Я стою у окна в старом деревянном доме и внимательно изучаю израненный временем подоконник. Шершавая, огрубевшая от тяжелых работ, рука бабы Нюры поглаживает на старом дереве две глубокие вмятины, глаза старушки хитровато щурятся:
- Сюда смотри, видишь вот эти две бороздки на подоконнике? Не поверишь, с сороковых годов храню.
Я вопросительно поглядываю на хозяйку, но знаю, торопить не следует, сама все расскажет, когда время придет.
А баба Нюра, открыв дверцу плиты, подкидывает в топку очередное полено, неторопливо смахивает крошки хлеба с клеенки в сухую ладонь и, поправив концы платка, усаживается поудобнее.
- Когда мы Гитлера победили, этот год урожайный был, богатый. А вот потом- два года подряд засуха. Голодовка была страшная, люди мерли от голода.
В печке стрельнуло полено- я вздрогнула от нехороших предчувствий.
- Вот эти ямки на подоконнике,- продолжала баба Нюра,- остались с тех самых голодных лет. Мне было лет десять, сестра- чуть старше. Отец на фронте без вести пропал с первых дней войны. Вот мать с бабушкой нас и подымали.
Корова с голоду пала. Купили козу. Давала она за день (за три удоя) три стакана молока. Так и делили их на четверых. Как делили? Ну, чистое молоко кто ж ел? Подливали в похлебку. Хлеб не уродился. И вот на этом самом подоконнике, поближе к свету, терли на терке все: и картошку, и мерзлую свеклу, и конятник. Упрешься, бывало, коленками в лавку и трешь, аж мослаки до крови сбивали.
- Ты конятник не знаешь? А пупыри ела в детстве? Ну, у них былка такая толыстая-толыстая, а чуб-то лохматый, кудрявый такой…
Ну, это по-вашему конский щавель, а мы его конятником всю жизнь звали.
Спрашиваю про соль, сахар.
- Какой сахар? Кто его помнил? Соль покупали по сто рублей за стакан. А заместо сладостей бабушка леденцы делала из сахарной свеклы: нарежет кубиками, да в печку под заслонку до утра. А утром тебе конфеты. И кисель варили на свекольном отваре. Он сладкий, густой, в печке упарится. « Эй, девки, уставайте, пышки поспели!» Разломишь ее, а она внутри зеленая, как блин коровий- Бабушка, опять конятник!- А вы его, девки, с кисельком! Ну, что скривились, гляньте какие пышечки поджаристые, во ржаной муке обваливала.
Задумалась баба Нюра.
- Эт щас и маслом сливочным, и сметаной поливают, сахаром обсыпают- все у них аппетита нет. А тогда у всех был аппетит без масла и сахара.
- Да, протянула задумчиво Анна Дмитриевна, и, возвращаясь к теме засушливого лета 2010 года, назидательно заметила:
- А ты говоришь засуха!...Теперь- то жить- ума не надо. Пенсию платят, у магазине все есть: и хлеб, и масло, и сахар; дров на зиму запасли, погреб полон засолок, а одежки- не переносить.
Мы опять помолчали. Кошка, лениво потягиваясь, попросилась наружу.
- Щас, Мурка, щас выпущу. И пока баба Нюра выходила в сенцы, я еще раз погладила на подоконнике старые шрамы послевоенного голодного детства.
Вернувшаяся баба Нюра щелкнула выключателем- на улице засинело.
- Анна Дмитриевна, а та терка?...она цела? Мне страстно хотелось увидеть именно тот предмет голодного времени.
- Скажешь тоже! С энтих лет! Скоко ей досталось! Усю жизнь потом терли на ней, то цыплятам кабачки, то тыкву поросенку. Нет, нет ее, дочка выкинула. Лопнула она посередке, заржавела. Вон шестигранную из Москвы привезли, не обганталась еще. А вот подоконник я не дала зятю замазать, правнукам показываю, как у музеях ваших!
Мы помолчали. За окнами сгущались сумерки.
- Ну, а ты-то об себе что не расскажешь?- Ай в вашем роду голода не знали?
Иль побогаче жили, такой страсти не видели?- встрепенулась баба Нюра.
- Видели, Анна Дмитриевна! Еще как голодали. Мама моя работала в Пестовской начальной школе, и каждый день ходила на работу пешком из деревни Алексеевки через речку, моста не было. А в верховьях этого бурного ручья стояла водяная мельница, и поэтому небольшая речушка порой разливалась, и по льду шла вода из-под мельничного колеса. Мама снимет, бывало, валенки, перебежит речку, обуется- ноги огнем загораются. Стопку тетрадей в одну руку, корзинку с харчишками в другую (на весь день уходила).
А тут не повезло. Закружилась с голоду голова, уронила валенок в речку; пока ловила его- зазвенело в ушах. Заплакала с досады. Но разогнувшись, услышала в небе жаворонка, заплакала от счастья:
- Слава богу, скоро весна, трава пойдёт, а на крапиве, да лебеде не помрем с голода. Ан нет. И второе лето оказалось засушливым. Пошел второй голодный год.
В Задонске открылся магазин по обмену продуктов на золото, серебро.
«Золотой»- прозвали его в народе. (на месте «Юбилейного»)
Бабушка Гаша, бывшая горничная господ, берегла внучке в приданое золотые серьги, кольцо и дутый золотой браслет- все это дары барыни, когда замуж Гашу отдавали. Голод диктовал свое: голодная Томка падала в обморок, ее мать, Шуру, положили в Вороновскую участковую больницу, так как ноги отекли, как столбы, полопались, струпья не заживали. В больнице бинтовали раны, давали рыбий жир по ложке, хоть жиденький, но настоящий крупяной суп.
И бабушка Гаша решилась на страшный поступок. Став на колени перед образами, крестясь и плача, она обратилась к богу: Господи, прости меня, накажи меня, старую, неразумную, не дай помереть внукам и правнучке, безотцовщиной Томка осталась, и мать того гляди… Долго молилась бабушка, наконец, тяжело поднялась с колен, взобралась на лавку в Красном углу и сняла иконы. Причитая от горя, бабушка сняла позолоченные оклады с икон, а обнаженные места мы украсили бумажными цветами, сухими березовыми веточками от Троицы, цветами пижмы.
Вечером, собирая в узелок драгоценности, немного подумав, положила бабушка туда же золотые серьги, кольцо и дутый браслет. « Не попущай, Пречистая, воли моей совершитися, не угодна бо есть, но да будет воля Сына твоего и Бога моего…,- шептала бабушка молитвы, крестясь на преображенные иконы.
На заре по росистой тропинке вышли мы с бабушкой на грейдер. На дне моей походной корзинки лежал спасительный узелок. Связанные шнурками спортсменки я перекинула через плечо, потому что ноги тонули в глубокой пыли; бабушка подоткнула подол юбки.
Через два часа, обмыв пыльные ноги в Дону, подошли к Золотому магазину.
Очередь стояла порядочная, ее хвост уходил под тень громадного тополя на углу у дома Крестьянина. Взвесив наше богатство, приемщик выдал нам ведро картошки, пуд пшеницы и несколько фунтов ржаной муки. Обессиленные, мы с большим трудом понесли наше богатство. Отдыхая на сумках и глядя на закат, вытирая пот и слезы радости на морщинистом лице, бабушка с надеждой шептала: «Может теперь не помрем с голоду».
Мы бережно тратили эти продукты: картошку тщательно мыли, терли на терке и варили похлебку, забеливая ее молоком, из распаренного зерна получалась чудесная молочная каша, а в ржаной муке обваливали лепешки из лебеды и крапивы.
Так мы пережили страшный второй голодный год. И каждую ночь, перед сном, бабушка истово молилась перед раздетыми образами. Лежа за занавеской, я видела в мерцающем свете лампадки склоненную к полу маленькую фигурку своей любимой бабушки Гаши. Навсегда запомнилось:
«Спяща нас сохрани немерцающим светом, Духом твоим святым…»