РАССКАЗ 8. ШКОЛА.
Первый, преждевременный, утренник посеребрил отаву, озеро перед домом, от холода, накрылось туманом. Плакучие берёзы, сторожа озера, спрятали свои поседевшие ветки-косы в этот туман. Тихо. Слышно, как на дальнем конце озера, на утренней кормёжке, плещутся утки. Река примолкла, устала за лето. Где-то, в низовье, отчаянно гудит пароход, из-за тумана приткнувшийся к берегу.
От разгоревшейся печки тепло. Пузыри лезут из чугунка, варится молодая картошка, семейный завтрак. Часы-ходики, с трактором «Фордзон» на циферблате, в окружении крестьян с косами и граблями, усиленно отсчитывают время. Вчера часы остановились. Отец вооружился очками, птичьим пером и бутылкой керосина. Зубчатые колёсики механизма часов, смазанные керосином, иногда начинали работать, но в этот раз – полный отказ. «Неси молоток» - так сказал мне отец. «А как мы жить без часов будем?» Отец засмеялся: «К гире дополнение сделаем» Привязали к латунной гире молоток, и часы теперь, громко и чётко, отсчитывают время жизни нашей. Картошка рассыпчатая, вкусная, с солью и молодым луком, но есть некогда: ждёт Володя Капустин, надо идти. Двое нас, учеников, в Ленскую школу ходить будем, я в седьмой, а Володя в пятый класс.
От Кулиги до Лены расстояние пять километров, так кто-то сказал, и теперь все повторяют. Дорога идёт по открытому месту, по лугам. Собственно говоря, дороги нет, лишь местами, при скошенной траве, видна тропинка. Мимо двух деревень бежит она: слева, за ельником – наволокский Берег, справа, за Ленским полоем – Ярыгины. Через полой, под Леной, перевозит порядочно пожилой, лохматый мужичок. Правда, перевозил он не долго, пару месяцев. Не поделили что-то с собутыльником, полез тот в избушку к перевозчику, и так как дверь закрыта, топором выбил рамы оконные, сунулся в окно, теперь свободное, тут его и застал встречный выстрел из охотничьего ружья. Забрали нашего перевозчика, а на замену пришёл мороз.
Здание Ленской школы деревянное, одноэтажное, с большими окнами, специальное школьное здание. По архитектурным особенностям, по исполнению, я сталкивался со схожими зданиями школ: в Пасте, на Вадье, и теперь вот, в Лене. Меня не покидает чувство, что это дела далёких дней Яренского уезда. После революции - не до строительства новых школ в глухих деревнях, строить надо было социализм, а для школы, как в Ирте, можно приспособить поповский дом. В ребячью среду класса вошёл без «испытательного срока», без присматривания, будто учился с ними раньше. Ребята и девчата – ленские, с окрестных деревень, многие из Ленского Наволока.
Из учителей, более всего, запомнилась Королькова Лидия Константиновна, она и классным руководителем была, и литературу преподавала. Почти на каждом уроке вызывала меня «к доске», это значит выйти и встать у классной доски, взобраться на приподнятую на полметра площадку, как будто на сцену, и рассказывать «урок». Наклонив голову, Лидия Константиновна, одним глазом посматривала на меня, другим на класс. «Ловко у тебя получается» - говорила она, а рассказ о снежном буране, из «Капитанской дочки» Александра Пушкина, заставила повторить. Задумался, что-то неправильно рассказал, повторил в несколько изменённом варианте. Потом от меня отстали. Литературу любил, читать любил; образы объяснять, героев делить на положительных, отрицательных не хотел, поэтому посредственные знания за мной, в табели, закрепились.
Стал я киноманом. За свою истекшую жизнь, едва ли десяток немых и звуковых кино видел. А тут свалилось счастье: за 5 копеек можно смотреть звуковые кино, притом любимые, по сценариям, кинофильмы. Брат Борис приносил в роскошном издании, на мелованной бумаге, сценарии довоенных фильмов: трилогии о Максиме, «Свинарка и пастух», «Трактористы», «Девушка с характером» и другие. Все я прочитал-просмотрел в сценарном виде, теперь вот возникла счастливая возможность натуру увидеть. Смотрел с удовольствием, даже оперу «Галька», среди единичных зрителей. И «Машеньку» смотрел, как жених на паровозе ездил, а Машенька махала ему букетом полевых цветов. Всё было потребно, большая жизнь вливалась в меня с экрана. Продолжалось это до поры быстронабегающих осенних сумерек. Снег ещё не выпал. Стояли самые тёмные ночи. Призывное тарахтение бензинового движка киноустановки, напоминало о чудесном мире, в котором живут чудесные и не очень хорошие люди, но надо засветло попадать домой. До дома в Кулиге пять километров.
Мороз подобрался незаметно, всё были утренние заморозки, по пожухлой отаве легко бегалось в школу. Полой замёрз. Я и Володя давно ждали этого. Коньки приготовлены, верёвки на закрутки, для крепления коньков, проверены. Коньки у меня – Снегурки, с круто загнутыми носами. Не точили их с самого рождения, но это не мешало им, со смаком, резать первозданную чистоту льда. Коньки перешли по наследству от старших, мне всё переходит от старших: донашивать одежду, обувь, учебники. Таков удел меньшаков в крестьянской семье.
Легко несут нас коньки, едем под гору – течение в сторону Лены. Но добраться до школы в этот день не получилось. Налимы помешали. По перволедью, выходят они ночью на прибрежное песчаное мелководье, что их толкает на такие дела – науке неизвестно, а нам нравится. Толстой палкой ударишь по льду, где рыбина стоит, оглушишь её, перевернётся она к вверх брюхом: разбивай лёд, доставай добычу. Набили мы рыбы, время к полудню приближается, мороз с ветерком, начал морозить нас и одежду мокрую. Пришлось искать спасения в ельнике напротив Ярыгиных. Спички были, костёр вернул нас к нормальной жизни: обогрелись, одежда высохла, налима испекли на углях.
Дома никого. Мама – вечный, почти круглосуточный, работник МТФ. Я, в молодые годы первоклассника, ломал голову: что такое МТФ ? Так звали бойкую женщину средних лет – МэТэФэ, сначала звали завМТФ, потом для удобства сократили. Таинственное и непонятное МТФ, оказалось, молочно-товарной фермой. Про эту же МТФ, сложили деревенские мастера частушек, новую частушку: «Как у Машки под окном, новая ограда…». Продолжения я не знал, приставал к маме и старшей сестре Вале. Они смущённо, с усмешкой, от меня отмахивались. Со временем узнал продолжение, оно оказалось жизненно- простое: - кто ту Машку вы…., сто рублей награда.
Частушка - неотъемлемая частичка, нашей тяжёлой колхозной, военной и послевоенной, жизни. Пели все,голосистые и безголосые. Сочиняли эти песни-коротышки на ходу, не отрываясь от дел и забот. Поэтому ничего лишнего,"красивостей", в них не было. Голая правда лезла из частушки, порой горькая: "Хорошо тому живётся, у кого одна нога, сапогов не много надо и портяночка одна".Мгновенно появился отклик на возвращение одноногого инвалида с фронта. Но основные частушки, конечно, про любовь. Всё было так, как в "Поддубенских частушках", рассказе С. Антонова, затем в одноимённом радиоспектакле.
Мама на ферме, отец уехал навестить дочку Валентину, первый год работала она на нефтепромысле в Коми АССР. Взял кусок хлеба, керосиновую коптилку, книгу библиотечную «Собака Баскервилей» Конан Дойля, устроился на горячие кирпичи русской печки. До того зачитался этой жуткой книжицей, что надо бы сходить в туалет, а боязно спустить ноги в прохладу и темноту неизвестности собственной избы. Выручила, как всегда, мама. Пришла она и принесла спокойствие. Обрадовалась налимам, не вдаваясь в подробности промысла, принялась их потрошить. Мне это было на руку, не надо изворачиваться и объяснять. Уснул на печке.
Дальнейшая учёба, постепенно, сходила на нет. Каждое утро приходилось топтать снежную целину, никто, кроме нас двоих, в Лену не ходил. Снег набивался во все прорехи немудреной одежки. Невеликие силы кончались. Сворачивали мы в густой спасительный ельник, разжигали костёр, отдыхали и согревались. Благо рядом был плетень, с сухим ивовым хворостом, который прекрасно горел, не стрелялся угольками и не давал много дыма.
За разборкой плетня, застал нас хромой бородатый старик, из деревни Берег. Пришёл он на широких охотничьих лыжах, с топором, по своим делам ходил. Пахнуло на него дымком костра, вот и пришёл. Ругаться и воспитывать нас не стал, посидел у костра, покурил махорочную самокрутку, встал и сказал: «Этот плетень для того, чтобы коровы на пожни не ходили, до выгона скота сделайте его». После схода снега сходили с Володей, закрыли прореху в плетне.
Володя бросил ходить в школу. Я остался один и окончательно заскучал. Всё решилось по приезду отца. Я рассказал ему всё. Ну что он мог сделать? Чем он мог помочь? Посидел, подумал своей большой, седой головой с глубокими лысинами, и всегдашней стрижкой «под машинку», - оставайся дома, - сказал, - решим потом. Не знаю, что он имел ввиду, но решение пришло в таком виде. Сестра приехала в отпуск. На семейном совете меня спросили: «Будешь учиться, если поедешь с сестрой, в Коми?». Учиться я хотел, да ещё в нормальных условиях, в новой обстановке.