острова. Оттуда видно открытое Белое море и сам закат. Никаких поселений, лодок, скоплений людей там нет и можно сказать, находясь там, что ты наедине с природой. Дорога на Юшковку идет через лес и выходит на пологий песчаный берег, на котором зелено-бурой полосой тлеют водоросли, выброшенные приливом. Этот затхлый запах с привкусом йода у меня не вызывает отвращения и вот я, выйдя к воде, сворачиваю налево, чтобы залезть на скалу, откуда открывается великолепный вид. Вечером здесь почти всегда штиль, лишь редкие слабые накаты волн, эти последние воспоминания о дневном ветре, нарушают божественную тишину природы. Странная эта тишина… Это не тишина пустой комнаты, это не тишина ночного города, это не тишина в зале перед спектаклем, когда начинает гаснуть свет. Это тишина какого-то размеренного установившегося веками порядка, неподвластному людскому пониманию. Эта тишина сейчас поглощает все, а точнее все растворено в ней. Если внимательно прислушаться – недостатков в звуках нет. Я слышу шелест редких волн, вот где-то скрипнула ветка, что-то происходит в лесной стороне. А комары? Как я забыл про этих негодяев – ведь они жужжат вокруг меня, и я шлепками опять же нарушаю тишину. Нет. В том-то все и дело что не нарушаю, ни один из всех звуков не нарушает тишины, этой торжественной, хрустальной, мягкой, уютной тишины. Все в ней и я – тоже.
Я присел на свой камень – это самая высокая точка на скале. Вот и доска моя, на которой я всегда сижу, а вот и сосенка справа от меня. Эта сосенка очень старая. Несмотря на то, что она с меня ростом, она стара, как все эти огромные корабельные сосны в лесу. Просто скала со своей жалкой почвой не дает ей достаточно силы, чтобы вырасти больше. Да ей это и не нужно. Будь она чуть выше – ее сломило бы штормовым ветром. Вот так она и растет здесь на своем месте, не мешая никому. Так и все здесь - на своем месте, все как бы правильно подогнано, ничего ни откуда, ни на что не лезет, не наползает. Все живое и неживое присутствует здесь как бы спросив – можно я побуду здесь? Вот так и я пришел на свой камень как бы с разрешения, мол, можно посижу тут подумаю, на закат посмотрю? Ну что ж, посиди, отвечает тишина, нам не жалко.
И вот мы – персонажи этой картины – я с друзьями-комарами, сосна, другие растения, камни, птахи различные присутствуем на берегу и обращаем свои взоры туда в даль, в то место, где ярко-огненное небо сочетается с морем.
Солнце у горизонта расплавилось и расплывалось. Днем оно висело на небе ярким ослепительно-белым кружком на радость всему движущемуся и кишащему. Теперь оно само разогрелось, разомлело, отяжелело и расплывалось вдоль края моря, как будто хотело остынуть в нем. И словно как у лопнувшего желтка, части его размазали красно-оранжевыми полосами небо над горизонтом. Мимо пролетело две чайки с криками. Им как будто не до заката. Ну да, зачем им этот закат? У них одно на уме – сожрать какую-нибудь рыбешку, да уследить за своей кладкой. Если они будут думать о закате, рыбу съедят другие, место займут другие, кладку разорят, самку заберут. Вот и приходиться шевелиться с утра до утра. А если бы им предоставили все условия, и у них было бы свободное время, то стали бы они любоваться закатом? Может быть, и стали бы, но, скорее всего, они бы не остановились на достигнутом – ели бы неограниченно и плодились бы также. И это не потому что они такие глупые, а потому что такова природа – в них ничего более дурного не заложено. Мне вспомнилось, что я где-то читал про павианов в Африке, как они вечером садятся группой на возвышенности и смотрят на закат. Что это? Как это можно объяснить?... Я смотрел вдаль…
Какое же все-таки огромное пространство впереди. Вот если бы я был чайкой… - думал я. Я представил, как отрываюсь от этого камня и лечу прямо туда, куда заходит солнце. Я живо это представил, и мне стало жутко. Мне очень явно представилось напряжение всего моего тела. Сколько сил нужно для опускания крыльев, сколько вдохов, сердце вот-вот лопнет. Краем глаза я вижу свой торчащий клюв, опуская голову – выпуклую белую грудь с рыжим отсветом от заката. И прохлада, обволакивающая морская прохлада. Что мне лететь на этот закат, если он всегда отдаляется!? Да конечно он манит, он прекрасен, но он недосягаем! Вся трата сил бессмысленна и я, в конце концов, рухну вниз на съедение морским гадам. Нет, ребята, чайки умные. Если у тебя есть крылья – используй их по назначению – гоняйся за рыбешками и самками. Ну а если у тебя соблазн лететь куда-то туда – отрежь крылья, тогда, может, выживешь.
Так, наверное, всегда – тянет и манит недостигаемое, а то, что просто, понятно; то, что здесь и сейчас - бессмысленно и абсурдно.
«Сосна ты абсурдна?» - мысленно спросил я у дерева, повернув голову направо. Она стояла как в оцепенении, она застыла в этом великолепном свете. Особенно выразительна была ее ветка. Она тянулась корявой перекрученной лапой вниз к морю, как бы спрашивая что-то. Ее иголки в освещении заката выглядели рыжими. Как странно днем – зеленые, вечером рыжие. И вообще этот волшебный свет придавал какой-то налет далекой сладкой тоски, хотелось что-то вспомнить и еще раз пережить сполна. Это «что-то» очень важное, невозвратимое и невыразимое. Я думаю, каждый такое когда-нибудь испытывал, вот это «что-то». Но об этом чуть позже, я пока не хочу это отпускать не получив ответа от сосны. А она молчит. И действительно, что она мне ответит? «Да, я абсурдна!»? И что дальше? А то, что для меня это не очевидно, сейчас – совсем не очевидно. Я понимаю, что не верю и не хочу верить в это. Потому что то, что я вижу в тебе – это красота и гармония. Ну а это ни как не может быть абсурдным. Вот если на тебя повесить игрушку или прибить табличку к твоему стволу с какой-нибудь стрелкой или знаком М/Ж, или просто спилить – вот это уже будет отдавать абсурдом. Кто-нибудь скажет: «а существование само по себе этой сосны, и не только ее, но и этих чаек, этих камней, да и вообще заката и моря – разве это не бессмысленно, не абсурдно?». Существование? Но оно «само по себе» ведь здесь и сейчас, так? И оно «здесь и сейчас» таковым мне не кажется. Мне хорошо, и я хочу быть «здесь и сейчас». Потому что мне есть еще, о чем подумать… и мне хочется этого.
А что это? Это тот самый свет заката, разместившийся на всех, обращенных к нему частях этого мира, окружающего меня. Что же в нем такого прощального, вечного… с налетом сладкой тоски? День заканчивается, этот день умирает, свет заката удерживает каждый его миг, и все прощается с ним. Вечный вопрос перед смертью вытягивает из сердца это «что-то», что отбрасывает назад и собирает в единое все. Это «что-то» отодвигает на задний план то, чем сознание было забито несколько часов назад. Какая-то там наука… ихтиология… что приготовить на обед, когда носки постирать, когда на сетки сходить... Теперь все… это полная чепуха. Прощальный свет заката наполняет душу. Мои руки, как и кора сосны в рыжем отсвете стали какими-то древними. Мы, участники этой панорамы, мы все – все Единое. Я не лучше чайки или сосны, или этого вереска, или того камня. Не лучше и не хуже. Просто сейчас мы все на своих местах в объятьях тишины и рыжего отсвета древнего как мир заката. Если я сорву эту травинку или отломаю ветку сосны, я наврежу Единому, а значит и себе.
Мне представился этот волшебный прощальный отсвет на щеках всех людей живых и мертвых. На щеках и руках, в которых кипит и суетится жизнь. Меня учили ее видеть и познавать через микроскоп, но только сейчас я понял, что лишь приблизился к ее познанию. Но не через микроскоп, а через прощальный отсвет рыжего заката.
Я шлепнул последнего комара, отряхнул штанины и поплелся по камням вниз к дороге…