Сегодня из-за снежного бурана видимость в городе была плохая. Поэтому и мороз сильнее, чем обычно. Хотя оно и к лучшему. Мутанты в такую погоду стараются не шастать по открытым пространствам и предпочитают отсиживаться во дворах домов, спасаясь за огрызками их стен от ледяного пронизывающего ветра. Соответственно, у людей меньше вероятности столкнуться с порождениями атомной войны в разрушенном городе, нужно лишь быть крайне осторожным и не забредать в закутки. Ну и одеться тепло перед выходом на поверхность. Второй плюс существовал только для одного человека. Он заключался в том, что с крыши вид не такой угнетающий, как при безветрии. Сегодня отсюда были видны только контуры уцелевших строений, находящихся на расстоянии не дальше ста метров. Не видно даже обломка высокого офис-центра, безобразным осколком от ранее красивого здания возвышающегося на проспекте Димитрова над руинами других домов. Этот осколок всегда служит зрительным ориентиром для Ивана, но, поскольку сейчас его скрывает пурга, он слепо глядел туда, где, насколько он помнил, находится единственная устоявшая стена разрушенной высотки и где-то рядом с ней его родной дом. Пусть даже и в хорошую погоду эту серую невзрачную пятиэтажку скрывают более высокие здания, Иван знал, что его дом всё ещё стоит там. Даже ходил к нему. Он не мог понять, хорошо или плохо то, что сегодня он не может поглядеть на разрушенный железнодорожный район города, в котором раньше жил. Или это знак? Означающий то, что пора бы уже и забыть о прошлой жизни. Но нет, такого забыть нельзя даже при огромном желании, слишком велика боль утраты.
Иван часто приходил на крышу уцелевшего шестиэтажного здания, что находится вблизи железнодорожного вокзала и его нынешнего дома – станции метро «Площадь Гарина-Михайловского». Приходил после охоты, как называют на «Михайловке» (второе название «Гарина-Михайловского») поиски нужных для её жителей вещей на могиле города. Приходил перед тем, как вернуться домой. И минут пятнадцать неподвижно сидел, глядя с высоты на разбомбленный Новосибирск, пока холод вечной зимы окончательно не брал его в свои объятия. Нет, Иван не мазохист. Конечно, эта постапокалиптическая картина заставляет душу тихо ныть от отчаяния. Но есть в ней и нечто другое. Часто Иван закрывал глаза и видел кадры из прошлой жизни города. Он видел, как снуют по улицам люди разных возрастов и полов, разговаривая, обнимаясь. Как бегают во дворах дети, прыгая через скакалки или играя с мячом. Как хлопают подъездные двери за вернувшимися с работы людьми, как зажигается свет в окнах и на небе появляется месяц…Эти образы поддерживают внутренний огонь внутри Ивана, желание жить дальше в новом поганом мире, который сотворили сами люди. Верить в возрождение цивилизации и прилагать все усилия для того, чтобы это случилось как можно скорее. Если бы не это, он бы давно пустил себе пулю в лоб.
Почувствовав, что замёрз, Иван медленно поднялся и отряхнулся от налипшего на него снега. Прошептал «до встречи», обращаясь к своему бывшему дому вдали, развернулся и направился к выходу с крыши. Спускаясь по лестнице, он смотрел в пол, не желая заглядывать в пустые дверные проёмы чужих квартир. Это не его жизнь, нечего туда смотреть.
Подъездной двери тоже давно не было. Иван вышел из здания, и холод тут же сковал человека в свои ледяные оковы. Охотник поёжился, огляделся, хотя это была привычка. В таком буране пространство дальше десяти шагов просматривается с трудом. Однако он знал, где находится вход в метро, и направился прямиком к нему. До него было каких-то несколько десятков метров. Ничтожное, казалось бы, расстояние. Но и на этом коротком пути человека поджидала опасность. Когда Иван проходил мимо сугроба высотой в полтора метра, тот вдруг взорвался тысячей снежный брызг. Отработанные годами рефлексы спасли охотник жизнь. Он на автомате прыгнул в сторону, крутанулся юзом, скинул перчатки и, перехватив «калаш» для стрельбы, выстрелил туда, где несколькими секундами ранее был сугроб. И тут же отпрыгнул назад, потому что прямо на него наступал укутанный в шкуры людоед, размахивая перед собой острым кинжалом и пытаясь разрезать его острым лезвием Ивану горло. Видимо, болевой порог у дикаря был очень низким, так как пуля таки попала ему в живот, и сейчас из раны хлестала кровь. Но на интенсивности его атаки это не сказалось, и охотник даже не мог воспользоваться оружием. Он лишь успевал уклоняться от расчерчивающего хитроумные траектории клинка. Так продолжалось около двадцати секунд, и, когда уже начало казаться, что результат битвы будет патовым, дикарь вдруг сделал резкий выпад вперёд и, взмахнув клинком, ударил его лезвием по автомату. Наверное, он хотел попасть по пальцам, но Иван вовремя убрал их и клинок оставил только царапину на «калаше». После этого людоед стал терять силы, и атака его пошла на убыль. Благодаря этому охотнику выпала, наконец, возможность воспользоваться автоматом, и дикарь тут же получил пулю в левое плечо. Яростно завопив, то ли от боли, то ли от отчаяния, он взмахнул правой рукой и снова нанёс удар клинком, целясь по пальцам, держащим причиняющее ему боль оружие. На этот раз попал. Иван просто не успел нормально отреагировать, так как руки онемели от холода и даже не чувствовали оружия. В сторону отлетел мизинец и безымянный палец левой руки.
- Сука-а-а-а-а!!! – закричал от боли охотник и длинной очередью вспорол дикарю живот и грудь. Тот захрипел и упал в невысокий сугроб, окрашивая его в красный цвет.
Иван до крови закусил губу, скинул рюкзак и, вытащив упаковку бинта, оторвал от него большой кусок и прижал к обрубкам пальцев. На морозе кровь почти сразу остановилась и боль немного притупилась. «Какая опустившаяся мразь! – с презрением думал охотник, ненавидяще разглядывая обезображенный труп дикаря. – Как же я теперь «охотиться» буду… тварь… хорошо хоть, не на правой руке». Замотав руку, Иван надел рукавицы и поплёлся в сторону входа в метро, тихо подвывая от боли.
Когда он шёл по вестибюльному коридору, освещённому светом факелов, прикреплённым к стенам у каждой двери, то почувствовал, как на душу снова ложится камень. Опять подземка. Опять этот её запах, состоящий из ароматов мочи, пота и дешёвого пойла. И это после тех светлых воспоминаний о доме…Охотник, можно сказать, насильно переставлял ноги, гонимый лишь одной мыслью. Он быстро прошёл турникетную зону, спустился по ступенькам и постучал условным стуком в гермоворота.
- Кто такой? – донеслось из-за стальных створок.
- Иван это, открывай…
- А, ну давай, заходи.
Зажужжали сервомоторы, и ворота стали открываться, предоставляя взору обыденную картину. Освещённую аварийным красным светом платформу станции, на ней – брезентовые палатки, немногочисленные торговые лотки и одетых в рваньё людей.
Иван вошёл на станцию, и ворота за ним закрылись. После процедуры дезинфекции он как всегда сдал свой автомат в специальный оружейный шкафчик, запираемый на замок, тут же стянул с себя тёплый защитный комбинезон, повесил в огромный деревянный шкаф, который давным-давно притащили из магазина, и, скрипя зубами от боли, направился к помещению, где обычно принимал местный врач. Сначала к медику, потому что боль нестерпимая. Затем в свою палатку. А потом сдать то, что нашёл. Хоть сегодня хабара мало. Всего-то потрёпанная книжка про Армагеддон (есть тут мазохисты, которые читают подобное), старый номер порнографического журнала и женские серьги. Ещё местами пожжённый, но новый альбом и три фломастера. Но последнее не для продажи… Когда он думал об этом, то как раз дошёл до «кабинета доктора» и без приглашения зашёл внутрь. Палыч как всегда сидел, читая какие-то грязные листки и попивая чай из стакана. Увидев пациента, он поднял голову и произнёс, мгновенно найдя глазами причину прихода к нему охотника:
- Что с рукой?
- Два пальца оттяпали, - ответил Иван, садясь на стул и морщась.
- Сразу два? – удивлённо спросил врач, откладывая кипу бумаг и вставая.
- Да, - сказал раненый, морщась и глядя, как Палыч берёт с тумбочки всё необходимое.
- Ладно. Сейчас всё сделаю.
Через несколько минут Иван вышел из помещения, прижимая к груди раненую руку, обмотанную марлевой повязкой, которая быстро становилась красной. Никаких серьёзных последствий нет, нужно только повторно зайти через шесть часов к Палычу. Морщась, Иван вышел на платформу и широкими шагами направился к своей палатке. Остановившись возле неё, он достал из рюкзака тот самый альбом и фломастеры. И, спрятав за спину раненую руку, откинул полог и зашёл в палатку. В свой нынешний дом.
Жена спала спиной к входу, укрывшись пледом, а десятилетняя дочь рассматривала набор карточек с изображениями героев мультиков. Это Иван принёс ей в прошлом месяце. Увидев охотника, девочка вскочила и радостно бросилась в его объятия.
- Папочка, - прошептала она Ивану на ухо, обжигая своим дыханием, - как хорошо, что ты вернулся.
Охотник улыбнулся и протянул дочери подарки.
- Держи, Настя. Это тебе. Будешь рисовать.
- Ура! – крикнула девочка и, взяв подарки отца и поцеловав его, плюхнулась на матрас и раскрыла альбом. Он крика дочери Насти проснулась жена. Она повернулась, увидела мужа и улыбнулась.
- Привет.
- Привет, милая. – Охотник подошёл к жене, сел рядом с ней и прижался своим плечом к её плечу, пряча левую руку за рубашку.
- Ты что-то долго. Я приготовила еды и случайно уснула. Поджарила на огоньке тебе картошки и несколько кусков мяса. Соли и буханку хлеба купила. Будешь есть? – она улыбнулась и склонила голову мужу на плечо. Иван провёл здоровой рукой по её волосам и обнял, глядя, как дочь пытается нарисовать красным фломастером щенка.
- Конечно, буду, - наконец ответил он, улыбаясь и еле сдерживая стон боли. – Но сначала сдам хабар. Надо же нам на что-то есть.
- Да. Только будь осторожней, я в последнее время стала волноваться. И ещё очень скучаю.
- Хорошо, - пообещал Иван. – Буду осторожен. Я тоже по вам очень скучаю, когда нахожусь там… наверху. Потому что я очень вас люблю. Больше жизни…