Шагал напролом сквозь ночные леса. Колючие ветки дикой розы цеплялись за одежду, царапали руки.
Перед выходом на дорогу, за спиной, в темнеющей чаще, вдруг раздался глухой стон и я, пораженный этим странным звуком, остановился. Стоны повторились еще несколько раз. Ночные звуки шли из черного подлеска.
Казалось, там, за его непроницаемой завесой, пытали человека, предварительно зажав ему ладонью рот. Если бы я не знал, что апрельский лес в этот час заполнен неизвестными перелетными птицами, я бы решил, что в двадцати шагах от меня душат кого-то, или там безнадежно мучается чья-то потерянная несчастная душа.
Я остановился полный любопытства и неясной тревоги. Я не мог угадать, чей это голос разносится сейчас в лесном мраке.
Собака моя тоже перестала мелькать в темноте своими белыми чулками, и боязливо поджав хвост, замерла. Уши ее подрагивали. Она с опаской смотрела в ту же сторону, что и я. Несколько минут мы стояли, не двигаясь, пока стоны в кустах не прекратились.
А вскоре показалась и хозяйка этих странных звуков. В плавном полете мимо нас пролетела небольшая сова. Взмахи крыльев ее были неторопливыми и мягкими.
Нетрудно было понять, что птица летит обеспокоенная извечной весенней заботой - поиском друга. В слабом сумеречном свете было видно, как сходятся ее крылья под исподом, и от этого в тишине раздавалось сухое щелканье перьев.
Ночная птица исчезла за деревьями, и там, за их темным и смутным строем, опять послышались сухие щелчки и хлопанье крыльев.
Вскоре мы вышли на дорогу.
Деревенские собаки встретили нас яростным лаем.