Развод

Деда Семена бросила жена. Дело это для маленькой деревни было неординарным, а потому, судачили о нем все.
Восьмидесятилетний дед Семен и семидесятидевятилетняя бабка Марья прожили вместе уже лет шестьдесят, и всегда-всегда, куда бы не шли и что бы не делали, они были вместе. А тут такое! Позор, да и только.
Ситуацию прояснила баба Света, к которой и перебралась жить новоиспеченная «разведёнка».
Оказывается, дело было в собаке. Кобель деда Семена, белый с черными подпалинами, Серко, был найден им еще щенком где-то в заброшенных колхозных полях, и с тех пор харчился во дворе у деда, охраняя дом и сад от вороватой пацанвы. Пес был уже старым, заслуженным. Кое-где на  его теле уже повылазила шерсть, а когда он лаял, то, чаще всего выдавал стариковский, протяжный хрип. Хозяина пес обожал. Куда бы ни брел по своим делам дед Семен, везде за ним, как привязанный, бежал верный Серко.
К собаке в деревне привыкли, как привыкают ко всему знакомому с детства.
Тем более, что был он, как и хозяин, совершенно беззлобным, добродушным.  И вот теперь он начал выть по ночам.
Выл Серко тоскливо, высоко, с переливами. Бабка Марья, сплевывая сердитое, - Чтоб ты сдох, тварюга! – и начинала высчитывать, кому ж это, из них навывала смерть проклятая псина. По всему выходило, что ей.
Дед её был еще вполне крепким, и если в молодости еще употреблял напитки покрепче чая, но после пятидесяти завязал с этим окончательно. Деревенская фельдшерица в каждый очередной обход, похлопывая его по широкой спине, сулила еще лет сто жизни. А вот у нее, бабки Марьи, сердечко пошаливало. Сказывались на нем и война, и послевоенное лихолетье, и нелегкая семейная жизнь.
Было время, когда её Сема гулял напропалую, не обходил своим вниманием не одной юбки в округе. Ох, и наплакалась она тогда. Даже разводиться собралась. Не побоялась одна с двумя малолетними детьми молодость куковать. Схватила детей в охапку и к родителям, в соседнюю деревню, без вещей, по снегу ушла. Семен тогда пришел потемневший, серьезный, в новом костюме. Поклонился от порога родителям, ей и своим детям, потом сел, стукнул кулаком по столу, - Всё! Амба! – и забрал её обратно. С тех пор ни на одну девку больше не заглядывался, будто бабка-шептунья заговорила. Зажили по-людски, детей подняли. Теперь бы жить и жить в свое удовольствие, а тут псина облезлая своим воем душу царапает. И ведь лет семь жил приблудный пес спокойно, а тут на тебе. Развылся «кабысдох» дедов.
Вообще-то, кобеля бабка Марья не любила с самого начала. Как-то так получилось, что зацепил тощий кутенок душу Семена какой-то непонятной ей занозой. Слишком уж много времени проводил муж с собакой. А было время, так и ухаживал за ним, больным, как за малым дитятей. Обида брала за сердце – ей, жене законной, слова доброго, молчун вечный, не скажет. А псине беспородной каждый день ласку находит.
Было от чего беситься.
Сначала бабка Марья действовала дипломатично: посетовала на то, что Серко уже старик охране дома неспособен. А вот у соседей щенки от злющей дворняги-звонка – просто заглядение. Так, не мешало бы, взять кутенка-кобелька, а старого пса свести в лес и оставить где-нибудь подыхать.
Муж Семен слушал её речи молча, мял тяжелые пальцы, сплевывал в седые усы, кивал, но к соседям за кутенком не шел.
Бабка Марья сменила тактику. Помня о том, что капля камень точит, она начала ежедневно ругать мужа за неспособность найти для дома нормальную охрану.
- Вот погоди, - ворчала она, - доберется ворье до твоего дома. Хорошо, если еще самих не порешат. Господи! Жить страшно, а охранять некому.
А однажды, не выдержав его молчания, в сердцах, бросила обидное, - Что ж ты за мужик такой? Пса облезлого жалеешь, а жену родную – нет. Мямля, да и только.
Не выдержал муж. Раскрыл сжатые губы.
- Да что ж ты, старая, на собаку накинулась? Какая шлея под хвост укусила?
- Какая? – взвилась бабка Марья, - А ты, что, хрен старый,  не слышишь, как он по ночам воет, смертушку мне призывает?
- Чушь! – презрительно отмахнулся муж, - не воет он, а поет. Сама же в газете читала. У него же тоже душа есть. А душе песен хочется.
- Ах, песен! – взъярилась жена, - вот и живи с его песнями, а у меня разговор короткий. Или я – или он!
И наскоро собрав вещи, напоследок хлопнув дверью, ушла к старой подруге - бабе Свете.
Такая вот история. Деревенские смеялись над стариками, прожившими вместе целую жизнь и разбежавшимися из-за старого пса.
Деда Семена в деревне любили. Добрым он был, безотказным. Когда кому-нибудь помощь требовалась – к нему шли. Знали – поможет. Он, ведь, до сих пор руками подковы гнет. А вот она, со своим характером, с половиной деревни переругалась. Хорошо еще, муж всегда под боком. Возьмет за руку и уведет от ссоры. Так и живут: она – огонь, он – вода.
Стыдясь выходить на улицу, бабка Марья всем приходящим в гости твердила свое: или я – или он.
Помнила она старое. Знала, что не выдержит муж – привяжет где-нибудь в лесу кобеля, да и придет к ней прощения просить. Чай, дороже она ему облезлой псины. Понимала она, что не стоит дело и яйца выеденного, но уже взял свое характер. Чувствовала в муже слабинку, вот и давила на нее.
В выходной приезжал сын со снохой. Целый день они бегали от отца к матери и обратно, пытались помирить. А вечером, махнув рукой, пригрозили, что если к следующему выходному родители не помирятся, то не видать им внуков на лето.
Думая об этой угрозе, бабка Марья злорадно улыбалась.
Знала она, что ради внуков, приезжающих каждое лето, муж не только собаку из дома выгонит, но и самого Сатану за хвост поймает.
Так прошло три дня. Муж не шел. Баба Света, не ожидавшая, что нежданная гостья задержится так долго, уже ворчала. Всю жизнь прожив бобылихой, она гостей не любила и ни в чьем обществе особо не нуждалась.
Одно дело – на лавочке языками трепать, а другое – вместе жить.
Да бабка Марья и сама чувствовала, что пора мириться, но гонор не давал сделать первый шаг. Знала, ведь, что не выдержит муж. До выходных еще два дня. А там, приедет сын, увидит, что родители еще в ссоре и прощевайте вечерние прогулки деда с внучатами по деревне. Не пойдет на это муж – прибежит, как миленький.
Дни ползли черепашьими шагами. Чтобы не скучать, бабка Марья взялась за уборку в доме не отличавшейся чистоплотностью подруги. До пятницы, как раз, успела вычистить все до блеска – приготовилась к встрече мужа.
Уже с утра, принарядившись, она села у окна и начала представлять себе, как встретит пришедшего с повинной муженька. Вот он заходит в дом, садится за стол и, по привычке, помяв пальцы, затянет, - Мань, ну пойдем домой. Что же мы, как дети малые, ссоримся. Людям на смех. Прости меня, дурака старого!
И она, для солидности, потянув часок, вздохнув, сунет ему в руки свой узел с вещами. И пойдут они по деревне как раньше, вместе.
Только муж, почему-то, все не шел.
Часов с десяти утра начало припекать налившееся белым жаром солнце. У окна сидеть было уже тяжело и бабка Марья, оберегая свое старческое здоровье, решила прикорнуть до прихода мужа. Однако, сон не шел. Болело сердце, ломило виски и колючей судорогой сводило ноги.
- Видать, перегрелась – решила она, - а может и к непогоде, или у детей чего случилось?
Духота дня все же потихоньку ее сморила, и когда в ставню окна дико застучали, она не сразу сообразила, что происходит.
Ругая на чем свет стоит взбалмошного гостя, она выглянула в окно. Никого.
Лишь вдоль по улице, в направлении её собственного дома, бежали люди.
Каленой иглой пронзило сердце предчувствие непонятной беды. Накинув на голову платок, бабка Марья выскочила на улицу.
У самой калитки она столкнулась с хозяйкой, спешащей к дому. Увидев приживалку старая подруга отскочила в сторону и громко вскрикнув, - Что, доигралась, ведьма, - широко закрестилась.
Охнув от неизбежности надвигающегося горя, бабка Марья, семеня, побежала к дому. Забытые вмиг старые болячки напомнили о себе у самого дома, заставив руки схватиться за покосившийся забор.
Столпившиеся во дворе у сарая люди молча расступились, давая ей дорогу. Осторожно, мелкими шагами, будто боясь наступить на спрятавшуюся в траве змею, бабка Марья подошла к двери и ойкнув, схватилась за косяк.
Прямо перед ней, в метре от входа, отсвечивая тощими боками, висел на мужнином кожаном ремне окоченевший Серко. А еще в шаге от него, в глуби сарая, на обычной бельевой веревке, в новом праздничном костюме с медалями и орденами, со строгим, потемневшим лицом, висел её муж Семен.
Старушечьи ноги не выдержали веса оседающего тела и, осев на пол, обхватив руками жесткие, костлявые даже под тканью брюк колени мужа, бабка Марья протяжно завыла.